Зимняя Кровь

Глава VI: План

На следующий день мы позавтракали и пришли на скачки.
Туда пришли и родители Облонского. Я стоял с Елисеем и Романом. Мы поддерживали Александра Григорьевича.
Облонский и остальные, которые принимали участие, уже были верхом на конях. Ходили туда сюда на них.
Конь, однако, у Облонского был шикарный. Мощный, сильный вороной конь с густой гривой.
А какой выносливый! Многие завидовали силе коня Облонского. Да даже не многие.. А все, кто видео его! Вечно офицеры подходили и пытались у Александра Григорьевича купить коня. Всегда получали отказ. Для Облонского это не просто конь. Он считай.. Вырос с ним вместе. Давно этот конь у него. Поэтому уже как близкий друг.
Я обратил внимание, что многие из офицеров, которые собираются принимать участие с ненавистью глядели на Александра Григорьевича. Хотя.. Почему-то не удивлен. Облонский, как только достиг 18 лет, начал участвовать в скачках. И вот уже 6 лет выигрывает. Ни одного проигрыша. Всегда первым приходит.
Вскоре начались скачки. Облонский вновь всех обогнал. Сзади него мчался какой-то странный парень. Он держал в руках плеть. Странный очень.
Я обомлел, когда он начал стегать по ногам Облонского, чтобы слетел с коня.
Александр Григорьевич обратил на это внимание. Затем, когда вновь хотел соперник ударить Облонского но ногам, он схватил плеть за другой конец. Парень не понял, что хочет сделать Александр Григорьевич. Потерял бдительность. Облонский поглядел на него и резко дернул плеть. Парень не удержался и упал с коня, проклиная:
—Чертов бес! Чтоб ты ноги переломал, Ирод!
Александр Григорьевич отпустил плеть и промчался дальше.
Я сначала испугался, что парень скинет с коня Облонского. Слава Богу, что ошибся.
Облонского толкали и другие офицеры. Он ускорил коня так, что не могли его догнать соперники.
Облонский вновь примчался первым. Его поздравили и наградили, а после Александр Григорьевич подошел к нам.
Отец Облонского скрестил руки на груди, фыркнув:
—Я недоволен тобой. Плохой результат. Можешь, куда лучше.
Александр Григорьевич помрачнел во взгляде и холодным тоном сказал:
—А ты мною всегда недоволен. Мог уже и промолчать. Я знаю, что из уст твоих слова доброго ни разу не вылетело. Ты всегда всем недоволен. Я не намерен ублажать тебя.
Отец Облонского зло поглядел на него.
Мне было неприятно это слушать. Я встал между ними, вежливо говоря отцу Облонского:
—Григорий Александрович, почему же вы считаете, что плохой результат? Он примчался самым первым. Могли бы и поздравить сына.
Александр Григорьевич взял меня аккуратно за плечи и отвёл в сторону:
—Он всегда недоволен. Вечно свое рыло воротит. Хотя сам таких результатов вряд ли сам достигал. Просто зажрался как свинья последняя.
Григорий Александрович разозлился и замахнулся на Облонского:
—Как ты смеешь так со мною разговаривать?! Совсем страх потерял?!
Александр Григорьевич поймал руку отца, холодным тоном говоря:
—Если ты еще раз посмеешь на меня замахнуться, я тебе сломаю руку. Понял? Я не стану тебя щадить.
Затем оттолкнул. Сел на коня и умчался домой.
Я выдохнул.
Григорий Александрович рукой показал Елисею и Роману идти за ним. Они кивнули и молча пошли.
Я ушел к поместью. Никогда бы не подумал, что у Александра Григорьевича такие отношения в семье. Мне искренне жаль его.. Он не испытал родительской любви... А она самая ценная в жизни человека. Я вообще сочувствую искренне тем людям, которых не любят родители или один родитель... Хочется всегда обнять таких. Вы столько много пережили. И чаще всего такие взрослеют раньше времени. Хотя юность - самое чудесное время человека. Время нам и друг, и враг одновременно. Оно работать может как на нас, так и против нас, смотря.. Как «воспитаем» его. Не успеешь и глазом моргнуть, как прийдет старость. Время чаще всего работает против нас. Не щадит нас ни капли. Но всё же.. Можно и пользу вынести какую-то... Просто нужно уметь пользоваться временем.
Жизнь кажется такой короткой.. Но она такая чудесная.
Я подошел к поместью.
Александр Григорьевич отдал коня слуге, а сам зашёл внутрь. Я бегом проскользнул за ним. Он поглядел на меня, но ничего не сказал. Молча поднялся на второй этаж и прошел в свою комнату. Я прошел следом.
Облонский сел за письменный стол. Стул был повернул ко входу лицом.
Мой взор опять обратился к той коробочке. Что же он так усердно прячет? Что мог коллекционировать такого?
Облонский молча сидел, прикрыв глаза и запрокинув слегка голову.
Я поглядел на него. Он выглядел утомленным. Неужели ночью не спал? Даже глаза закрываются тяжело у него.
Я глядел на него с искренним беспокойством:
—Александр Григорьевич, вы выглядите уставшим. Неужели ночью что-то вам мешало уснуть? Или и вовсе не ложились спать?
Он открыл глаза и нормально сел, спокойно сказав:
—Всё в порядке. За меня не стоит беспокоиться.
—Точно? Вы просто выглядите крайне уставшим. Может стоит отдохнуть?
—Нет. Не стоит за меня беспокоиться. Я сам могу о себе позаботиться.
—Вы.. наверное.. Из-за плана не спали всю ночь? Мысли какие-то появились?
—Не буду врать. Да. Пытался придумать план. Единственная мысль, которая появилась у меня, - нужно лишить народ чего-то важного или же натолкнуть полковника рядом с Императором на какое-то жестокое распоряжение. Тогда восстание и свершится. Но скорее всего лучше первый вариант, чтобы подольше остаться в каком-либо городе. Нам не достаточно один день там побывать.
—Но.. Как мы выедем в другой город? Нужна же причина выезда.
—А ее разве нет?
—В смысле?
Облонский протянул руку к письму с красной печатью, взял и показал мне:
—Сегодня ночью мне пришло письмо от полковника. Нужно кое-что привезти в деревню. Туда же приедут и из Чернигова, и с Кавказа, из Петербурга. Какие-то еще вещи привезут.
—А сколько мы там будем? Только на один день?
—Нет, что ты. Три-четыре дня. Нам этого достаточно, чтобы создать причину бунта, которая была придумана. Вполне.
—Завтра это нужно привезти?
—Да.
—Вы уверены, что именно Обломов, Цеткин и Несветаев повезут?
—Вполне, учитывая то, что в письме уточняется.
—А чего именно мы лишим народ?
—Решим на месте.
—Никаких это трудностей не доставит?
—С чего бы? Деревушка маленькая. Можно выкрасть у многих по тайне эти продукты и сжечь где-нибудь в лесу. Или еще как-либо избавиться.
—Не попадемся?
—Если всё будет продумано, и будем действовать аккуратно, то нет.
—На месте и план нам расскажите, и чего именно народ лишим?
—Да. Будет проще, если сразу всем рассказать.
—Завтра во сколько выезжаем?
—Рано утром. На рассвете. Ехать далеко. Хотелось бы хотя бы вечером добраться.
—Это настолько далеко?
—Да. Поэтому даже нужно избежать каких-то остановок.
—Кошмар... А что мы везем?
—Фортепиано.
—Что? Зачем в деревню фортепиано? И почему именно из Москвы?
—Мне это неизвестно. Наше дело доставить в целостности и сохранности, а не выяснять причины и цели.
Я молча кивнул головой. Настала минута молчания. Я глядел на Облонского. У него был крайне уставший вид. Он явно страдает бессонницей. Даже не сомневаюсь в этом.
Я правда беспокоюсь за него. Не хотелось бы видеть его в дурном здравии. Понимаю, что это дело Облонского... Но беспокоюсь за него.
Я выдохнул. Затем с искренним беспокойством в голосе сказал:
—В этот раз постараетесь уснуть. Вы выглядите крайне уставшим. От бессонницы лишь слабость и рассеивание внимания будут. Ничего хорошего. Я просто беспокоюсь за вас.
Облонский встал и отвернулся к окну:
—Зачем?
Я глядел на Александра Григорьевича:
—Что?
Облонский слегка стиснул на минуту зубы, затем холодным тоном сказал:
—Зачем? Зачем ты беспокоишься за меня? Зачем столько излишнего внимания к моей особе?
Я отвёл взгляд:
—Просто вы мне уже не чужой человек... Поэтому я беспокоюсь. Не могу видеть, как вы мучаетесь... Не безразличны мне.
Облонский повернулся ко мне. Взгляд его был холоден и не смягчался:
—Мне разве нужны твои забота и беспокойство? Я сам могу о себе позаботиться. Вроде уже говорил это тебе и не раз.
Я опустил взгляд в пол:
—Просто... Я вижу, что о вас не переживают родители... А мне вы не безразличны.. Поэтому и забочусь..
Облонский глядел на меня холодным взглядом и тон его не смягчался:
—Тебя разве касается моё состояние? Мне не нужна забота. Я не чувствую от подобного жеста теплоты, и не жди за это благодарности. Не отвечу тем же самым. Мне мерзко подобное ко мне отношения. Мы не друзья. Ты обычный мой подчиненный. Никто больше.
Мне было неприятно на душе. Не подумал бы, что Александр Григорьевич с омерзением будет относиться к заботе и беспокойству.
Я кивнул головой, робко сказав:
—Я понял...
Облонский отвернулся к окну, убрав руки за спину.
Я прикусил слегка свою нижнюю губу. Мне было обидно. Даже сердцебиение как-то участилось моё. И, возможно, оттого, что меня никогда не обижали, что никогда не получал выговор за заботу... На глазах слезы накатывались. Обидно было сильно. Очень сильно. Не думал, что забота моя никому не нужна еще и вызовет омерзение ко мне...
Я не смог глубоко вздохнуть. Лишь стиснул зубы и задержал дыхание.
Облонский поглядел на меня через плечо боковым зрением:
—Мне показалось или.. Ты плачешь?
Я вытер рукой глаза:
—Нет. Показалось...
Облонский повернулся ко мне, убрав руки за спину. Тон его смягчился:
—Не смей врать. Я задел тебя сильно. Погорячился.
Я стиснул зубы, крепясь изо всех сил:
—Нет. Всё в порядке. Я сам.. Виноват.
Облонский отвёл взгляд и выдохнул:
—Нет. Я тебя обидел. Прекрасно это понимаю и слышу, как ты всхлипываешь. Прими мои извинения. Я погорячился сильно. Не хотел ни в коем случае задеть тебя за больное или же обидеть.
Я выдохнул и слезы сами потекли. О боже. Не хочу показаться тряпкой, просто не было сил уже держаться.
Облонский поглядел на меня. Я увидел, как стиснулись его зубы. Он, видимо, явно не ожидал этого.
Он выдохнул. Затем подошел и обнял меня. Я прижался к нему. Затем тоже обнял.
Я потихоньку успокаиваться начал.
Облонский молчал. Но я чувствовал, как немного участилось его сердцебиение. Видимо, перед ним не часто плачут. Но мне было стыдно за слезы. Очень стыдно.
Он поглядел на меня. Я вытер слезы и отошел:
—Прошу прощения.. Нюни тут распустил...
Облонский скрестил руки на груди:
—Всё в порядке. Ты явно извиняться не должен.
Мы распрощались, и я ушел в комнату.