Лето носилось в воздухе. Белый Клык почувствовал беду еще задолго до
того, как она дала знать о своем приближении. Весть о грядущей перемене
какими-то неведомыми путями дошла до него. Предчувствие зародилось в нем по
вине богов, хотя он и не отдавал себе отчета в том, как и почему это
случилось. Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и она
уже не покидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что люди что-то
затевают.
- Послушайте-ка! - сказал как-то за ужином погонщик.
Уидон Скотт прислушался. Из-за двери доносилось тихое тревожное
поскуливание, похожее скорее на сдерживаемый плач. Потом стало слышно, как
Белый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его все еще тут,
а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз.
- Чует, в чем дело, - сказал погонщик.
Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его не
соответствовали выражению глаз.
- На кой черт мне волк в Калифорнии? - спросил он.
- Вот и я то же самое говорю, - ответил Мэтт. - На кой черт вам волк
в Калифорнии?
Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэтт
осуждает его.
- Наши собаки с ним не справятся, - продолжал Скотт. - Он их всех
перегрызет. И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полиция
все равно отберет его у меня и разделается с ним по-своему.
- Настоящий бандит, что и говорить! - подтвердил погонщик.
Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него.
- Нет, это невозможно, - сказал он решительно.
- Конечно, невозможно, - согласился Мэтт. - Да вам придется
специального человека к нему приставить.
Все колебания Скотта исчезли. Он радостно кивнул. В наступившей тишине
стало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач, и
обнюхивает дверь.
- А все-таки здорово он к вам привязался, - сказал Мэтт.
Хозяин вдруг вскипел:
- Да ну вас к черту, Мэтт! Я сам знаю, что делать.
- Я не спорю, только...
- Что "только"? - оборвал его Скотт.
- Только... - тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не стал
скрывать, что сердится: - Чего вы так взъерошились? Глядя на вас, можно
подумать, что вы так-таки и не знаете, что делать.
Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже гораздо
более мягким тоном:
- Вы правы, Мэтт. Я сам не знаю, что делать. В том-то вся и беда... -
И, помолчав, добавил: - Да нет, было бы чистейшим безумием взять собаку с
собой.
- Я с вами совершенно согласен, - ответил Мэтт, но его слова и на
этот раз не удовлетворили хозяина.
- Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не могу
понять! - как ни в чем не бывало продолжал Мэтт.
- Я и сам этого не понимаю, - ответил Скотт, грустно покачав головой.
А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык увидел,
как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан. Хозяин и Мэтт то и
дело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена. У Белого
Клыка не осталось никаких сомнений. Он уже давно чуял беду, а теперь понял,
что ему грозит: бог снова готовится к бегству. Уж если он не взял его с
собой в первый раз, то, очевидно, не возьмет и теперь.
Этой ночью Белый Клык поднял вой - протяжный волчий вой. Белый Клык
выл, подняв морду к безучастным звездам, и изливал им свое горе так же, как
в детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашел поселка и увидел
только кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам Серого Бобра.
В хижине только что легли спать.
- Он опять перестал есть, - сказал со своей койки Мэтт.
Уидон Скотт пробормотал что-то и заворочался под одеялом.
- В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет.
Одеяло на другой койке опять пришло в движение.
- Да замолчите вы! - крикнул в темноте Скотт. - Заладили одно, как
старая баба!
- Совершенно справедливо, - ответил погонщик, и у Скотта не было
твердой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку.
На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились.
Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал на
крыльце. В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу. К
чемодану прибавились два больших саквояжа и ящик. Мэтт складывал одеяла и
меховую одежду хозяина в брезентовый мешок. Белый Клык заскулил, глядя на
эти приготовления.
Вскоре у хижины появились два индейца. Белый Клык внимательно следил,
как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, который
нес чемодан и брезентовый мешок. Вскоре Мэтт вернулся. Хозяин вышел на
крыльцо и позвал Белого Клыка в хижину.
- Эх ты, бедняга! - ласково сказал он, почесывая ему за ухом и гладя
по спине. - Уезжаю, старина. Тебя в такую даль с собой не возьмешь. Ну,
порычи на прощанье, порычи, порычи как следует.
Но Белый Клык отказывался рычать. Вместо этого он бросил на хозяина
грустный, пытливый взгляд и спрятал голову у него под мышкой.
- Гудок! - крикнул Мэтт.
С Юкона донесся резкий вой пароходной сирены.
- Кончайте прощаться! Да не забудьте захлопнуть переднюю дверь! Я
выйду через заднюю. Поторапливайтесь!
Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, пока
Мэтт выйдет из-за угла хижины. За дверью слышалось тихое повизгиванье,
похожее на плач. Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью втягивать
воздух, уткнувшись носом в порог.
- Берегите его, Мэтт, - говорил Скотт, когда они спускались с холма.
- Напишите мне, как ему тут живется.
- Обязательно, - ответил погонщик. - Стойте!.. Слышите?
Он остановился. Белый Клык выл, как воют собаки над трупом хозяина.
Глубокое горе звучало в этом вое, переходившем то в душераздирающий плач, то
в жалобные стоны, то опять взлетавшем вверх в новом порыве отчаяния.
Пароход "Аврора" первый в этом году отправлялся из Клондайка, и палубы
его были забиты пассажирами. Тут толпились люди, которым повезло в погоне за
золотом, люди, которых золотая лихорадка разорила, - и все они стремились
уехать из этой страны, так же как в свое время стремились попасть сюда.
Стоя около сходней. Скотт прощался с Мэттом. Погонщик уже хотел сойти
на берег, как вдруг глаза его уставились на что-то в глубине палубы, и он не
ответил на рукопожатие Скотта. Тот обернулся: Белый Клык сидел в нескольких
шагах от них и тоскливо смотрел на своего хозяина.
Мэтт чертыхнулся вполголоса. Скотт смотрел на собаку в полном
недоумении.
- Вы заперли переднюю дверь? Скотт кивнул головой и спросил:
- А вы заднюю?
- Конечно, запер! - горячо ответил Мэтт.
Белый Клык с заискивающим видом прижал уши, но продолжал сидеть в
сторонке, не пытаясь подойти к ним.
- Придется увести его с собой.
Мэтт сделал два шага по направлению к Белому Клыку; тот метнулся в
сторону. Погонщик бросился за ним, но Белый Клык проскользнул между ногами
пассажиров. Увертываясь, шныряя из стороны в сторону, он бегал по палубе и
не давался Мэтту.
Но стоило хозяину заговорить, как Белый Клык покорно подошел к нему.
- Сколько времени кормил его, а он меня теперь и близко не подпускает!
- обиженно пробормотал погонщик. - А вы хоть бы раз покормили с того
первого дня! Убейте меня - не знаю, как он догадался, что хозяин - вы.
Скотт, гладивший Белого Клыка, вдруг нагнулся и показал на свежие
порезы на его морде и глубокую рану между глазами.
Мэтт провел рукой ему по брюху.
- А про окно-то мы с вами забыли! Глядите, все брюхо изрезано. Должно
быть, разбил стекло и выскочил.
Но Уидон Скотт не слушал, он быстро обдумывал что-то. "Аврора" дала
последний гудок. Провожающие торопливо сходили на берег. Мэтт снял платок с
шеи и хотел взять Белого Клыка на привязь. Скотт схватил его за руку.
- Прощайте, Мэтт! Прощайте, дружище! Вам, пожалуй, не придется писать
мне про волка... Я... я...
- Что? - вскрикнул погонщик. - Неужели вы...
- Вот именно. Спрячьте свой платок. Я вам сам про него напишу.
Мэтт задержался на сходнях.
- Он не перенесет климата! Вам придется стричь его в жару!
Сходни втащили на палубу, и "Аврора" отвалила от берега. Уидон Скотт
помахал Мэтту на прощанье и повернулся к Белому Клыку, стоявшему рядом с
ним.
- Ну, теперь рычи, негодяй, рычи, - сказал он, глядя "на доверчиво
прильнувшего к его ногам Белого Клыка и почесывая ему за ушами.
