Зимняя Кровь

Глава VIII: В деревне. Цели Несветаева.

Я проснулся от того, что Пётр Степанович толкнул меня в плечо. Не думал, что так надолго усну. Я открыл глаза. Поглядел в окно. Мы уже были в деревне. Мне всё же казалось, что я будто не спал, а находился в каком-то забвении. Даже не снилось ничего. И сейчас понимаю, что тело моё болит. Неудобно, видимо, сидел, но уже это не важно. Бричка остановилась.
Я поглядел на Облонского. Он спал. Я толкнул его слегка в плечо:
—Александр Григорьевич, мы приехали...
Он резко проснулся и аж вздрогнул, поглядев на меня. Я заметил, что по его телу пробежал холодок. Он даже... Как-то напрягся.
Я понял, что испугал его, и слегка улыбнулся:
—Александр Григорьевич.. Прошу прощения, что так бужу вас неожиданно. Ни в коем случае не хотел вас напугать и прерывать ваш сон тем более, учитывая, что вечно не спите. Просто... Мы уже приехали.
Облонский прикрыл глаза и потёр двумя пальцами переносицу:
—Всё в порядке.
И всё же.. Мне казалось, что что-то было не так. Может его кошмары мучали? Он как-то напряженно сидел. Даже дыхание сбившееся у него было. Скорее всего, его всё же мучали кошмары. Это и объясняет, почему он рано встаёт или вовсе не спит. Долгое время не ложиться, а после ранним утром на ногах. В некоторые дни замечал, что он и вовсе не спит.
Мы вышли из брички.
Пётр Степанович подошел и поглядел на фортепиано, накрытое белым покрывалом, на телеге. Облонский подошел к полковнику. Я встал рядом.
Облонский снял покрывало и провёл рукой по фортепиано.
Пётр Степанович усмехнулся:
—Умеете играть на нем?
Облонский поглядел на полковника:
—Да. Умею.
—А сыграйте нам что-нибудь!
—Что же?
—Хоть что! Хочется послушать, как играете!
—Даже не знаю.
Я улыбнулся:
—Александр Григорьевич, сыграйте, пожалуйста! Просим вас!
Облонский выдохнул, открыл крышку фортепиано, сел на скамью около него:
—Может кто-нибудь перчатки подержать?
Я подошел к нему. Облонский снял свои чёрные перчатка и отдал мне.
Он начал играть на фортепиано.
О боже, Облонский воистину чудесно играл и имел прекрасный музыкальный слух. Он играл достаточно тонко, душевно. Никогда бы не подумал, что за такой холодной натурой может скрываться человек чувствителен к музыке, который буквально с ней на «ты». Будто для него лично фортепиано было придумано! Даже не хотелось, чтобы Облонский прекращал.
Александр Григорьевич закончил играть. Забрал из моих рук перчатки свои чёрные. Надел на руки и слез с телеги.
Я с Петром Степановичем начал хлопать Облонскому. Мы аж вместе сказали:
—Браво! У вас талант! Честное слово!
Облонский слегка улыбнулся и поклонился нам:
—Обучался 7 лет игре, и как, видимо, не зря.
Внезапно с телегой приехали Елисей и Роман.
Я слегка удивился. Что они здесь делают? Облонский поглядел на них:
—Вы какими судьбами оба приехали сюда?
Елисей улыбнулся:
—Полковник совершенно забыл отдать продукты. Поэтому мы их привезли.
Я поглядел на Облонского. Александр Григорьевич промолчал. 
Я без слов понял, что его это лишь порадовало. Всё общество будет в сборе.
Внезапно к Облонскому сзади подбежал Обломов и обнял его крепко. Они чуть не рухнули оба!
Облонский поглядел на него, но ничего не сказал. Лишь улыбнулся слегка. Следом пришли Цеткин и Цветаев.
Пётр Степанович ушел. Мы все обнялись.
Обломов поглядел на Елисея и Романа, затем на Облонского:
—А это кто такие??
Александр Григорьевич поглядел на них, затем на Николая:
—У нас в нашем обществе пополнение. Знакомьтесь. Братья Зарецкие. Роман и Елисей.
Елисей и Роман спрыгнули с коней и пожали руки Обломову, Цеткину и Цветаеву. Меня они обняли. Облонскому отдали легкий поклон.
Обломов поглядел на Александра Григорьевича:
—Пойдём-те? Мы уже расположились в домике. Он большой! Всем хватит места!
Облонский кивнул головой.
Мы отдали коней одному мужчине, чтобы тот увёл их в конюшню, а сами пошли.
Я глядел на Облонского. Он как обычно серьезен и мрачен. Что же всё-таки у него не так?
Вскоре мы дошли до дома: он был обычный деревянный одноэтажный. Честно... Я сомневался в словах Николая, так как не видел, что большой. В дом не вело лестницы. Мы подошли к двери и зашли внутрь.
Он также был полностью деревянный: двери, пол, потолок, стены. Справа была одна спальня и слева - две. Прямо была ванная и кухня.
В первой спальне слева поселились Обломов, Цветаев и Цеткин. Она самая большая. Да и понятно. Их трое. В следующую, также слева, ушли заселяться Елисей и Роман.
Я с Облонским вновь жить буду, хотя и не против. Он достаточно спокойный сосед. Не мешает спать. Не буйный. Так почему же должен быть против?
Я с Облонским зашёл в комнату справа. Достаточно уютно здесь было. Пол, потолок, стены, мебель - всё было деревянным.
Справа стоял деревянный большой шкаф. Прямо две кровати, одна поближе к шкафу, другая пододвинута в угол. Первая была прямо около окна. Кровати были повернуты так, чтобы спали голова к голове. Так даже удобно? Чтоб ноги в голову не были. Слева стоял деревянный письменный стол со стулом. Мы разложили вещи.
Александр Григорьевич подошел к письменному столу и остановился, убрав руки за спину.
Я сел на кровать, поглядев на Облонского:
—Александр Григорьевич... Вы смерти боитесь?
Он молчал. Затем повернулся и поглядел на меня:
—К чему ты это спрашиваешь?
Я отвёл взгляд:
—Просто... Вот если Цеткин и правда предатель... Вдруг вновь выдаст нас... Что тогда с нами будет?...
Облонский опустил взгляд в пол:
—Если судьба такова - нам её не избежать, поэтому нет смысла чего-то бояться. Разве ты еще не понял этого? Даже если попытаешься избежать судьбы - не сможешь. Она всё равно сделает так, как хочет. Ничего сделать не сможешь. У нас у всех один конец. Он всё равно настанет. Нет смысла бояться его.
Я поглядел на него:
—Мне страшен сам факт неизвестности... Что после смерти...?.. Рай..?.. Ад..?.. Перерождение..?.. Призрак..?..
Облонский сел на стул и запрокинул слегка голову, прикрыв глаза:
—Нет. Мы просто растворимся. Нас не станет. Не будем ничего чувствовать. Как было перед рождением. Даже не пустота.
Я слегка напрягся:
—Откуда тебе об этом известно?
Он открыл глаза и повернулся ко мне на стуле. Затем поглядел на меня:
—Очевидный факт. Рая, ада, призраков... Ничего этого не существует. Абсурд. Да и тем более.. До рождения ничего не чувствуем и после тем более он будем.
Я стиснул зубы:
—Мне всё равно страшно... Не хочется об этом думать. Хочется еще пожить...
Облонский промолчал. Затем встал и ушел из комнаты на улицу. Ему неужели было всё равно? Неужели не хотел жить..? Не понимаю.. Жизнь прекрасна... Как её можно не любить? Даже несмотря на грусти и боли... Она всё равно прекрасна.
Дверь входная хлопнула.
Я лёг на кровать, глядя в потолок. Иногда задумываюсь... Зачем нахожусь в этом обществе? Есть ли мне здесь место?
Я имею другие цели. Не как у Облонского. Нахожусь лишь в этом обществе, потому что хочу моей маме лучшего. Всё лишь по одной этой причине. Она растила меня, несмотря на все трудности и невзгоды. Я скрываю от Облонского то, что не из дворянского рода. Наша семья достаточно бедна. Живем в долгах. Отец хотел лучшего для нас. Пахал на нескольких работах. Там же заболел чумой и умер. Маменька даже так пыталась подарить мне счастливое детство. Я перед ней в вечном долгу. Хочу, чтобы революцией добились до правителя.. Не стало долгов. Да и надо ей лекарство... Она тяжело больна с легкими. Даже мне стыдно, что уехал из-за общества сюда. Я чувствую себя ужасным сыном. Но с другой стороны... Лишь для того, чтобы сделать жизнь её лучше. Я хочу, чтобы она жила с улыбкой на лице, чтобы мы ни в чем не нуждались. Мне очень тяжело вспоминать её заплаканные глаза, бледные губы...
Я стиснул зубы и сжался на постели, прикрыв рот рукой. Мои щеки начали обжигать горючие слезы.
Я очень люблю свою маму. Привязан к ней. Мне жутко хочется, чтобы она жила и жила. Хочу её беречь. Она заслуживает всего мира за свои старания и терпение.
Тяжело нам было после потери отца. Очень.
Мне, честно, даже тяжело, когда я вижу на улице, как ребенок кричит «Папа». Аж рыдать хочется. До такой степени мне обидно. Тяжело нам с мамой. Очень.
Когда вижу на улице полную семью без долгов с довольным ребенком, искренне завидую им. Хочу моей маме такого же счастья. Мне не обязательно. Лишь бы мама счастлива была. Я способен перетерпеть боль. Потерплю. Пусть она жизни радуется.
Никто не знает из общества, что я из семьи с долгами. Им явно это не нужно знать. Обломов, Цветаев, Цеткин из повыше среднего достатка семей... Облонский дворянин... А я...
Мой жребий выпал так...
Хотя я не имею право жаловаться. Жизнь подарили... Маму мне дали, крышу над головой, здоровье, пищу, друзей... Как я могу жаловаться?
Не имею право.
Но мне просто хочется счастья для мамы. Лишь по этой причине я нахожусь в этом обществе. Честно... Иногда думаю, что мне здесь явно не место. По сравнению с ними я слишком глуп и наивен. Но ради мамы и её счастья остаюсь здесь в «слугах» Облонского....
Ради неё я готов на всё. Она столько пережила. Тоже много чего не хотела, не могла... Но вырастила, прокормила и воспитала меня.
Всё ради неё.
Я достал из брюк её фотографию, развернул и поглядел на неё. На моих глазах наворачивались слезы. Я обнял фотографию. Крепко прижал её к сердцу своему. Сжался еще сильнее на постели.
Хотелось бы мне сейчас домой, чтобы обнять её крепко и прижать к тебе...
Надеюсь... Скоро получится вновь видеть улыбку... Глаза своей мамы. Она самый дорогой человек для меня на этом свете...
Я поглядел вновь на её фотографию с улыбкой нежной и слезами.
Эти белокурые длинные волосы, голубые нежные глаза, мягкая улыбка... Боже... Как же я скучаю по тебе... Знала бы ты...
Я тяжело выдохнул и убрал фотографию. Сел на кровати и обнял колени. Мои щеки обжигали слезы. Я их вытирал. Комок в горле у меня был. По всему телу пробирала дрожь...