Катрин. Дочь ювелира.

•45•

Гарэн неожиданно отвернулся. Оставив ее распростертой на постели, он отошел в темный угол комнаты. Она снова услышала вздох. В его голосе появилась странная нежность, в которой нота страдания звучала еще более остро от того, что он пытался ее погасить и сдержать.
А как жизнь была прекрасна,
О моя печаль!
Но сменился смех слезами,
О моя печаль!
Даже вы, лесные птахи, плачете со мной...
Я свои нарушил клятвы,
О моя любовь!
Ради ласк твоих желанных,
О моя любовь!
Что же я, глупец несчастный, жалуюсь теперь?
Тот, кто ищет в этой жизни
Счастья и любви,
Не найдет их в жизни вечной,
Он навек погиб!
Не вкусит блаженства рая никогда, увы!
Катрин слушала эти строки, изумленная. Она не поняла, что они означали.
- Что это? - спросила она. Гарэн ей слегка улыбнулся.
- О, ничего... простите меня! Несколько строк немецкого поэта, участвовавшего в крестовых походах, которому покровительствовал император Фридрих II. Его звали Вальтер фон дер Фогельвейде. Видите, я как наш арабский друг Абу-аль-Хайр. Я тоже люблю поэзию. А сейчас я должен покинуть вас, Катрин. Спите здесь, если хотите...
Прежде чем Катрин смогла его остановить, он пересек комнату и исчез в темноте длинной галереи. Она слышала, как затихали его шаги... Неожиданно ее охватила ярость. Соскользнув к подножию кровати, она схватила свой халат и туфли, надела их и бегом вернулась в свою комнату. Когда она хлопнула дверью, Сара, до этого дремавшая на табурете у огня, подпрыгнула на месте и, увидев Катрин, вскочила и вопросительно на нее посмотрела.
- Ну?
Катрин сорвала ожерелье и отшвырнула его со злостью так далеко, как только могла. Затем она принялась топтать свой шелковый халат. В глазах ее стояли злые слезы.
- Ничего, - всхлипнула она. - Совсем ничего!
- Это невозможно!
- Но это так, говорю тебе!
Нервы Катрин в конце концов не выдержали. Она заплакала, уткнувшись Саре в плечо и даже не вспоминая о том, что она совсем без одежды. Озабоченно нахмурив брови, Сара ждала, когда она немного успокоится. Едва затихли всхлипывания, она легонько дотронулась до того места, где Гарэн прокусил кожу и где была видна капля крови.
Совершенно опустошенная, Катрин позволила уложить себя, как ребенка, в постель. Затем, пока Сара смазывала ссадину, она рассказала ей все, что произошло между ней и Гарэном, закончив отчаянным восклицанием:
- Он гораздо сильнее, чем мы думали, Сара! И так владеет собой. Ничто на свете не заставит его нарушить обещание, данное герцогу!
Но Сара покачала головой.
- Это не так. Я уверена, что он был на грани того, чтобы нарушить это обещание, и ты почти победила сегодня. Я подозреваю, что здесь есть что-то еще, но что бы это могло быть?
- Как это узнать? Что я могу сделать?
- Ничего. Ждать. Возможно, время покажет...
- Как бы то ни было, - сказала Катрин, уткнувшись в подушки, - не жди, что я смогу еще раз проделать что-либо подобное!
Сара нагнулась и поцеловала ее. Затем она задернула занавеси вокруг кровати и улыбнулась.
- Сходить за кнутом? Ты накажешь меня, как обещала?
Теперь настала очередь Катрин рассмеяться, и этот смех принес ей облегчение. Тело ее расслаблялось и нежилось в удобной постели, унижение, от которого она так страдала этой ночью, начинало казаться не таким мучительным. Это был интересный опыт, но, быть может, все кончилось не так уж и плохо... учитывая, что она не любила Гарэна.
Эти утешительные раздумья не помешали ей этой ночью увидеть причудливые сны, в которых Гарэн и его дразнящая тайна занимали главное место.
На Катрин не было бирюзового ожерелья, которое она сильно невзлюбила, когда под руку с мужем ее проводили в комнату во дворце герцога, где их ожидала вдовствующая герцогиня. Гарэн хорошо знал Маргариту Баварскую, мать Филиппа Доброго, чтобы позволить жене надеть по этому случаю что-либо более яркое, нежели простое серое бархатное платье, поверх серебристого нижнего платья, которое гармонировало с ее высоким головным убором. Он был так высок, что Катрин пришлось наклонить голову в дверях. На ней было только одно украшение, но необычайно красивое. Это был превосходный аметист, окруженный тремя великолепными блестящими грушевидными жемчугами; он висел на тонкой золотой цепи на шее Катрин.
Гостиная, одна из собственных комнат герцогини, не слишком большая, была обставлена несколькими резными ларями, несколько стульев стояло возле окна. Сама герцогиня сидела в кресле с высокой спинкой, украшенной ее собственным гербом. На плитах пола лежало несколько черных бархатных пуфов, предназначенных для фрейлин.
Хотя ей было уже за пятьдесят, Маргарита Баварская все еще сохраняла следы красоты, которой она когда-то славилась. Посадка ее грациозной головы была по-прежнему превосходна, что придавало ее не особенно длинной шее сходство с лебединой. Ее щеки не сохранили девичьей округлости, а голубые глаза слегка поблекли, но их выражение оставалось прямым и властным. Изгиб ее немного толстоватых губ указывал на упрямый, сильный характер. Немного длинный нос имел прекрасную форму. У нее были прелестные руки и высокая, статная фигура.
Маргарита Баварская носила траур по мужу. Она неизменно надевала только черное, но одежда всегда была роскошной. Ее черное бархатное платье и головной убор были оторочены собольим мехом. Великолепное золотое ожерелье в виде переплетенных листьев сверкало под черной вуалью, спускавшейся с головного убора и прикрывавшей шею герцогини. Такое строгое соблюдение траура было вызвано не столько сожалениями о покойном муже, сколько постоянными стараниями этой высокой надменной женщины подчеркивать свое высокое звание. Маргарита нашла веселого очаровательного герцога Орлеанского гораздо более привлекательным, чем угрюмый Жан Бесстрашный, и при французском дворе всегда ходили слухи, что он был ее любовником. В хорошо осведомленных кругах ходил слух о том, что ревность, еще больше, чем честолюбие, побудила Жана Бесстрашного убить герцога. Но, как бы то ни было, плотно сжатые губы Маргариты никогда не выдавали тайны. Она была превосходной матерью для Филиппа и верной и бескорыстной помощницей в государственных делах. Бургундия жила спокойно и процветала в ее сильных руках, и Филипп вполне мог посвятить себя северным провинциям, не испытывая ни малейшего беспокойства.
Четыре из шести дочерей герцогини, окруженные фрейлинами, сидели вокруг матери. Они были заняты вышиванием огромного боевого штандарта красного шелка с белым крестом Св. Андрея. Катрин сразу узнала среди них молодую вдову герцога Гиэньского, Маргариту, и ей было приятно сознавать, что здесь сидела женщина, пытавшаяся спасти Мишеля де Монсальви во время беспорядков во дворце де Сен-Поль. Катрин показалось, что эта их встреча имеет символическое значение. Несмотря на свои двадцать девять лет (она была на три года старше своего брата Филиппа и самой старшей из детей), молодая герцогиня почти не изменилась с тех пор. Она немного пополнела, но белоснежная кожа была, быть может, еще более ослепительна, чем прежде.
Рядом с Маргаритой в полном расцвете красоты ее сестра Мария казалась странно бесцветной. Она была так тонка, что казалась почти прозрачной, и одевалась всегда очень скромно, как монахиня, в темные платья и простые головные платки, которые оставляли открытыми только ее узкое лицо с робкими беспокойными глазами. Мария из всей семьи была самой несчастливой. Ее первая помолвка в возрасте десяти лет с графом Филиппом де Вертю трагически прервалась шестью годами позже, когда она перед самой свадьбой узнала о героической смерти своего жениха на грязном поле Азенкура. Ожидалась и другая свадьба, на этот раз с наследным герцогом Анжуйским, но жестокая смерть герцога Жана Бесстрашного в Монтеро развела их в противоположные лагери и покончила с предстоящей свадьбой. С того времени Мария Бургундская отвергала всех претендентов.
Две другие принцессы, Анна и Агнесса, девятнадцати и шестнадцати лет, были еще молоденькими девушками и не стремились ни к чему большему, чем быть прелестными, свежими, веселыми, хотя бедный народ Дижона уже пел дифирамбы Анне и с благоговением называл ее ангелом, сошедшим с небес.
Обе они приветствовали реверанс Катрин открытыми улыбками, проникшими в сердце молодой женщины.
- Так вот какова ваша жена, мессир Гарэн, - сказала герцогиня своим низким голосом. - Мы должны поздравить вас с вашим выбором. Она просто прелестна и все еще сохраняет скромность в манерах и туалетах, похвальную для такой молодой женщины. Подойдите сюда, моя дорогая...
Катрин с бьющимся сердцем подошла к креслу герцогини и опустилась на колени возле нее, скромно склонив голову. Маргарита улыбнулась, отмечая с одобрением детали туалета молодой женщины, особенно ее ожерелье, и взглянула в ее вспыхнувшее лицо. Она знала об особом внимании, которое ее сын оказывал этой женщине, и это ее не беспокоило. Для принца было вполне нормальным иметь любовницу, и хотя ее гордость была задета вначале перспективой предоставить такую честь девушке незнатного рода, все же она с одобрением отметила, что та обладала манерами и элегантностью настоящей дамы, а красота ее была несравненной.
- Мы будем рады считать вас нашей фрейлиной, - сказала она снисходительно. - Хранительница нашего гардероба, госпожа де Шатовилен, которой мы предоставим вас сегодня, объяснит вам ваши обязанности. А сейчас сделайте реверанс нашим дочерям и усаживайтесь на этот пуф у наших ног, рядом с мадемуазель де Вогриньез.
Она указала на девушку с заурядной внешностью, богато разодетую в голубую и серебряную парчу, невыгодно подчеркивающую желтизну ее лица. Девушка презрительно скривила губы, отодвигаясь от пуфа, предназначенного Катрин, что не укрылось от острых глаз герцогини.
- Мы желали бы, чтобы вы запомнили, - добавила она, не повышая голоса, но таким резким тоном, что девушка вспыхнула, - что родовитость - не единственная вещь, которая чего-то стоит в нашем грешном мире, и что наша благосклонность может легко ее заменить. Право принцесс возвысить скромных людей до любой степени, которая им угодна, так же как в их силах сровнять с землей надменность и заносчивость.
Мари де Вогриньез проглотила выговор и даже выдавила из себя улыбку в ответ на робкую улыбку Катрин.
Удовлетворенная тем, как она разрешила ситуацию, герцогиня повернулась к Гарэну.
- Можете оставить нас, мессир. Мы хотели бы обсудить с вашей молодой женой некоторые домашние и женские дела, которые не предназначены для мужских ушей.
Герцогиня родилась и воспитывалась в Голландии и впитала в себя добродетели голландских хозяек, их любовь к упорядоченности и домовитость. Она не считала ниже своего достоинства проявлять интерес к ведению дворцового хозяйства и следила за расходами на содержание двора, за кухнями и даже птичником. Она почти точно знала, сколько у нее простыней, сколько индюшек, и не переплачивает ли она за свечи. Она гордилась своими редкими животными. В бассейне в дворцовом парке вырос ее любимец дельфин, и герцогиня с нежностью заботилась о дикобразе, для которого она построила маленький домик под лестницей в Новой Башне. У нее также был огромный попугай, прелестный белый какаду с розовым хохолком, которого венецианский путешественник привез специально для нее с Молуккских островов. Как раз в этот момент вошел паж, неся великолепную, но в плохом настроении, птицу на золоченой жердочке, и это дало новую тему для беседы герцогини с Катрин. Катрин любовалась хохолком птицы с неподдельным восторгом, и в ответ на вопрос любопытной герцогини стала рассказывать о Гедеоне, чем завоевала сердце Маргариты. Герцогиня назвала птицу Камбре, в память о городке, где они с герцогом Жаном поженились. Она от души смеялась рассказу о злодеяниях Гедеона и об истории его изгнания в маленькую комнату мавританского доктора.
- Вы должны доставить к нам птицу вместе с ее хозяином, - сказала Маргарита. - Нам любопытно посмотреть как на одного, так и на другого. И быть может, этот язычник-доктор сможет что-нибудь сделать с нашими болезнями, которые поистине бесчисленны.