Катрин. Дочь ювелира.

•5•

- Ландри, помоги мне, помоги мне спасти его. Прошу тебя!
Ландри с удивлением посмотрел на девочку.
- Спасти кого? Этого арманьяка, которого Кабош хочет повесить? Ты, должно быть, сошла с ума. Кроме того, не все ли равно тебе, повесят его или нет? Ты даже не знаешь его.
- Конечно, конечно. Но я не хочу, чтобы он умер. Ты же знаешь, что происходит, когда они кого-нибудь вешают... Они вешают на этих жутких ржавых цепях между столбами...
- Ну, а почему бы и нет? Он ведь никто для нас.
Катрин тряхнула головой, откинув назад длинные волосы так грациозно, что сердце мальчика не выдержало. Волосы и глаза Катрин грозили с годами стать неотразимыми, но и сейчас уже были хороши. Ее волосы - редко у кого из девушек встречались такие - походили на золотое руно. Когда солнце падало на них, они казались пронизанными светом. Они облегали ее почти до колен, как мантия из мягкого живого шелка, окутывали сиянием весеннего дня, сиянием, которое трудно было выносить.
Что до глаз Катрин, то в семье еще не решили, какого они цвета. Когда она была спокойна, они казались темно-синими с бархатно-фиолетовым оттенком, словно весенние фиалки. Когда радовалась - сияли золотыми лучами, подобно пчелиным сотам на солнце. Но когда она впадала в один из ее редких, непредсказуемых, неистовых приступов гнева, зрачки делались мрачно-черными, и домашние знали, что надо ожидать худшего.
В других отношениях она была обычной девочкой, как и все ее сверстницы, ребенком, который так быстро растет. У нее были худые руки, мальчишеские коленки, угловатые и все время покрытые царапинами и ссадинами. Движения, как у молодого олененка, который еще не знает, что делать со своими ногами, не отличались грациозностью. Ее смуглое, слегка заостренное личико с коротким носиком и большим ртом немного напоминало кошачье. Слегка золотистая, с крапинками веснушек кожа отличалась чистотой, что придавало Катрин особый шарм, к которому Ландри был далеко не безразличен, хотя скорее бы умер, чем признал это. С каждым днем ее прихоти и капризы становились все сумасброднее. Но эта ее идея далеко превосходила все прежние, даже самые нелепые.
- Почему его жизнь так много значит для тебя? - прошептал он подозрительно.
- Я не знаю, - мягко отозвалась Катрин. - Но чувствую, если он умрет, я буду очень несчастна и буду плакать... очень долго.
Она произнесла это тихим спокойным голосом, но с такой убежденностью, что Ландри отказался что-нибудь понять. Он знал, что сделает все, чтобы помочь ей. Горечь, как пилюлю, надо проглотить. Легко сказать: «Спаси пленника», тем не менее он уже задумался над тем, как воплотить в жизнь эти слова. Прежде всего это означало отбить пленника у лучников под самым носом толпы и фактически у Кабоша и Денизо, каждый из которых мог уложить его одним ударом. Даже если это и получится, что было совсем невероятно, то где они могут спрятать его в городе, когда за ним начнут гнаться, как собаки? Затем через заграждения, зубчатые стены, закрытые ворота его нужно вытащить из города. И все время они должны опасаться шпионов, предательства и обмана. Ландри считал, что это не под силу даже такому чрезвычайно изобретательному пятнадцатилетнему парню, как он.
- Они поведут его к Монфокону, - рассуждал он вслух. - Это довольно длинная дорога, но не настолько, чтобы у нас было много времени. Как ты думаешь освободить его прежде, чем он дойдет до виселицы? Вокруг столько народа, а нас только двое.
- Мы будем держаться близко к нему, - настаивала Катрин, - и найдем какой-нибудь способ.
- Хорошо, - вздохнул мальчик. - Но я на самом деле в последний раз беру тебя с собой. В следующий раз ты захочешь, чтобы я Бастилию взял голыми руками.
Когда Ландри и Катрин добрались до улицы Сен-Дени, то очень устали и тяжело дышали, но их радовало то, что они опять были рядом с Монсальви и его конвоирами. К счастью, последние часто задерживались по дороге из-за орущих и поющих толп горожан. Некоторые из них шли на помощь штурмующим Бастилию, в то время как другие направлялись к особняку д'Артуа - резиденции герцога Бургундского.
Конвой в очередной раз остановился, когда Ландри и Катрин догнали его. Капелюш, палач, сделал остановку, чтобы дать возможность проходившему мимо монаху-августину отпустить грехи осужденному и примирить его перед смертью с Богом. Скорее страх, чем благочестие, заставил монаха согласиться на это, но, когда процессия двинулась дальше, он зашагал рядом с пленником, перебирая четки и бормоча молитвы.
- Хорошо, что они идут туда пешком, - прошептал Ландри. - Если бы они решили везти его и посадили в повозку, у нас не было бы никакого шанса.
- Ты уже что-то придумал?
- Не уверен. Но уже темнеет, и, если я найду одну вещь, которая мне нужна, мы сможем провернуть это дело. Но мы еще не придумали, где спрятать его.
В этот момент к ним присоединилась толпа студентов и гулящих женщин, прибежавших, чтобы сопровождать процессию к виселице. Ландри замолчал, но предосторожность была излишней. И студенты, и проститутки, разграбив таверну, были вдрызг пьяны и, шатаясь от одной стороны улицы к другой, орали во всю глотку.
- Самое лучшее, что можно сделать, - прошептала Катрин, - это спрятать его в подвале нашего дома. Там есть небольшое окно, которое выходит на реку. Он не сможет оставаться там долго, но...
Предложение Катрин понравилось Ландри, так как воплотить остальное не представляло труда.
- Ночью я угоню лодку и подплыву к твоему дому. Все, что он должен сделать, - это спуститься по веревке в лодку и плыть, высадив меня где-нибудь по пути, вверх по реке вплоть до Корбейля, где граф Бернар д'Арманьяк расположился лагерем. Конечно, ему придется преодолеть цепи, натянутые поперек реки между Ла Турнелем и Волчьим островом, но это сейчас сделать нетрудно... нет луны. Во всяком случае мы сделаем все, что сможем, а остальное зависит от него самого и провидения. Если мы сможем сделать это, мы победим.
Девочка молча сжала его руку. Новая надежда заставила ее затрепетать от возбуждения. Быстро стемнело. Люди зажгли факелы; свет от них бросал дрожащий отблеск на ближайшие дома с их нависшими карнизами, позолоченными и разрисованными вывесками и маленькими окнами в свинцовых переплетах, скользил и бегло освещал разгоряченные лица толпы.
Гам стоял оглушающий и казался неуместным аккомпанементом для последних мгновений жизни человека, идущего к виселице. Ландри вдруг увидел то, что искал, и удовлетворенно усмехнулся.
- А вот и мы! - воскликнул он. - Я надеюсь, что со всей этой шумихой их здесь может быть несколько штук.
То, что доставило ему такое удовольствие, оказалось хорошей, толстой свиньей, которая как раз появилась из-за угла улицы Доминиканцев, выискивая сочные капустные листья. Такие вот две упитанные свиньи под присмотром монаха целый день бродили по улицам Парижа в поисках съедобных отбросов или роясь на помойках.
Как все монастырские свиньи, эта носила на шее синий эмалевый крест-эмблему обители Святого Антония. Свинья остановилась, чтобы дожевать капустный лист, у подножия большого резного столба Иесеева Древа, стоящего на углу одного из домов, Ландри подтолкнул Катрин.
- Вторая свинья где-то рядом. Иди дальше без меня. Я встречу тебя у Монастыря Божьих Дев. Приговоренные к смерти всегда останавливаются там, чтобы сестры могли преподать им утешение. Монахини ждут на ступенях храма: они предлагают им кубок вина, три куска хлеба и дают распятие для поцелуя. Стража в это время ослабляет внимание. Этим я и воспользуюсь. Ты должна быть готова бежать, как только я дам сигнал.
Говоря это; он все время следил за свиньей. Окончив есть, животное повернуло на улицу Доминиканцев, где, по-видимому, находилась вторая свинья и пасущий их монах. Катрин следила за Ландри, который начал охоту. Юноша и свинья скоро исчезли из виду в темноте улицы. Она снова осталась одна. Впервые за день она ощутила усталость. Возможно, это было связано с тем; что рядом не было Ландри. Ступни и каждый мускул ног болели. Но тут в свете факелов показалась золотоволосая голова Мишеля, и она почувствовала, что силы возвращаются к ней. Она поспешила за процессией и протиснулась в ее середину.