Разрешаю стонать ||D&J

Глава 14

Даня

Дурные деньги, которые я ежегодно платил страховой компании, докторша отработала честно. К окончанию ее визита у меня оказалось три листа рекомендаций, один диагноз, который еще нуждался в уточнении, упаковка медицинских масок — презент от клиники, и распухшая от информации голова.

Как бы я ни старался, запомнить все, что она говорила, не получалось. Даже я сам на совещаниях не давал такого количества ценных указаний.
К тому же слушать тоже было непросто. Взгляд постоянно косился то на детскую, где мой пацан вскрыл коробку с намордниками и сейчас устроил примерку. То на гостиную, где, тихая и незаметная как тень, на диване сидела Лена.

— А еще неплохо было бы показать мальчика неврологу. Нет, никаких отклонений я не заметила, но по календарю осмотров вам уже пора. И к ортопеду.

Будто трех листов рукописи мне мало, сверху навесила докторша.

— И как срочно? — о том, что лишь невролога с ортопедом нам для полного счастья не хватает, я смолчал.

— Как только молодой человек будет себя хорошо чувствовать, можете сразу записываться на прием. Специалисты в нашем центре замечательные.

— Понял. Что-то еще?

Правильный ответ был "ничего". Хотя бы из соображений гуманности!
Должны же были учить в мединституте зачаткам милосердия. Вместе с "не навреди" и "исцели себя сам". Очень хотелось в это верить. Однако мне, видимо, попался какой-то неправильный врач.

Вместо того чтобы отчалить, она продолжила лекцию. Говорила что-то о частом питье и промывании носа. Ныла про регулярное посещение врачей и почему-то про стоматолога…

Некоторое время я еще слушал. Серьезно ведь! А потом, заметив Кира в гостиной, выпал из беседы полностью. Забыв впитывать жизненно важную информацию, уставился на непривычную парочку на диване и, кажется, снова слегка отъехал.

* * *
Что бы там ни вякала о сходстве Диана, мелкий щенок все же был весь в меня. В наморднике чуть ли не по самые брови, в цветастой пижаме с медведями, Кир не тушевался, не ходил вокруг да около. Он нагло и уверенно клеил мою женщину.

Вначале я даже глазам не поверил. Еще минуту назад сын был в детской. Деловой, хмурый, совсем не похожий на себя утреннего. И вот сейчас, вместо того чтобы стонать на кровати, изображая больного, он стрелял по Юле глазами, хохотал как молодой конь и что-то рассказывал.

И ни кашля, ни печального взгляда, ни опущенных плеч. Целебная сила женского внимания! Тяга к симпатичной самке даже в полуживом состоянии.

О том, что этому "самцу" всего три с половиной года, как-то и не вспоминалось. В руках у меня был талмуд с рекомендациями, на левое ухо с ценными указаниями крепко присела врачиха. А мой сын, тот самый, из-за которого я сегодня чуть не получил разрыв аорты, весело болтал с моей… только моей женщиной!

В жизни не думал, что когда-то буду кого-нибудь ревновать. Даже с женой не приходилось играть в Отелло. Дожил-таки до своих тридцати пяти нормальным вменяемым мужиком. А тут… и ревность зазудела в печенке, и гордость за своего пацана взяла.

Мелкий совсем! В писсуар попадать недавно научился, а уже со вкусом! Юлечку мою ему подавай. Да еще улыбающуюся, с глазками горящими, с румянцем. Красивую, взгляд не отвести!

Орел! Версия "Милохин 2.0". Исправленная и улучшенная.

Так и хотелось выставить докторшу за дверь, чтобы не мешалась тут. Самому усесться в кресло подальше. И смотреть. Не вмешиваясь. Не афишируя своего внимания. Просто смотреть.

Это было для меня совершенно новое желание. Прежних своих баб я к Киру не приводил и не знакомил. Мысли такой даже в голове не возникало. На хрена? Они для другого требовались — мне жизнь скрашивали, злость снимали. И Юля как бы тоже… изначально для того была. А сейчас залип на них.

Один — наглый, без тормозов и смущения. И другая — внимательная, слушающая. По-настоящему. Совсем не на публику.

Словно давно знакомые. И не как с нянькой. С ней Кир вечно какими-то своими делами был занят — машинки, мультики, дорога железная… А иначе.

Как именно, я понять не мог. Не попадались раньше мне такие Лены. Никто не мог сразу, без разгона, путь к моему пацану найти. Химия, блин. Но выяснить хотелось. Как в ресторане, когда смотрел на малявок Лаевского и злился. На себя. На жену. На то, что все у нас с Киром через "жо". Зверел тогда, лишь бы не представлять, чего не хватает. А теперь…

* * *
Не знаю, как я пережил лекцию от докторши. Перелет из Москвы в Питер и тот, казалось, длился короче. Но стоило проводить ее до двери, закрыть замки… Как тяжелый мешок с плеч свалился.

До кресла в коридоре я так и не добрался. Терпения не хватило. Сразу пошел к этим двоим. Посмотрел в голубые глаза младшего, в зелёные — его соседки по дивану… и вся та тревога, что дышать нормально последний час не давала, сама рассосалась.

Даже ступор мой зачарованный прошел. Вместо него кое-что другое накатило. Но при сыне развернуться было нельзя.

— Герой, а ты не забыл, случайно, что тебе доктор сказала? — не дожидаясь, когда на меня обратят внимание, я сам поднял мелкого с дивана и поставил ногами на пол.

— Лежать в кговати, — скартавил сын, и глаза между челкой и намордником грустно сверкнули.

— И почему ты до сих пор не там?

Несчастный папаша, готовый потакать своему больному детенышу во всем, исчез. Теперь у меня был предварительный диагноз и четкое понимание, что ничего страшного не происходит. "Горлышко красноватое, общая слабость, но температура и остальные показатели в пределах нормы".

— Пап, я не хочу.

Маска надежно скрывала лицо, но я и так отлично знал, что под ней надутые губы и поджатый подбородок.

— А папа не хочет, чтобы ты болел. — Я встал в позу, демонстративно уперев руки в бока. — Доктор сказала отдыхать? Сказала! И тихий час у кого-то уже тоже наступил. Слоник в кроватке заждался.

— Но можно слоник сам баю-бай? — К надутым губам теперь еще и бровки стали домиком.

— Нет! Слоники не умеют спать в одиночестве. Им нужна компания. Только так!

Я еще раз взглядом указал на дверь детской комнаты.

— А я ему дам биби… — Кир сделал первый шаг, оглянулся. С надеждой. Грустный такой, расстроенный.
Потянись он ко мне или вернись на диван, я бы сломался. Забил на сон, забрал бы его на колени. Но за первым шагом последовал второй.

— Только человеческое тепло. Бочок к бочку. У вас получится, — когда сын уже вошел к себе в комнату, добавил я и опустился, наконец, на сиденье. Бедром к бедру. Ногой к ноге. Боясь спугнуть ту, что сама явилась в мое логово. И уже не в состоянии держаться на расстоянии дольше.

* * *
Юля.

Некоторых мужчин создает Бог. Лепит по своему образу и подобию. А некоторых — его антипод из ада. Старательно, оттачивая каждую деталь, не экономя на фасаде. Щедро одаривает талантами, от которых у любой женщины мозги способны превратиться в клубничное желе. И отправляет в мир. Нести праздник, секс и горькую тоску.

Милохин точно с ангелами не имел ничего общего. Даже небритый, с кругами под глазами и в мятой рубашке, он вызывал напряжение, от которого тело вибрировало. А уж с сыном…

Я знала, что у Дани есть малыш. Он иногда рассказывал о нем. С шутками, с гордостью. Но стоило познакомиться с мальчишкой поближе, как внутри у меня будто что-то надломилось.

У Дориана Грея имелся портрет, который старел и страдал за него. Вместе они были одним целым — обычным человеком. Так для Милохина был сын. Смелый, но без бронебойной наглости отца. Любознательный, но без феноменального умения портить чужую жизнь. И очень милый.

Мне хватило пары минут общения, чтобы очароваться этим малышом. Стоило перекинуться с ним несколькими фразами, как мои сомнения, страхи, что напрасно сюда пришла, неловкость — все улетучилось. В жуткой и опасной мужской пещере у меня неожиданно появился союзник. Открытый, жизнерадостный, с вихрастой головой и длинными ресницами, как у его папы.

Когда Даня отправил его спать, даже стало немного жаль. В комнате будто солнышко пропало.

Впрочем, долго жалеть не пришлось. Стоило закрыться двери в детскую комнату, рядом на сиденье опустился Милохин-старший, и диван резко стал маленьким.

— Что сказала доктор? — я суетливо поправила волосы. Сейчас бы отсесть. Хотя бы в кресло возле стеночки. Но шевелиться почему-то вдруг стало страшно.

— Говорит, ничего серьезного. Горло немного красноватое и слабость.

— Как любит повторять врач моего сына: "Каждый уважающий себя педиатр способен и у здорового ребенка рассмотреть красное горлышко".

— Хм… Наверное.

Милохин смешно взлохматил волосы. Точь-в-точь как его малыш несколько минут назад, когда не знал, как со мной познакомиться. Такие разные мужчины, и такие похожие в мелочах.

Аж сердце ёкнуло.

— Мне, наверное, не стоит вмешиваться… — я облизала мгновенно пересохшие губы. — …Твой сын… Он… Я думаю, Кир здоров.

Даня уставился на меня как на привидение. Вроде бы такой большой и умный, а не замечающий самое простое.

— Мы с ним немного поговорили… Скорее всего, ему не нравится детский сад.

— Сад? — Милохин задумчиво почесал лоб.

— Ну, или он соскучился по тебе… Не знаю точно.

— Кир недавно говорил про сад. Там у него не срослось с одной из девочек. — На мужских губах мелькнула улыбка. Красивая. Со смесью гордости и грусти. — Зараза мелкая динамит его. А он расстраивается. Не знает, как подступиться.

— И ты не можешь его научить? — ляпнула я, лишь потом поняв, что зря.

В ответ Милохину прошелся по мне тяжелым уставшим взглядом и, будто ему тоже было тесно, потянул к себе на колени.

Как кулек. Не спрашивая, но и без резких движений.

— Хреновый из меня учитель, — он со вздохом прижался лбом к моему лбу. — Сама знаешь.

Удержаться и не притронуться к его шее, не зарыться в волосах было невозможно. Подушечки пальцев зудели, и руки сами поднимались вверх. По твердой груди, по широким плечам. По коже над воротником рубашки, бархатной, гладкой… Словно ломка какая-то.

— А мне показалось, что неплохой. Мальчишка у тебя замечательный.

Мужской, уже привычный аромат проник в легкие. Горячие ладони сжали мою талию. Обхватили, как широкий пояс, и по телу ручьем полилось тепло. От макушки до самых пяток. Пульсирующее, пьянящее.

Какой-то новый уровень приручения. Без бешеного напора, перченых фраз, но ломающее волю еще быстрее. Прижал к себе, и исчезли два дня. Погладил подушечками кожу вдоль позвоночника, и забыла обиду.
Память как у рыбки гуппи. Гордость как у бездомной Жучки. Но так хорошо было. Так правильно, что одних только волос и сильной шеи мгновенно стало мало.

Губами захотелось коснуться колючей щеки, по-детски прихватить за нос, спуститься ниже… ко рту. Упругому, горячему, который столько раз сводил меня с ума, что в конце концов свел. Окончательно и бесповоротно. Зависимой сделал. Слабой. Жадной до откровенных, влажных поцелуев, не меньше, чем от секса.

— Ты простишь меня? — Милохин поднял взгляд и посмотрел глаза в глаза. — За ресторан. За то, как повел себя.

Ни в одном из сценариев будущего я не видела такого вопроса. Казалось, что просить прощения для Дани лишнее. Как луне уточнять, нужно ли всходить на небосвод по ночам и уходить утром. Зачем? Все и так ждут. Знают, как будет.

Но я ошиблась.

— Это моя работа, — голос дрогнул. — Ты помнишь?

— Я тебя сейчас шлёпну, — одна из ладоней спустилась на пятую точку и крепко сжала ягодицу. — Простишь?

Если бы "усталость" нужно было изобразить, она выглядела бы как его глаза. Воспаленные, с красными прожилками вен, с лучиками-морщинками в уголках и не голубые, как обычно, а цвета густого тумана — сизые. Такие непривычные, что взгляд отвести невозможно было.

— Уже простила, — ответ дался легко.
Будто ждал чего-то другого, Даня удивленно мигнул. Кадык на горле дернулся. И он все же шлепнул. По попе. Больно. И тут же прижал меня к своей груди.

— В курсе, что ты нереальная?

Торопливые горячие губы проложили цепочку поцелуев от моего виска к подбородку. Язык, как мороженое, лизнул шею. И с глухим стоном он дорвался до рта.

— Съем тебя, — произнес прямо в губы. — Вначале зацелую всю. А потом съем.

Он притиснул к себе еще сильнее. Так что чувствовала стук сердца. И вместо ответа я смогла лишь бессвязно промычать: "М-м-м-а-а…"