Катрин. Дочь ювелира.

•48•

Несмотря на усталость, Катрин не могла уснуть. Всю ночь напролет город оглашали пение, крики и звуки фанфар такой мощи, что от них дрожали дома. И это было еще только прелюдией к пышным и расточительным празднествам, обещанным герцогом Филиппом. К назойливому шуму снаружи добавилось ее собственное нервное состояние. По вызову своего повелителя Гарэн посетил епископский дворец. Вернувшись оттуда, он нанес визит супруге, уже лежавшей в постели. Она болтала с Сарой, которая чистила щеткой, складывала и убирала платья своей госпожи.
- Завтра вечером во время бала, который дается в честь обрученных, вы будете представлены монсеньору, - сказал он сухо. - Желаю вам доброй ночи.
На следующий вечер епископский дворец светился красноватым светом, как будто он был охвачен пожаром. Бочки с горящей смолой на парапетах башен вместе с золотым и алым светом, струящимся из высоких готических окон, бросали зловещий отблеск на покрытые изощренной резьбой белокаменные стены расположенного поблизости кафедрального собора, окутывая его статуи и барельефы каким-то неземным сиянием. Трепещущие на ветру каскады шелковых тканей спускались до самой земли из каждой амбразуры и на каждом столбе был водружен флаг.
На рыночной площади, где стража с трудом сдерживала толпу зевак и любопытствующих прохожих, городской люд мог лицезреть пеструю картину, разворачивающуюся у него перед глазами. Там были бароны и рыцари в дублетах, сверкающих драгоценными камнями, осторожно вышагивающие в своих нелепо удлиненных, заостренных башмаках, которые иногда были так длинны, что приходилось подвязывать их острые носы к поясу тонкими золотыми цепочками. Некоторые из них были в огромных, покрытых вышивкой капюшонах, причудливо уложенных на голове, другие щеголяли непомерно длинными, с вырезанными по краю зубцами и свисающими до самой земли рукавами, которые выставляли напоказ с самым вызывающим видом. Дамы красовались в самых изысканных нарядах и сверкали драгоценностями; их головы украшали уборы разнообразных фасонов, отороченные мехом или валиками парчи. Они важно ступали, а за ними тянулись тяжелые атласные, бархатные, парчовые или златотканные шлейфы праздничных одеяний. Отделенные от толпы двойным рядом гвардейцев в полном вооружении, эти ослепительные феи с непринужденным видом шествовали во дворец на торжества, как некое скопище невиданных звезд, каждая из которых сверкнет на мгновение в свете факелов, прежде чем ее поглотит темная пасть дворцовых дверей.
Вокруг всей рыночной площади окна были забиты зрителями, и, благодаря тому, что герцог не поскупился на факелы и свечи, все было залито светом.
Катрин стояла у одного из окон дворца, наблюдая казавшийся нескончаемым поток гостей. Со своей прислугой и сундуками, в которых были ее наряды и украшения для предстоящего бала, она прибыла во дворец еще днем. Хранительница гардероба настояла на том, чтобы только она одна отвечала за туалет Катрин при представлении герцогу. Чтобы быть уверенной, что сама Катрин от скуки или из любопытства не покажется раньше времени собравшимся гостям, Эрменгарда заперла ее в своей комнате, а сама отправилась проследить за облачением принцесс. Туалет самой Катрин был давно завершен, и она теперь глядела в окно в надежде, что так время пройдет быстрее...
- Не знаю, простят ли вам сегодня вечером вашу красоту принцессы Анна и Маргарита? Ибо я боюсь, что рядом с вами их красота затмится, как затмеваются звезды рядом с солнцем. Нехорошо выглядеть такой красивой, моя дорогая! Это неприлично, почти скандально!
Эрменгарда казалась искренне встревоженной, но, несмотря на это, похвала ее была не менее искренней. Однако на этот раз Катрин не находила удовольствия в комплиментах. Она ощущала необъяснимую грусть и усталость и с радостью сняла бы свой чудесный наряд, чтобы уютно зарыться в белую мягкую постель над зелеными водами канала. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.
Скоро Гарэн зайдет за ней. Он возьмет ее за руку, и поведет в парадный зал, где сейчас собираются гости. Там она присядет в реверансе перед герцогом Филиппом, его сестрами - принцессами и их будущими мужьями. Она снова будет смотреть в эти серые глаза, непроницаемое спокойствие которых она когда-то на миг возмутила. Она знала, что Филипп ждет встречи с ней, чтобы в этот вечер удовлетворить свою страсть, но эта мысль не приносила ей радости. То, что этот высокородный и могущественный герцог стремился обладать ею, даже по - своему любил ее, ничуть не волновало ее. В толпе, стремившейся во дворец, она особо отметила одну пару. Они казались очень юными, кавалер - почти еще мальчик, такой же белокурый, как Мишель де Монсальви, гладко выбритый и сияющий в своем темно-синем атласном костюме, вел за руку девушку, скорее девочку, тоже блондинку, как и он, с волосами, схваченными простым веночком из розовых роз, таких же свежих, как ее платье из розового муара. Время от времени юноша наклонялся к своей спутнице и шептал ей что-то на ушко. Она улыбалась и заливалась румянцем. Катрин представила, как они пожимают друг другу руки, обмениваются шепотом нежными словами, страстно целуются. Эти двое были как будто одни во всем мире. Он на разу не взглянул на ослепительно нарядных, зачастую жгуче прекрасных женщин, которые их окружали. Ее шаловливые глазки ни разу не отвлеклись от его лица. Они любили друг друга со всем пылом очень юных существ, и им ни на миг не могло прийти в голову скрывать свою страсть. Они были счастливы...
Это блаженное счастье Катрин сравнила с пустотой своего собственного существования. Тоскующее, но одинокое сердце, пародия на супруга, который нарядил ее в красивые одежды, чтобы бросить в объятия другого мужчины, похоть незнакомцев, которая не находила в ней отклика, несмотря на многие бессонные ночи, когда все ее тело ныло от неутоленных, ненасытных желаний и кровь, казалось, кипела в жилах. И, наконец, презрение того единственного мужчины, которого она любила... Да, это был печальный итог.
- Ваш супруг здесь, госпожа Катрин, - послышался позади нее голос графини. Катрин не слышала, как вошла хранительница гардероба, но это была она, кричаще безвкусная, но впечатляющая фигура в красном с золотым узором бархатном платье и в головном уборе высотою с кафедральный собор. Она, казалось, заполонила собой все свободное пространство и почти совсем заслонила Гарэна, чей черный силуэт смутно вырисовывался на фоне двери.
Он шагнул вперед, окинул Катрин быстрым испытующим взглядом и заявил:
- Превосходно!
- Больше, чем превосходно, - поправила его Эрменгарда, - поразительно! Дух захватывает!
Слово было метким. Катрин была поразительна в тот вечер, благодаря обдуманной простоте ее убора. Платье из гладкого черного бархата, схваченное под грудью широким поясом из той же материи, ничем не было отделано, кроме проблеска золотой парчи, которой были подбиты очень длинные рукава. По контрасту с этой нарочитой строгостью ткани и покроя, смелое декольте еще больше подчеркивало ослепительный цвет ее кожи. Спереди вырез был низкий и прямоугольный, обнажавший грудь так глубоко, как только дозволяло приличие, и почти полностью открывающий плечи. На спине он сходился углом ниже лопаток. Непомерно длинные рукава, наоборот, закрывали руки до самых кончиков пальцев. Многие женщины в зале будут одеты так же дерзко, но, благодаря глубокой матовой черноте платья Катрин, ни одна из них не будет выглядеть столь обнаженной, как она. Еще один смелый штрих, который придумала графиня де Шатовилен, заключался в том, что Катрин не надела головного убора. Великолепная копна ее волос свободно, как у молодой девушки, рассыпалась по плечам. Один-единственный драгоценный камень, но такой, что приковывал взгляды своим блеском, сверкал на лбу, У молодой женщины; он был укреплен на кованом золотом обруче, скрытом под волосами. Это был черный алмаз, очаровывающий, как зловещая звезда. Камень этот, несравненного блеска, был самым большим сокровищем Гарэна в его коллекции драгоценностей. Он купил его несколько лет назад в Венеции у капитана каравеллы, только что вернувшейся из Калькутты. Он дорого заплатил за него, но не так дорого, как того заслуживала исключительная красота камня. Казалось, моряк хотел поскорее избавиться от своего черного сокровища. Он выглядел тяжелобольным, а его судно - сильно потрепанным во время последнего рейса.
- Как будто все бури на земле сговорились против нас с тех пор, как я купил этот проклятый камешек, - сказал он Гарэну. - Я буду рад избавиться от него. Он приносит несчастье! Едва мы подняли паруса, как на нас стали обрушиваться все беды, какие только могут случиться с судном, вплоть до чумы, которая поразила нас у Малабарского берега. Как добрый христианин, я считаю своим долгом предупредить вас, что это несчастливый камень, настолько несчастливый, насколько и красивый! Я бы, пожалуй, оставил его у себя; я скоро, должно быть, умру, и удача или неудача мало что значат для меня, но выручка за камень обеспечит моей девочке хорошее приданое...
Гарэн заплатил и забрал алмаз. Он был совсем не суеверен и не верил в дурные приметы, что было редкостью в тe времена. Его интересовала только несравненная красота камня, который, как признался венецианский моряк, был украден с головы идола в каком-то храме, затерянном в глубине индийских джунглей.
Катрин знала историю алмаза, но не боялась его носить. Напротив, он занимал ее воображение, и в этот вечер, надев его с помощью Сары, она предалась каким-то странным фантазиям о языческой статуе, чей лоб он когда-то украшал.
- Время приспело идти в парадный зал, - сказала хранительница гардероба. - Монсеньор только что прибыл, а скоро появятся и принцессы. Я войду вслед за ними. Не бойтесь!
И в этот момент где-то в глубине огромного здания зазвучали фанфары, возвещая прибытие герцога Филиппа.
- Идем, - отрывисто сказал Гарэн, протягивая Катрин руку.
Большой зал представлял собою такое ослепительное Зрелище, что вряд ли кто обратил внимание на великолепные шпалеры арраской работы, изображавшие двенадцать подвигов Геракла, которые привез с собой Филипп, чтобы украсить стены зала. Дамы и кавалеры толпились на черно-белом мраморном полу, который блестел как зеркало, отражая их искрящиеся драгоценностями фигуры.
Катрин, войдя в зал, не видела никого, кроме герцога, возможно, потому, что он так резко выделялся среди этой пестрой толпы. Как и она, он был одет в черное, - траур по убитому отцу, носить который он поклялся над его телом, выставленном для торжественного прощания в часовне Шанпольской обители. Он стоял на помосте, возвышавшемся на несколько футов над полом, на котором стояли три кресла для владетельных герцогов: в центре для герцога Бургундского, справа от него - для англичанина и слева - для бретонца. На высоких спинках кресел были вышиты яркими шелками гербы этих принцев, а само возвышение обито золотой парчой. Темная стройная фигура Филиппа резко выделялась на этом фоне. Роскошная цепь из рубинов в золотой оправе, сверкавшая на его груди, смягчала мрачную строгость костюма.
При появлении Катрин разговоры смолкли, и внезапная тишина охватила весь зал, тишина настолько глубокая, что музыканты, сидевшие на хорах над дверью, бросили свои инструменты и перегнулись через перила, чтобы узнать, что случилось. Катрин боязливо остановилась на секунду, но рука Гарэна поддержала ее и тут же подтолкнула вперед. Она шла с опущенными глазами, чтобы не встретиться с устремленными на нее взглядами, - удивленными и похотливыми у мужчин, удивленными и ревнивыми у женщин; ей достаточно было одних перешептываний, поднявшихся вокруг, чтобы смутиться.
Эрменгарда была права. Ни одна женщина не могла сравниться с Катрин в этот вечер.... Ей казалось, что она шла между двумя враждебными стенами из глаз, которые не простят ей ни одного неверного шага. Один промах - и тяжелые стены сомкнутся, раздавят ее и сотрут в порошок. Она зажмурилась, борясь с внезапным головокружением. И тут же услышала голос Гарэна, холодный и сдержанный:
- Ваша светлость, позвольте мне представить вам мою жену, госпожу Катрин де Брази, нижайшую и покорнейшую слугу вашей светлости...
Она открыла глаза и, глядя перед собой, ничего не увидела, кроме длинных черных ног Филиппа, обутых в расшитые бархатные туфли. Рука Гарэна, которая подвела ее к помосту, теперь нажатием напомнила ей, что нужно делать дальше. Она согнула левое колено, наклонила голову, и ее платье широко расплылось вокруг нее. Реверанс был чудом медленной и величественной грации. Выпрямившись, она подняла глаза и увидела, что Филипп сошел с трона. Улыбаясь ей, он принял ее руку у Гарэна.
- Одна лишь Венера, госпожа, могла бы похвастаться таким очарованием и красотой. Наш двор, который и так уже изобиловал красавицами, будет прославлен по всему миру теперь, когда он украшен вашим присутствием, - сказал Филипп достаточно громко, чтобы все собравшиеся могли его слышать. - Мы благодарим вашего знаменитого супруга за то, что он представил вас. Мы знаем, что наша мать весьма высоко ценит и уважает вас, и нам приятно видеть, что с такой несравненной прелестью сочетаются целомудрие и скромность.
Эти слова вызвали приглушенный ропот в толпе. Упоминание о вдовствующей герцогине возымело именно тот эффект, на который рассчитывал Филипп. Оно воздвигло защитную стену между Катрин и той ревностью и недоброжелательством, с которыми сталкивается каждая восходящая звезда. Они бы сделали все, чтобы погубить робкую возлюбленную государя, но если она была под покровительством грозной Маргариты, задача становилась более трудной.
Бледные щеки Филиппа, когда он смотрел с нескрываемым удовольствием на лицо Катрин, чуть заметно порозовели, и его серые глаза заискрились, как лед на солнце. Его руки слегка дрожали, пожимая ее пальчики, похолодевшие от волнения. К ее великому изумлению, она заметила слезу, на мгновение сверкнувшую в глазах государя. Мало кто из живших в то время людей плакал так легко и обильно, как он. Любое переживание, эстетическое, сентиментальное или еще какое-нибудь, вызывало на его глаза слезы, а если печаль трогала его сердце, они могли хлынуть настоящим потоком. Но Катрин еще ничего не знала об этой любопытной особенности.
В это время десять герольдов, держа длинные серебряные трубы, на которых развевались яркие шелковые вымпелы, вошли в зал. Они выстроились в ряд и поднесли инструменты к губам. Зазвучала серебряная фанфара, отдаваясь многократным эхом от высокого сводчатого потолка, посылая волну за волной радостных звуков. Филипп с сожалением выпустил руку Катрин. Прибыли высокие гости.
Трое мужчин переступили порог. Джон Ланкастер, герцог Бедфордский, шел впереди, за ним следовал Жан, герцог Бретани. Англичанин, которому было в ту пору тридцать четыре года, рыжеволосый и худой, унаследовал свою долю прославленной ланкастерской красоты, но что-то неуловимое в его облике, выдающее чрезмерную гордыню и наводящее на мысль о природной жестокости, делало черты его лица жесткими и непривлекательными. У него был неподвижный, ничего не выражающий взгляд, за которым скрывался глубокий интеллект и блестящий административный талант.
Рядом с ним Жан, герцог Бретонский, со своей квадратной фигурой - как говорится, «что вдоль, что поперек», - выглядел мужиковатым, несмотря на свой роскошный, подбитый белым горностаем костюм и проницательное выражение лица. Но самым интересным из них был, без сомнения, третий. Тоже коренастый, но атлетически сложенный и выше среднего роста, он был как будто специально создан для доспехов. Золотая шапка коротко стриженных волос обрамляла его страшно изуродованное, иссеченное свежими шрамами лицо, раскроенное надвое ужасной глубокой раной. Но его живые, глубоко посаженные глаза были по-детски ясными и ярко - голубыми, а когда на этом изуродованном лице играла улыбка, оно становилось странно притягательным.
Артуру Бретонскому, графу де Ришмон, едва исполнилось тридцать лет. История ужасного дня битвы при Азенкуре была отмечена каждым шрамом на его лице. Еще месяц назад он томился в темницах одной из лондонских тюрем Но он был не только храбрым воином, но и добрым, душевным человеком, в котором инстинктивно чувствовался верный и преданный друг. Де Ришмон был братом герцога Бретонского и согласился быть зятем англичанина, во-первых, потому, что влюбился в Маргариту Гиэньскую, а во-вторых, потому, что этот брак входил в политические планы его брата, в ту пору сторонника Бургундии.
Катрин поймала себя на том, что с большим интересом рассматривает бретонского принца. Он был одним из тех верных и стойких в своих привязанностях людей, с которыми хочется дружить. Однако на английского герцога с его многочисленной свитой она почти на обратила внимания. После многих приветствий и объятий три герцога заняли свои места на возвышении, и труппа танцоров, одетых в причудливые красные с золотом костюмы, схожие с одеждой сарацинов, выступила вперед и исполнила, грозно размахивая ятаганами и копьями, воинственный танец. Тем временем слуги разносили кубки с вином и засахаренные фрукты, которые до банкета должны были приглушить голод гостей.