Сегодня я впервые почувствовал себя в этой квартире до некоторой
степени приятно - здесь было тепло и чисто, и, когда я вешал в передней
пальто и ставил в угол гитару, я подумал, что собственная квартира, быть
может, нечто большее, чем самообман. По натуре я бродяга, я никогда не
стану человеком оседлым, а Мария тем более, и все-таки она, кажется,
решила осесть окончательно. А ведь раньше она начинала нервничать, если я
выступал в одном городе больше недели.
Моника Зильвс и на сей раз все очень мило устроила, как и всегда,
впрочем, когда мы отправляли ей телеграмму: она взяла ключи у
управляющего, убрала квартиру, поставила в столовой цветы и накупила
полный холодильник продуктов. В кухне на столе стояла баночка с молотым
кофе, а рядом - бутылка коньяку. В столовой я обнаружил сигареты и
обожженную свечу возле вазы с цветами. Моника умеет быть необыкновенно
сердечной, но иногда это переходит в слащавость и Монике изменяет вкус:
свеча, которую она поставила на стол, была с искусственными слезками,
уверен, что "Католический союз в защиту хорошего вкуса" осудил бы Монику,
впрочем, в спешке она, наверное, не нашла ничего лучшего или же у нее не
хватило денег на дорогую, красивую свечу, но я почувствовал, что именно от
этой безвкусной свечи моя нежность к Монике Зильвс приближается к той
грани, преступить которую мне не дает злосчастная склонность к моногамии.
Остальные члены католического кружка Моники ни за что в мире не рискнули
бы обнаружить дурной вкус или слащавость. Да, они ни в чем не дали бы
маху, а если уж промахнулись, то скорее в вопросе морали, нежели в вопросе
хорошего вкуса. Квартира еще пахла духами Моники, излишне терпкими и
чересчур модными, по-моему, эта адская смесь зовется "Тайгой".
Я прикурил от свечи Моники сигарету Моники, принес из кухни коньяк, а
из передней телефонную книгу и снял трубку. Благодаря Монике с телефоном
тоже все оказалось в порядке. Он был включен. Я услышал отчетливые гудки,
будто где-то вдали билось необъятное сердце, гудки говорили мне в эту
минуту больше, чем шум прибоя, дыхание бури или львиный рык. В них было
заключено все: голос Марии, голос Лео, голос Моники. Я медленно положил
трубку. Теперь это было мое единственное оружие, и скоро я к нему
прибегну. Закатав правую штанину, я осмотрел разбитое колено, ссадины
оказались неглубокими, опухоль сравнительно безобидной, тогда я налил себе
большую рюмку коньяку, выпил половину, а остальное плеснул на больное
колено, потом заковылял на кухню и поставил коньяк в холодильник. Только
тут я вспомнил, что Костерт так и не принес мне бутылку водки, которую я
выговорил. Он, наверное, решил, что из педагогических соображений мне не
следует давать водки, и одновременно сэкономил семь с половиной марок
протестантской церкви. Я еще позвоню ему и потребую, чтобы он перечислил
по почте эту сумму; нельзя допустить, чтобы подлец Костерт так легко
отделался, кроме того, мне действительно нужны деньги. Пять лет я
зарабатывал гораздо больше, чем мне полагалось тратить, и все же деньги
уплыли. Конечно, я мог бы побыть в разряде тех, кто получает
"тридцать-пятьдесят-марок-за-выход", пусть только как следует заживет
колено, сам по себе разряд меня не смущает, в дрянных балаганах публика
куда приятней, чем в варьете. Все дело в том, что меня не устраивают
тридцать - пятьдесят марок в день; номера в дешевых гостиницах слишком
тесные, и когда репетируешь, то натыкаешься на столы и на шкафы; я считаю
также, что ванна - не предмет роскоши, а такси - не мотовство, особенно
если таскаешь с собой пять чемоданов.
Я снова вынул коньяк из холодильника и отпил глоток прямо из горлышка.
Нет, я не пьяница. Но с тех пор как ушла Мария, спиртное успокаивает меня;
кроме того, я успел отвыкнуть от денежных затруднений, и то
обстоятельство, что у меня осталась всего-навсего одна марка и что я не
вижу никаких возможностей значительно увеличить эту сумму в ближайшем
будущем, явно тревожило меня. Единственное, что я мог продать - это
велосипед, но, если я решусь стать бродячим фокусником, велосипед мне
очень пригодится, он заменит и такси и поезда. В дарственной на квартиру
было заранее оговорено, что я не имею права ни продать, ни сдать ее внаем.
Так всегда бывает, когда подарки делают богатые люди. В их подарках
обязательно какая-нибудь заковычка. Мне удалось пересилить себя - я не
стал больше пить, - пошел в столовую и раскрыл телефонную книгу.
