Надо было оскорбить этого типа как следует, спросить его: изнасиловал
ли он уже собственную жену, взял ли партию в скате "на двойках" и потратил
ли два часа служебного времени на обязательную болтовню о войне? Судя по
голосу, это был истый законный супруг и чистокровный ариец, слова:
"Наконец-то!" прозвучали в его устах как команда: "В ружье!". Разговор с
Сабиной Эмондс меня чуть-чуть утешил, хотя по ее тону можно было понять,
что она несколько раздражена и замотана, зато я знал, что она искренне
считает поведение Марии подлым и ото всей души предлагает мне тарелку
супа. Сабина очень вкусно готовит и, когда она не беременна и не
испепеляет мужчин взорами "что с вас возьмешь", видно, что она человек
веселый; ее религиозность импонирует мне куда больше, чем религиозность
Карла, который до сих пор сохранил диковинные семинарские представления о
"секстуме". Укоризненные взгляды Сабины действительно предназначены всему
сильному полу; просто когда она обращает их на Карла - виновника ее
состояния, - они становятся еще мрачней, предвещая семейную бурю. Я
пытался обычно развлечь Сабину, разыгрывая какую-нибудь сценку, и она
закатывалась веселым, добродушным смехом, ну а потом у нее навертывались
слезы, она не могла сдержать их, и смех кончался плачем...
Мария уводила ее из комнаты, утешала, а Карл с мрачным, виноватым лицом
сидел со мной и в конце концов с горя брался за тетради своих учеников.
Иногда я помогал ему, подчеркивал ошибки красной шариковой ручкой, но он
мне не доверял, прочитывал все заново и каждый раз приходил в ярость из-за
того, что я не пропустил ни одной ошибки и все правильно подчеркнул. У
Карла не укладывается в голове, что я могу выполнять вполне прилично
такого рода работу, совсем как он. Вообще говоря, у Карла только одна
проблема - финансовая. Если бы Карл Эмондс мог оплатить квартиру из семи
комнат, он, вероятно, не был бы ни раздражительным ни озлобленным. Как-то
раз я поспорил с Кинкелем о его понимании "прожиточного минимума". У
Кинкеля была репутация гениального специалиста в этих вопросах; если не
ошибаюсь, именно он установил, что прожиточный минимум "одиночки" в
большом городе, не считая квартплаты, равен восьмидесяти четырем маркам, а
позднее - восьмидесяти шести. На это можно возразить только одно: сам
Кинкель, судя по тому мерзкому анекдоту, который он нам рассказал,
считает, что лично его прожиточный минимум превосходит эту сумму в
тридцать пять раз, но такого рода возражения принято объяснять "личной
неприязнью" и "бестактностью", хотя бестактностью только и можно объяснить
тот факт, что субчики, подобные Кинкелю, вообще высчитывают прожиточные
минимумы других людей. В восьмидесятишестимарковом бюджете была
предусмотрена даже такая статья, как расходы на культурные потребности,
видимо, Кино или газеты; я спросил Кинкеля, как он думает, пожелает ли их
"одиночка" купить билет на хороший фильм с воспитательной тенденцией? И
Кинкель пришел в бешенство. Тогда я справился, как надо понимать рубрику
"обновление изношенного бельевого фонда": значит ли это, что министерство
специально нанимает некоего милого старичка, который бегает по Бонну с
единственной целью - износить свои подштанники, а потом сообщить в
министерство, сколько времени ему понадобилось для износа вышеупомянутых
подштанников... Но тут жена Кинкеля обвинила меня в опасном субъективизме,
а я ответил, что, если бы примерные меню и сроки износа носовых платков
начали определять коммунисты, я бы еще это мог понять; в конце концов
коммунисты не лицемеры и не верят в сверхчувственное начало; но когда с
этими дикими претензиями выступают христиане - такие, как ее муж, я нахожу
это просто невероятным; после сего жена Кинкеля объявила, что я до мозга
костей материалист и не в состоянии осознать, что такое жертва, страдание,
судьба и величие бедности. Встречаясь с Карлом Эмондсом, как-то не думаешь
ни о жертвах, ни о страданиях, ни о судьбе, ни о величии бедности. Он не
столь уж плохо зарабатывает: только его постоянная раздражительность
напоминает о судьбе и о величии бедности, ибо Карл точно высчитал, что он
никогда не сможет снять достаточно просторную квартиру.
В ту секунду, когда я понял, что единственный человек, у которого я
могу просить денег, - это Карл Эмондс, мое положение стало мне ясным. Я
действительно остался без гроша в кармане.
