Недолго думая и еще не зная, что я скажу, я набрал телефон Моники
Зильвс. Не успел звонок прозвонить, как она уже подняла трубку:
- Алло.
Мне было приятно услышать ее голос. Голос у Моники сильный и умный.
- Говорит Ганс, - сказал я, - я хотел...
Но она вдруг прервала меня:
- Ах, это вы... - в ее тоне не было ничего обидного или неприятного, но
я явственно понял, что она ждала другого звонка, не моего. Может быть, ей
должна была позвонить приятельница или мать... и все же мне стало обидно.
- Я хотел только поблагодарить вас, - сказал я. - Вы такая милая.
В квартире до сих пор пахло ее духами, "Тайгой" - так, кажется, они
называются. Для нее они были слишком крепкими.
- Меня все это так огорчает, - сказала она, - вам, наверное, тяжело. -
Я не знал, что именно она имеет в виду: пасквиль Костерта, который,
очевидно, прочел весь Бонн, или венчание Марии, или и то и другое.
- Нельзя ли вам чем-нибудь помочь? - спросила она вполголоса.
- Да, - ответил я, - приходите и сжальтесь надо мной и над моим коленом
тоже - оно довольно-таки сильно распухло.
Моника промолчала. А я-то ждал, что, она тотчас скажет: "Хорошо!" - и
мне даже стало жутко при мысли, что она и впрямь последует моему зову. Но
она сказала:
- Сегодня не могу, ко мне должны прийти.
Она могла бы объяснить, кого она ждет, или по крайней мере сказать: Ко
мне зайдет приятельница или приятель. После ее слов "ко мне должны прийти"
я почувствовал себя совсем скверно.
- Ну, тогда отложим на завтра, мне придется, наверное, пролежать
недельку, не меньше.
- А можно мне пока помочь вам как-нибудь иначе, я хочу сказать, нельзя
ли что-нибудь сделать для вас по телефону? - Она произнесла это так, что
во мне проснулась надежда - быть может, все же она ждет просто
приятельницу.
- Да, - сказал я, - сыграйте мне мазурку Шопена, Си бемоль мажор, опус
седьмой.
- Странные у вас фантазии. - Она рассмеялась; при звуках ее голоса моя
приверженность к моногамии впервые пошатнулась. - Я не очень люблю Шопена,
- продолжала она, - и плохо его играю.
- О боже, - возразил я, - какая разница! А ноты у вас есть?
- Должны где-то быть, - ответила она, - подождите секундочку.
Она положила трубку на стол, и я услышал, как она ходит по комнате. Я
ждал несколько минут, пока она снова взяла трубку, и за это время успел
вспомнить, как Мария рассказала мне, что даже у некоторых святых были
подруги. Разумеется, их связывала чисто духовная дружба, но все духовное,
что женщина дает мужчине, у них, значит, было. А меня лишили и этого.
Моника снова взяла трубку.
- Вот, - сказала она со вздохом, - вот мазурки.
- Пожалуйста, - попросил я опять, - сыграйте мне мазурку, Си бемоль
мажор, опус седьмой, номер один.
- Я уже сто лет не играла Шопена, надо бы немного поупражняться.
- А, может, вам не хочется, чтобы ваш таинственный гость услышал, что
вы играете Шопена?
- О, - сказала она со смехом, - пусть себе слушает на здоровье.
- Зоммервильд? - спросил я одними губами, услышал ее удивленный возглас
и продолжал: - Если это действительно он, стукните его по голове крышкой
рояля.
- Этого он не заслужил, - возразила она, - он вас очень любит.
- Знаю, - сказал я, - и даже верю ему, но я хотел бы набраться мужества
и прикончить его.
- Я немного порепетирую и сыграю вам мазурку, - сказала она поспешно. -
Я вам позвоню.
- Хорошо, - ответил я, но мы оба не сразу положили трубку. Я слышал
дыхание Моники, не знаю, сколько времени, но я слышал его, потом она
положила трубку. А я еще долго не опускал бы трубку, только чтобы слышать
ее дыхание. Боже мой, дыхание женщины, хотя бы это.
