Разрешаю стонать ||D&J

Глава 12

Юля

Даже за деньги я бы не вспомнила, сколько раз после заключения контракта у нас с Даней был секс. Каждый будний день в обеденный перерыв или ближе к концу рабочего дня мы, как две машины на трассе, в лобовую сталкивались друг с другом. Сминались. Становились одной горящей грудой. И окончательно разъединялись, лишь когда полностью заканчивались силы.

До Дани у меня никогда не было такого секса. С Васей ничто не ограничивало нас по времени. В двадцать три безумия было больше, чем сейчас. Но крыша не ехала. Ее спускали вниз плавно. Не до самой земли, а так — до козырька. Будто боялись, что развалится или потребует другого прораба.

Милохин скоростью и аккуратностью не запаривался. Моя черепица от него трещала, так что в ушах закладывало. Разбитые вдребезги осколки разлетались на всю округу. И имя прораба я готова была повторять бесконечное количество раз. Как молитву.

Я не знаю, как Даня занимался любовью. Но трахался он словно бог. Всегда. На любой поверхности. Каким-то звериным чутьем ощущая, как именно мне нужно и чего больше всего хочу. Экстрасенс хренов!
Но сейчас, в туалете, его чуйка словно отключилась.

Мне до одури хотелось коснуться упрямых губ, обхватить руками красивое лицо, разгладить складку между бровей… Мне просто необходимо было чувствовать, его всего. Целиком.

Тяжесть, твердость, бархат кожи и напряжение, которое окрыляло собственной властью над ним… роскошным, потрясающим, самым лучшим.

Мне необходим был жар.

Но в бедра больно впивался угол холодной керамической раковины. Прижатые мужской ладонью, руки упирались в поверхность зеркала. Из крана, разбрасывая ледяные брызги, текла вода. А мужчина за мной двигался.

Резко, быстро. Как незнакомец.
Свободная рука давила на спину, заставляя прогибаться ниже, отклячивать зад буквой "г". И тела, не считая рук, соприкасались лишь в одной точке.

Там, где было слишком туго. Неправильно. Больно. Жестко.

— Даня, пожалуйста… Нет. Не так, — хрипела я, пытаясь вывернуться.

Нужно было как-то остановить это безумие. Хочет в туалете — пусть! С ним я на все согласна. Только лишь бы как всегда. Чтобы вместе, чтобы чувствовать каждой клеточкой.

Но меня никто не слышал. Стоило попытаться дернуться, толчки стали сильнее. Звуки пошлых шлепков громче. И будто заводился от этого еще большое, Даня давил и давил на поясницу.

Укладывал меня грудью на холодный кафель. Заламывал руки, раскрывая, как ракушку. Плоть для плоти. Возвратно-поступательная классика без прикрас.

Не так, как в квартире. Не так, как в лифте. По-новому. Молча. Со злостью. Будто не меня трахал, а безжалостно выбивал что-то из самого себя.

— Умоляю. Прошу… — не представляю, откуда брались силы, но я все еще надеялась успокоить его.
Напрягая шею, оглядывалась. Пыталась зацепить хотя бы взглядом. Почувствовать.

Что-то все-таки произошло там, в зале. Этот друг… Адвокат, скорее всего. Он чем-то расстроил, нажал на болевую точку, о существовании которой я и не догадывалась.
А ведь я бы могла помочь. Ума не приложу, откуда взялась такая уверенность. Но мне хотелось помочь. После трех лет собственного глухого отчаяния чужая боль чувствовалась инстинктивно.

Губами, руками, собой, я бы нашла лекарство… Только по-другому.
Но, как ни просила, как ни оглядывалась назад, в закрытых глазах невозможно было ничего прочесть.

Занавес. Глухая стена. Которая двигалась на меня. Таранила своей бейсбольной битой, как резиновую куклу. И не реагировала даже на настойчивый стук в дверь

Минуту.

Другую…

…слышались лишь влажные шлепки и шумное дыхание.

Третью.

Четвертую…

Распятая перед зеркалом, я считала секунды, как участница какого-то безумного соревнования. И кусала губы.

Пятую.

Шестую…

…до хрипов. До звериного рыка сквозь зубы. До ладоней на бедрах, стискивающих так, словно собирались меня расплющить.

А потом наступила тишина. Полная. И в самом туалете. И за стеной.

Казалось, Даня  даже не дышит. Его руки все еще были на мне. Член внутри. И, хоть больше никто не держал, шевелиться вдруг стало страшно.

Бывают такие моменты. Как ночью, когда ребенок внезапным криком будит ото сна. Или на перекрестке, когда чудом успеваешь увернуться от машины.

Понимание, что случилось, обрушивается в один миг. Ты уже контролируешь процесс, но от этого ни капли не становится легче. Наоборот. Прибивает к земле. А нужно срочно что-то делать. Говорить. Действовать…

Я бы, наверное, так и стояла, пока охрана не вскрыла бы замок. Даня пришел в себя первым. Медленно, уже без всяких звуков он вышел из меня. Бросил презерватив в мусорное ведро. И, словно ничего не произошло, принялся мыть руки в соседней раковине.

Спокойный, уверенный, собранный. Ни одного лишнего движения или взгляда в сторону. Как хирург после операции.

Чувствуя себя развалиной, я осторожно выпрямилась. Между ног все еще ныло. На голове красовалось воронье гнездо. Внутри… у меня не было слов, чтобы описать эмоции, копошившиеся внутри. Я помнила, что ощущала до визита Дани в туалет. Мне было плохо и непонятно.

Но то, что чувствовалось сейчас… Мой сексуальный опыт все же слишком мал. Вначале жена, не способная удержать мужа в своей постели. Теперь глупая бухгалтерша, от тоски по мужчине возомнившая себя желанной. Согласная на все игрушка. Подстилка.

О том, что еще минуту назад я готова была подставить плечо и выслушать, не думалось. "Больной" больше не казался "больным". Он спокойно вытирал руки салфетками, брезгуя даже смотреть в мою сторону.

Он просто получил свое. Не в квартире, так хоть так. Совместил деловой обед с опустошением яиц. Выполнил долг начальника.

По-хорошему, нужно было сказать себе "стоп" и перестать накручивать дальше. Слушать внезапно проснувшуюся во мне обидчивую неудовлетворенную дуру — последнее дело. Не могла она сейчас подсказать ничего хорошего.

Но если бы Даня хотя бы руку протянул… Хотя бы прижал к себе, как всегда… я бы вырвалась из своего дурацкого состояния. Я бы рассмеялась над всеми своими обидами.

Но он молчал.

Поправлял рубашку, застегивал ремень. Еще более красивый, чем обычно. И тако-о-ой далекий…

— Прости. Я, надеюсь, не сделал тебе больно? — уже у самой двери он все же обернулся.

Поздно. Слишком поздно.

— Нет. Все отлично.

Я нацепила на лицо бесстрастное выражение. Такое же, какое цепляла во время визитов прежнего босса, когда он сообщал, что повышения зарплаты не будет.

— Идея была не самая лучшая, — Даня тряхнул головой. — И… Я скажу бухгалтерии, чтобы перечислила компенсацию… За белье.

Его взгляд остановился на выглядывающем в разрезе правом чулке. С затяжкой. Длинной. До самой стопы.

— Не нужно ничего компенсировать.
Этот гад все же умудрился сделать мне больнее, чем уже было.

Хотелось заорать, чтобы он засунул свою компенсацию себе в задницу. Впервые в жизни стало жалко, что нет во мне здоровой бабской любви к скандалам. К швырянию в мужиков чего-нибудь тяжелого. К крикам, после которых дверь захлопывалась с обратной стороны. И можно спокойно разреветься в одиночестве.

В наличии была только гордость. Дурная, нездоровая. Которая мешала даже просто отстать и толкала вперед. Словно и правда ничего не случилось. Будто внутри не падали бомбы. И жизнь продолжалась… такая же, как и прежде.

* * *
В чем женщины на самом деле сильны, так это в дурацкой штуке под названием рефлексия. Простым языком — сама придумала, сама обиделась.

Именно этому "приятному" развлечению я посвятила остаток дня. Половину ночи. И первые часы утра.

Почувствовав неладное, Тёмка ходил за мной хвостиком. Вместо мультиков он попросил сложить с ним пазлы. После еды без напоминания убрал за собой посуду. А перед сном даже сам почистил зубы.

Хотя бы один из моих мужчин понимал мое состояние и не усугублял. Второй же… после того как мы расстались в ресторане, я не получила от Милохина ни одного сообщения. Ни даже уже привычного пожелания "спокойной ночи" с подробным описанием того, что именно должно мне сниться.

Этот специалист по компенсациям молчал! Совсем! Я знала, что он в сети. Вероятно, был чем-то занят. Но его занятость никак не касалась одной недалекой особы, которая своими нелегкими мыслями раскатывала себя похлеще асфальтоукладчика.

Раскатывала я по всем правилам женской обиды!

Первым, как только попала домой, на меня обрушилось самоуничижение. Я ругала себя за контракт, который подписала сдуру, в состоянии аффекта от слишком большой дозы эндорфина. Вспоминала, наверное, все синонимы слова "проститутка". Смывала с себя косметику и под шум воды ревела белугой.

Следующей меня накрыла волна гнева. Тут я уже, не подбирая слов, кляла себя и Милохина одинаковыми эпитетами. Мысленно писала ему сообщение о том, что увольняюсь. Так же мысленно бросала в лицо заявление "по собственному желанию". И снова ревела. Опять в ванной. Сказав Артёму, что плохо почистила зубы.

Третья стадия, как маньяк, подкралась ко мне ночью. Спать не хотелось совсем. Две коричневые бронебойные таблетки валерьянки проскочили без эффекта, будто аскорбинки. Глаза бодрым взглядом пялились в потолок, а на душе играл оркестр под названием "И как я дальше буду жить?".

Репертуар не баловал большим ассортиментом композиций. Чаще всего звучали народные хиты: "Зачем он так со мной?", "Как стереть из памяти наш день?", "Дура, ничего не изменилось!" и суперхит "Так, как прежде, уже не будет".

Эмоции тянули в разные стороны.
Я то ощущала себя виноватой, что не остановила его в туалете. Можно же было прикрикнуть, вырваться, направить в него струю холодной воды.

То злилась на него, что слишком жестко показал мне мое истинное место. Любовница на ставку.
То ломала голову над тем, что же с ним произошло. И почему мой всегда внимательный, щедрый, понимающий мужчина вдруг превратился в чужака.

С ума сойти можно было от такого балагана в черепной коробке. К середине ночи я даже чуть не пошла третий раз "чистить зубы".

Однако настоящее веселье началось утром.

Морально я была все тем же трупом, только уже в новой стадии — смирения и прощения. А внешне…

В зеркале отражалась какая-то древняя старуха. С мешками под глазами. Серым лицом и бледными губами. Кофе, который мог хоть немного спасти, почему-то не лез в глотку. Шутки ведущего из утреннего шоу не веселили. И на мобильном телефоне висело новое сообщение: "Привет. Я на два дня уехал в командировку. Все встречи отменяются".

Этот гад, этот паршивец, этот мерзавец и скотина переиграл меня даже в прощении. Нимб светился, как прожектор на стадионе. Крылья за спиной уже махали, чтобы скорее перенести к нему и забыться. А он… Он отчалил! На два дня. Именно сейчас.

На миг неадекватная часть меня снова проснулась. И в ответ Милохину чуть не улетело сообщение: "Скатертью дорога!". Трясущимися руками я даже успела набрать его. Но мозги очень быстро, без осечки встали на место.

Вместо задуманной фразы ушло стандартное: "Здравствуй. Хорошей дороги". И без сахара во рту стало сладко.

* * *
Следующие два дня превратились в настоящее испытание. Разучившаяся отдыхать в рабочие дни, я банально не знала, чем себя занять.

После дня разговоров и постоянных объятий сын утром сам попросился в садик. Артёмкин идеально удобный для тисканья плюшевый кролик к вечеру среды стал бесформенной подушкой с ушами. А Лизка, та самая Лизка, которая всегда приезжала, когда намечались какие-либо изменения в моей жизни, не ехала!

Она будто не чувствовала, что мне нужна ее помощь. Или… по-садистски вынуждала дозреть до чего-то в одиночестве.

До чего дозревать, я не понимала. За два безумно длинных дня без Милохина от моей злости не осталось и следа. Я выкипела, как забытый на плите чайник. Разочарование, обида — все стало казаться незначительным и второстепенным. Единственное, что поменялось, — четкое осознание скорого конца моего эротического отпуска.

Осознание это родилось внезапно. Вместе с прощением. Озарило, как ножом по сердцу, но тут же прижилось. Спокойно, без нервов и слез. Возможно, потому, что плакать было уже нечем.

Странные оказались эти три дня. Будто адский экспресс-тренинг для нервной системы. Хотя и повода-то особого не было. Так, быт, обычные для двоих недомолвки и вагон ожиданий, которые до этого таились где-то в депо, а тут внезапно выкатились во всей красе.

Чтобы вернуться к себе нормальной, мне оставалось только дождаться утра четверга, получить сообщение и поехать к Дане.

Ничего сложного! Всего-то несколько оборотов часовой стрелки. Но, когда и после них от Милохина не пришло никаких вестей, я сделала то, что не делала никогда.

Можно было написать. Через вайбер, телеграм или скайп. Но я позвонила. Указательный палец сам потянулся к значку звонка, и останавливать себя я не стала.

Абонент ответил после третьего гудка.

— Привет, Юль, слушаю.

Я готова была услышать любой тон от удивленного до раздраженного, но в голосе Дани отчетливо звучала растерянность. Фонила прямо. Такая непривычная, что сбивала с ног.

— Привет. Что-то случилось? — волнение нахлынуло само.

— Ох, черт… Прости, не написал тебе утром.

— Если опять скажешь, что все в порядке, я…

— …не скажу, — он прервал меня сам.

— Командировка, что-то еще? — Я чувствовала себя туристом, оказавшимся на зыбком болоте. Шаг не туда, и провалишься. А если стоять — засосет.

— Я вчера вернулся. С делами все нормально.

— Тогда с чем?

В трубке послышался вздох. Короткий. А потом Даня все же произнес:
— У меня сын заболел. Понять не могу, что с ним.

Если бы я не сидела, сползла бы сейчас по стеночке. Сын. Такой же малыш, как и у меня. Только чуть старше. Он рассказывал. Еще хвастался, какой популярностью тот пользовался у женского пола. Настоящий Милохин.

— Мне приехать? — идея возникла спонтанно. Только проговорив ее, я поняла, что предлагаю.

— Да не надо. Я вызвал доктора, — к растерянности в голосе добавилась еще какая-то нотка. Усталость? Недоумение?

— Повторяю свой вопрос. Мне приехать?

Ни вздохов, ни пауз больше не было. Стоило договорить, как тут же пришел ответ:

— Да.