Катрин. Дочь ювелира.

•32•

Жеан — Толстосум повторил имя Короля Ракушек дважды, и это имя вывело Катрин из оцепенения. Она решила пустить в ход козыри. Хуже того, что ожидало ее от этих чудовищ, уже быть не могло.
— Вы говорите о Жако де ла-Мере, — сказала она как можно увереннее, — так вот, именно к нему я и иду, вы.. задерживаете меня.
В ту же минуту лапа гиганта ослабла, а коротышка подошел поближе, чтобы лучше разглядеть Катрин. Поразительно сильным для скрюченного человека рывком он освободил ее из рук Диманша.
— Что тебе надо от Жако? Ты не похожа на его девушек. Они все сейчас за работой.
— Мне нужно его увидеть, — закричала Катрин почти рыдая. — Это очень важно! Если вы его люди, то должны отвести меня к нему.
Наступила минутная тишина. Затем Жеан-Толстосум печально вздохнул.
— Это меняет дело, — сказал он. — Если ты идешь к Жако, мы не можем задерживать тебя Доадно! Идем, Диманш, возьми себя в руки. Мы должны проводить эту маленькую девственницу… ты ведь девственница? Всегда отличишь… Если это не так, разве ты устроила бы такой шум из — за того, что двое здоровых нищих хотели немного развлечься с тобой.
Слишком потрясенная, чтобы вступать в разговоры, Катрин пошла между мужчинами, которые по-прежнему были для нее безликими тенями. Она смутно понимала, что. во всяком случае до дома их предводителя ничто ей не угрожало, а эти два грабителя стали ее телохранителями. Огромная тень великана сопровождала ее с одной стороны, а второй человек, спотыкаясь о неровные булыжники, тяжело хромал с другой.
Улочка, зажатая между двумя рядами домов, спускалась вниз и переходила в некое подобие туннеля между двумя садами с высокими стенами. Вдалеке показалось фантастическое строение, которое, как оказалось, когда они подошли ближе, образовывали два полуразвалившихся дома. Сквозь ставни был виден свет. До нее донесся женский голос, который пел или, скорее, монотонно проговаривал нараспев странную погребальную песню на чужом языке.
По мере приближения к дому песня становилась все яснее. Временами голос певицы поднимался до невыносимо высокой ноты и долго держал ее, прежде чем снова подхватить странную грубую мелодию. Катрин услышала, как Жеан-Толстосум засмеялся своим особым скрипучим смешком:
— Ха, ха!.. Жако устроил вечеринку… хорошо! Когда они подошли к дому, от двери отделилась фигура. Катрин увидела блеск лезвия топора.
— Пароль, — произнес грубый голос.
— Стойкий, — сказал Жеан-Толстосум.
Заходите…
Дверь распахнулась, открывая вход в знаменитую таверну Жако де ла-Мера — место встречи преступного мира Дижона. Добропорядочные горожане говорили об этом месте шепотом, осеняя себя в суеверном ужасе крестным знамением. Трудно было понять, почему начальник городской стражи разрешил существование этого рассадника зла.
Любая уважаемая дама Дижона упала бы в обморок, узнав, что ее драгоценный супруг иногда проскальзывает в запрещенный дом, чтобы купить ласки какой-нибудь красивой девки. Жако знал, как подбирать девушек, и его заведение могло соперничать с самыми знаменитыми публичными домами. Как хороший делец, он знал, что прежде всего клиент должен получить удовольствие…
Сперва Катрин увидела только калейдоскоп ярких красок. Со всех сторон несся галдеж, смех, музыка, но все это стихло, так как посетители, в изумлении раскрыв рты, уставились на странную картину — прекрасная девушка с бледным лицом и растрепанными волосами и два стоящих по бокам зловещих спутника. Между тем Катрин вглядывалась в это огромное с низкими сводами помещение, в которое надо было спускаться на несколько ступенек. В углу комнаты был огромный очаг, в котором медленно вращались на вертелах три барана. Повсюду стояли скамьи и большие деревянные столы с пятнами грязи. В дальнем конце комнаты была деревянная винтовая лестница, ведущая на крышу.
Все было забито народом. Здесь собрались пропойцы: солдаты и круглоглазые юнцы, студенты и подмастерья, которые пришли в таверну познакомиться с темной стороной жизни. Две старухи следили за приготовлением пищи. На коленях у клиентов и даже прямо на столах — среди луж разлитого вина и оловянных кружек — сидели молодые блудницы — у многих полурасстегнуты корсажи, а некоторые и совершенно голые. В темноте и дыме их тела, казалось, излучали слабое сияние. Свет от свечей и блики огня мерцали на бледной атласистой коже женщин и на рубиново-красных лицах пьяных мужчин.
Минутное удивление, вызванное ее появлением, прошло. Прежде чем Катрин со своим эскортом достигла нижней ступеньки, вакханалия опять вошла в свое русло. Снова начались пляски и крики. Девица со смуглым телом и огромным бюстом забралась на стол и пустилась в пляс, непристойно корчась и извиваясь среди жадно протянутых рук. В этот ужасный момент Катрин подумала, что попала в ад, и зажмурилась.
Перед ее глазами прошли воспоминания о таких же сценах. Это были оргии, которые он видела во Дворе Чудес, прячась в старой лачуге Барнаби. Тогда она была ребенком, и такие сцены только удивляли и смутно волновали ее. Но сейчас она была потрясена и с отвращением почувствовала, что они возбуждали в ней странное желание.
Женщина, которая пела до этого, затянула новую песню, и при хриплом, низком звуке ее голоса Катрин снова широко открыла глаза. Эта женщина, одетая в огненное атласное платье, с золотыми блестками в волосах, сидела, окруженная толпой мужчин, в дальнем конце комнаты. Ей аккомпанировал склонившийся над ней лютнист. Она пела с закрытыми глазами, обхватив руками колени. Катрин вздрогнула от удивления, узнав ее. Действительно, в эту ночь она сделала много открытий. Женщина была Сара.
Она не заметила Катрин, но если бы даже и заметила, то вряд ли что изменилось бы, так как она была пьяна. Но не вином, а совсем другим опьянением. Глоток же вина был только проводником, с которым цыганка могла покинуть этот мир повседневности и вернуться душой к далекой дикой жизни в таборе. Катрин слушала с восторгом. Сара часто напевала ей колыбельные песни, особенно в начале их переселения в Бургундию, но никогда ее голос не был таким хрипло-страстным и таким невыносимо печальным…
Катрин видела перед собой не погруженную в транс женщину, а молодую дикарку прежних дней, дитя, родившееся в караване кочевников, по пути из далекой Азии. Только черты лица напоминали ее компаньонку и друга. Она не удивилась, открыв секрет периодических исчезновений Сары, не потрясло ее и то, что она нашла ее в этом непристойном месте, где та укрощала людей Жако-этих грубых животных с человеческими лицами — волшебством своего голоса.
Мужская фигура возникла между ней и певицей. Это был высокий бледный человек, такой белолицый, будто кожа его обесцветилась от долгого пребывания под водой. Однажды, много лет назад, Катрин видела утопленника, вытащенного из Оша. Незнакомец, появившийся перед ней, выглядел так же, и это впечатление усиливали тусклые зеленоватые глаза. Тяжелые, опущенные, как у черепахи, веки прикрывали эти внушающие тревогу и страх глаза. Короткая, просторная, мышиного цвета одежда болталась вокруг его костлявого тела, на котором кожа висела, будто сырая тряпка. Его замедленные жесты лунатика усиливали впечатление призрака.
— Кто это? спросил он, указывая белым костлявым. пальцем на Катрин.
Внешность Диманша-Мясника ненамного выиграла от света свечи, которая осветила лицо в оспинах и красный рубец от клейма палача на щеке.
— Дикая козочка, которую мы нашли на улице. Она говорит, что хочет видеть тебя. Жако, — ответил он. Длинные извилистые бесцветные губы Короля Ракушек вытянулись еще больше в гримасу, которую можно было бы назвать улыбкой. Он потрепал Катрин за подбородок.
— Хорошенькая! — одобрительно воскликнул он. — Неужели моя репутация сердцееда привела тебя сюда, моя прелесть?
— Нет, — ответила Катрин твердо. Постепенно выдержка и спокойствие вернулись к ней. — Я здесь потому, что мне нужно увидеть Барнаби. Он сказал, что если он мне когда-нибудь понадобится, то я смогу найти его у тебя. А он мне сейчас нужен!
Неприятный блеск, на мгновение появившийся в глазах Жако, погас, как только опустились его тяжелые веки. Безобразный, скрюченный маленький Жеан-Толстосум, сняв рваную фетровую шляпу и поправив рыжие спутанные волосы, бросил быстрый взгляд на Катрин.
— Теперь я знаю, кто ты… Ты племянница этого осла Матье Готрэна, прекрасная Катрин… чистейшая девственница во всей Бургундии! Теперь я не жалею, что ты выскользнула из моих рук, потому что ты предназначена для более великого человека, чем я. Если бы я тронул тебя, я рисковал бы шеей…
Выразительный жест сопровождал последние слова маленького человечка. Катрин с удивлением отметила, что несмотря на нервный тик, который исказил его лицо, оно имело тонкие черты и красивые глаза.
— Рисковал шеей? — спросила она с неподдельным удивлением. — Почему?
— Потому, что герцог хочет оставить тебя для себя, и ты будешь принадлежать ему. И все же, хотя это и ясно, как божий день, надо было мне, пожалуй, уступить своим желаниям. Сначала ты, потом виселица! Чудесный способ укоротить жизнь! Но ты, право, стоишь того!
Жако де ла-Мер счел, что разговор затягивается. Его рука медленно опустилась на плечо Катрин.
— Если ты хочешь увидеть Барнаби, поднимись по лестнице. Он на чердаке, на самом верху дома. Лежит в постели после падения на Гентской дороге три дня назад. Тебе будет нелегко с ним говорить, так как он, должно быть, мертвецки пьян. Вино — единственное лекарство, в которое он верит.
Следуя указанию руки хозяина дома, Катрин стала подниматься по лестнице. Проходя мимо Сары, она задела цыганку своим платьем, но глаза той были закрыты, и она пела. Исторгая песню из глубин сердца, погрузившись в свои внутренний мир, за тысячи миль от воровского притона.
Чердак был закрыт шаткой дверью из грубых досок. Сквозь нее пробивался свет свечей. Катрин без труда открыла дверь: достаточно было просто толкнуть ее, — но проем был настолько низким, что нужно было согнуться почти вдвое, чтобы пройти. Она очутилась в темной, без окон комнате под круглыми скатами крыши. Соломенный тюфяк был брошен под массивной балкой, и на нем лежал Барнаби. Рядом с ним стоял кувшин с вином, в оловянной плошке трещала неприятно пахнущая сальная свеча. Лицо Барнаби раскраснелось, но он не был пьян. С удивлением он смотрел на Катрин.
— Ты? Что ты здесь делаешь… моя голубка? И в такое время ночи?
Он приподнялся и целомудренно натянул рваную рубашку на грудь, покрытую седыми волосами.
— Барнаби, мне нужна твоя помощь, поэтому я и нашла тебя, как ты мне велел, — сказала Катрин, садясь в ногах Барнаби на матрац, сквозь дыры которого торчала солома. — Ты ранен? — спросила она, глядя на грязную повязку у него на лбу, запачканную бальзамом и пятнами крови.
Он безразлично пожал плечами.
— Пустяки. Один грубиян стукнул меня лопатой, потому что я хотел пересчитать его сбережения. Уже почти зажило.
— Ты никогда не изменишься! — воскликнула со вздохом Катрин. Она не возмутилась и не удивилась признанию. Возможно, веселый блеск в глазах друга делал все его слова вполне безобидными и даже забавными. Для Катрин не имело значения то, что Барнаби был вором, если не сказать хуже. Он был ее другом, и это главное. Он мог делать все, что заблагорассудится. Однако, чтобы успокоить свою совесть, она попыталась предостеречь его:
— Если ты не будешь осторожным, то однажды попадешь с петлей на шее на Моримон к мэтру Бленьи.
Беззаботно махнув рукой, Барнаби отогнал эту неприятную картину. Он сделал большой глоток вина, поставил кувшин, вытер рот рукавом и поуютнее зарылся в свое тряпье.
— Ну, а теперь — выкладывай… скажи, что привело тебя сюда? Хотя я думаю, что и так знаю!
— Знаешь? — спросила Катрин с искренним удивлением.
— Я знаю вот что. Герцог Филипп приказал тебе выйти замуж за Гарэна де Брази. И для того, чтобы уговорить этого богатого господина взять в жены племянницу некоего Матье Готрэна, торговца, он дал за тобой большое приданое. Герцог Филипп всегда знает, чего хочет…
Выразительные глаза Катрин округлились и стали как блюдца. У Барнаби была манера налагать все сухо, как само собой разумеющееся, как будто для нищего было совершенно естественным знать, что происходит в королевском дворце.
— Откуда ты это знаешь? — спросила она, заикаясь.
— Знаю, и все. И еще. Ты должна понимать, что если герцог и хочет выдать тебя замуж, то только потому, что в таком городе, как наш, где буржуа имеют власть, лучше, чтобы его любовница была замужняя женщина, а не девушка. Герцог благоразумный человек и всегда знает, как повернуть ситуацию в свою пользу.
— Я не понимаю только одного, — произнесла Катрин, — мессир де Брази не похож на человека, который добровольно станет рогоносцем.
Это была истинная правда, и Барнаби поразился ее логике. Он почесал голову и скривился.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, и, по правде говоря, не знаю, почему он выбрал своего казначея, а не кого-нибудь другого. Может быть, потому, что он не женат. Гарэн де Брази во всех отношениях подходящий человек, но им необыкновенно трудно управлять. Возможно, герцог среди своих приближенных никого больше и не нашел. Одно ясно — он хочет в результате этой свадьбы ввести тебя в круг придворных. Я полагаю, ты согласилась. От таких предложений не отказываются.
— Ты ошибаешься… Я отказалась.
Подробно и спокойно Катрин описала старому другу свои приключения во Фландрии. Понимая, что сейчас нельзя ничего утаивать, она рассказала все, что произошло: как она встретила Арно де Монсальви, как, увидев в нем воплощение дорогого ей образа, она влюбилась в него с первого взгляда и как громкие призывы Матье вырвали ее из его объятий, когда она уже была готова отдаться ему. Она говорила и говорила, свободно и без смущения, совершенно искренне и откровенно, не опуская ничего. Сидя на матраце. обхватив колени руками, глядя в темноту чердака, она, казалось, рассказывала чудесную любовную историю. Барнаби затаил дыхание, боясь нарушить очарование. Он понял, что на какое-то время Катрин забыла, где она.
Когда девушка остановилась, воцарилось молчание. Катрин перевела взгляд на старого друга: он размышлял, опустив голову на грудь.
— Если я правильно понял, — наконец сказал он, — ты отказала Гарэну де Брази потому, что хочешь остаться чистой и нетронутой для того молодого человека, который ненавидит и презирает тебя и не убил только потому, что ты. женщина… или, вероятнее всего, из-за того, что он был ранен и не знал, как выбраться из такого места, как эта гостиница, где вы остановились. Не кажется ли тебе, что у тебя немного помутилось в голове?
— Помутилось или нет, — коротко ответила Катрин, — но дела обстоят именно так. Я не хочу принадлежать никому другому.
— Хотел бы я услышать, как ты скажешь это герцогу, — усмехнулся Барнаби. — Интересно, что он подумает? Между прочим, как ты собираешься отделаться от Гарэна? Он слишком преданный слуга герцога, чтобы от него было легко избавиться, да и ты слишком уж хороша, и вряд ли он откажется от борьбы за тебя. Если ты откажешься, ты навлечешь на свою голову, да и на своих родственников, гнев герцога. А у нашего герцога не мягкий нрав. Что тогда?
— Вот за этим я и пришла к тебе…
Катрин встала, потянулась, почувствовав от долгого сидения судорогу. Ее стройная фигура в розовом пляшущем свете свечи казалась выше. Распустившиеся волосы создавали сияние вокруг нее, и внезапно сердце старика болезненно сжалось.
Девушка была ослепительно красива, и Барнаби, более встревоженный за нее, чем ему хотелось признать, подумал, что она была именно из тех редких женщин, из-за которых начинались войны, а мужчины убивали друг друга. Они редко приносили счастье тем, кто любил их. Любые крайности опасны. Совершенство никогда не доводит до добра.
Он осушил кувшин вина и отбросил его в сторону. Кувшин разбился, и несколько осколков отлетели в сторону.
— Что я должен сделать? — тихо спросил он.
— Я хочу, чтобы ты расстроил эту свадьбу. Я знаю, у тебя есть разные способы… и нужные люди. Должен же быть какой-то способ избежать замужества, не прибегая к моему прямому отказу и не вынуждая Гарэна де Брази пойти против воли своего господина.
— Этого он не собирается делать в любом случае, дорогая. Я вижу только один выход. Для тебя или Гарэна. Я думаю, ты не готова умереть, не так ли?
Катрин молча кивнула, рассматривая свои пыльные туфли. Барнаби правильно понял это молчание.
— Тогда остается он! Не так ли? Чтобы сохранить верность какому-то глупому любовному увлечению, ты хладнокровно посылаешь человека на смерть… И, возможно, не одного. Ты ведь не думаешь, что, окажись казначей мертвым, прево герцога будет сидеть сложа руки?
Слова Барнаби, проникая как нож хирурга, безжалостно ранили сердце девушки. Он заставил ее ясно увидеть и себя и двигающие ею мотивы. Она устыдилась того, что увидела. То, что этой странной ночью открылось в тайниках ее души, ужасало. Тем не менее, если смерть Гарэна была единственным, что могло спасти ее от замужества, которое повергало ее в ужас, она готова была принять ее с холодным сердцем. Она высказала это Барнаби, и ее ледяная решимость поразила старого человека.
— Я не хочу принадлежать этому человеку. Делай что хочешь, но освободи меня от него.