Мистер Грей младший | Мистер Теодор Грей

Still love

Когда я наедине с тобой,

ты заставляешь меня снова почувствовать себя юной.Когда я наедине с тобой,ты заставляешь меня снова почувствовать себя забавной.
Как бы далеко я ни была, я всегда буду любить тебя.Как бы надолго я ни задержалась, я всегда буду любить тебя.Что бы я ни говорила, я всегда буду любить тебя.Я всегда буду любить тебя.


— Адель, «Love Song»
Айрин

— Айрин, ты меня слышишь?

Элена выжидающе посмотрела на меня. Я повела плечами, пытаясь вернуть себя в реальность из мыслей, что роились в моей голове со вчерашнего вечера, после прочтения того письма.

— Не надо принимать его предложение отужинать сегодня. Это не нужно... И, к тому же, уже поздно, — снова повторила она, заглядывая мне в глаза.
— Почему не нужно? — нахмурила брови я.
— Потому, Айрин. Он — типичный закоренелый мачо, с весьма скудным жизненным опытом. Имеющий определённую долю власти и желающий найти мамочку для своей дочки. Ты ещё сама толком не пожила, чтобы продолжать жить во имя других, — Элена взяла тонкими пальцами бокал вина и сделала небольшой глоток, смотря на дрожащий от солнечных лучей, как хрусталь, серый день в потоках света, что расстилался за огромным стеклом окна. — Зачем тебе это?
— Что?
— Эта девчонка, этот Стоун? Для чего? Неужели, тебе не надоело страдать? — она глубоко вздохнула, качая головой, — Меня так утомили эти разговоры, Айрин... Я говорю, говорю и всё, как об стенку бьюсь головой. Нет никакого смысла в этих беседах.

Я тяжело сглотнула.

— Смысл есть хотя бы потому, что я... Я полностью порвала с Тедом, если ты забыла. Разве ты не этого хотела? — я пристально посмотрела ей в глаза, — С помощью титанических усилий, я смогла убить то чувство, что всегда жило во мне.
— Ложь, — проговорила Элена, смотря вдаль, — Ложь и самовнушение. Ревность к Даниэль. Мои советы и плюс самообман.
— С чего ты так решила? — нервно заправив прядь волос за ухо, спросила я.
— С того, Айрин, что если бы ты действительно убила свою любовь к нему, ты бы не гордилась этим подвигом находиться здесь, так близко к нему и так далеко от него одновременно, — Элена улыбнулась, — Если бы ты убила любовь, ты бы этим не хвасталась. Если бы эта самая любовь была убита, ты бы не могла так быстро попытаться начать новую жизнь, не погружалась бы так в работу... Ты хочешь приспособить себя к жизни совсем без него. Без него в мыслях. Но твоё сердце, Айрин... Оно не свободно. Когда любовь умирает, человек поступает как угодно, но только не так, как ты, — Элена посмотрела на дно фужера, очерчивая острым перламутровым ноготком его тонкую ножку, — Ты бы была равнодушной ко всему, Айрин. Смерть первой любви закаляет. У тебя это отсутствует.

Обессиленно, я опрокинула голову на руки, шумно дыша через нос. Внутри меня разгорелось желание зарыдать. Такое сильное, что грудь кололо от боли. Сушило лёгкие, и я понимала, что не выдержу этого всего снова. Я отрицательно покачала головой своим мыслям о губительной слабости, о том, что лучше бы я выбрала смерть, чем то... то наше расставание. Я сама поставила точку. И он... он ничего не предпринял, чтобы это изменить.

Да, Господи, да. Сейчас можно только и говорить, что я сама всего этого хотела, сама просила его оставить меня, сама говорила, что я его ненавижу. Но в глубине души, та самая наивная девочка, которую я всеми силами душила в себе, надеялась... Надеялась на то, что однажды он объявится и скажет, что как бы я не говорила ему оставить меня в покое, на ещё какое-нибудь пятилетие, десятилетие, на век, он бы всё равно пришёл и не дал мне утонуть в моём одиночестве, от которого по коже льётся обжигающий лёд, а тело сводит так, что хочется бежать или упасть на самое дно океана, чтобы окружал один лишь городской шум и никто, никто и никогда не заметил меня.

— Что мне делать? — спросила я, глядя в глаза Элене, подняв голову, — Мне всегда... всегда хотелось удержать ту свободу, что дал мне мой отец... Эльдер. Но сейчас я понимаю, что из-за того, что я так много себе врала, так долго губила в себе желание быть... быть счастливой, а затем пыталась стать счастливой без любви, что... Я никогда не смогу быть свободной. Я хочу этого от всей души, но всякий раз, как только я пытаюсь что-то начать, изменить в своей жизни, мои же мысли загоняют меня в тупик. Подводят к той черте, где я всегда спотыкаюсь.
— Айрин...
— Я запуталась, Элена, — перебила я. Переведя дыхание, я сделала глоток вина. — Я запуталась. Я хочу понять, чего ты хочешь от меня, потому что я... Я уже ничего для себя не хочу. Мои бессмысленные попытки поиска счастья всегда будут оканчиваться плачевно. Я с этим смирилась. Если ты сейчас скажешь, что я подбитая лань, стреляный воробей, или пасхальный кролик, я со всем смирюсь. Мне уже ничего не хочется. Я врала всем. Теду, Джеки, самой себе... Тебе, что могу стать счастливой. Боже мой, я потеряла Землю под ногами много лет назад, а полноценно ощущаю это только сейчас. Я не могу сказать, может быть, я это и правда всё заслужила, но я хочу жить по-другому. Хочу, чтобы мне было проще. Я пытаюсь быть сильной, пытаюсь казаться той, которой я была раньше... Но время было ко мне беспощадно, я... Я стёрлась, как мел. До края. Я рассыпаюсь, Элена. Мне хочется кричать и сейчас я серьёзно, — всхлипнув от спазма в сердце, я закрыла лицо дрожащими, холодными руками, чтобы прервать тот кровоточащий поток откровений, что мог бы наполнить каждую вторую бутылку недопитого вина в этом кафе. — Ты без конца говоришь слово «страдать», когда я хочу... Хочу дождаться счастья. Так было, когда мы говорили о Теодоре. Так есть и сейчас, когда мы говорим о Викки и Дереке... Если тебя послушать, то только если жить для себя, можно не страдать и быть счастливой, — произнеся это, я отшатнулась, качая головой, — Да... Конечно. Ты ведь так и думаешь, — я горько усмехнулась, — Только вот эгоизм... Эгоизм, Элена, это не моё. Обвинив во всём Теда, я поставила самую больную, ноющую, мучащую меня точку в своей жизни. Я поступила, как эгоистка, а он... Он чуть не убил себя из-за этого! Из-за меня. Из-за моего уязвлённого самолюбия, — глаза мои слезились, я часто заморгала, чтобы видеть отчётливее свою собеседницу, что, теперь, была мрачнее тучи, — Эгоизм... Сколько счастья он принёс мне? Отверженность? Усугубил боль? Прибавил потерь? И это счастье?! — нервно сжав губы, я мотнула головой, чтобы прогнать горючие капли в глазах, — А ты? Элена, ты счастлива, проживая свою жизнь так, как ты её живёшь? Тебе ведь... тебе всё равно на всех...

Тяжело выдохнув, я отвернулась от Линкольн в сторону. Она молчала. Я тёрла руками щёки, чтобы избавиться от жуткого горения, до красноты. Они жаждали, когда на них выплеснется очередной поток слёз, а я, скрученная вполовину, буду бессмысленно лежать на осколках собственного сердца, снова жалея себя. Нет, Боже... Нет.

— Скажи мне ещё раз, что мне надо сделать, — прошептала я, почти беззвучно, — Дай мне ещё какой-нибудь супер-эгоистический совет. У меня... всё равно, нет никаких планов, — я пожала плечами, надев на глаза солнечные очки и устремив взгляд на вылезшее из тяжёлых августовских облаков солнце.
— Пожалуй, — кашлянув, произнесла Элена, — Поезжай на встречу с этим Стоуном.

Я припустила очки, смотря на Линкольн исподлобья. Вызывающе, но с надеждой на то, что она объяснит мне, почему она так поменяла своё решение. Да ещё и после того, как выяснила, что Теодора... Теодора из моего сердца вытравить ничем нельзя. Я прекрасно понимала, что, если, я вновь увижу его, то наплюю на всё, что говорила ему в те страшные, болезненные минуты в доме Джеки. И, может быть, Дерек — это единственный человек, который сможет предостеречь меня от этого.

— Да-да, — тем временем, продолжала Элена, — Поезжай. Если милосердие и самопожертвование самые важные аспекты твоего счастья, то езжай. Будь экономкой этой девочки, матерью, хоть бабушкой. Кем угодно. Влюбись в этого неотёсанного Стоуна. Но помни, — изящная блондинка сделала паузу, бросая на меня взгляд, — Твой контракт с Голливудом уже у меня. Съёмки одного из самых дорогих мюзиклов начнутся шестнадцатого сентября этого года. Тебя выбрали на одну из ведущих ролей среди танцовщиц. И вся твоя жизнь может круто повернуться, если ты выберешь себя и сделаешь шаг навстречу славе и достатку. Во всяком случае, ты можешь предупредить об этом Стоуна. И если ты, действительно, будешь ему важна, он не встанет у тебя на пути, когда ты выберешь Голливуд... А в лучшем случае, он поедет след за тобой, — пока я ошарашено моргала, изучая её глазами, Элена медленно, так удивительно ласково растягивала губы в улыбке, — Да, я эгоистка. И чаще предпочитаю себя, нежели кого бы то ещё... Но на тебя, Айрин Уизли, мне не плевать. Чтобы ты обо мне не думала.

Не выдержав больше ни секунды, я кинулась к ней на грудь. Я обняла Элену так крепко, как только могла, и, зажмурив глаза, вдыхала аромат её духов, пытаясь собрать всю силу воли в кулак, чтобы не разрыдаться. Не чувствуя ответных объятий сразу, я даже винила себя за то, что не смогла сдержать этот порыв. Но через несколько секунд я почувствовала неловкие, тонкие руки на своей спине, в кольцо которых Элена заключила меня. Эти «тиски» были почти не ощутимы, но с каждой секундой, когда я прижималась к ней ближе, полностью сползая с плетёного стула, она сжимала меня всё плотнее. Всхлипнув, я тяжело выдохнула. «Держись, Айрин. Дыши. Пожалуйста, не плачь», — просила я себя. Впервые за несколько лет, я обнимала её. Женщину, что приходится мне матерью лишь биологически, я впервые... захотела назвать таким родным словом «мама»... и тут же прикусила губу. Наверняка, она никогда не стерпит подобной фамильярности по отношению к ней, а я только усугублю своё положение в её глазах. Из просто какого-нибудь беззащитного зверька, я превращусь в одну из сентиментальных дур, которых Элена так презирает. Господи, не превращусь. Я такая и есть. Если её слова «мне не плевать» произвели на меня такой эффект, естественно, она понимает, что я — та самая сентиментальная дура.

— Спасибо, Элена, — чуть слышно прошептала я, — Я... наверное, никогда не смогу разлюбить Теда, но... если жизнь даёт мне такой шанс — всё изменить, я... Я должна попробовать.
— Конечно, Айрин, — когда я отстранилась, она с улыбкой смотрела на меня. Нежно провела рукой по моей щеке, — Иди. Тебе нужно подготовиться к встрече с Дереком Стоуном.
— Да, нужно, — кивнула я, сжав её руку.

Не говоря больше ни слова, я покинула открытое кафе-веранду. Прекрасно понимая, что мне уж лучше будет поторопиться, я решила пройтись пешком через Уотерфронт-Парк, потому что именно от него, почти, что в пятидесяти метрах, находится улица Аляскинского пути. Улица, определённо, одна из самых мною изведанных, знакомых с юности, одна из самых памятных. Там, где находится мой дом... Дом мамы, Джея. Дом моих воспоминаний.

От мыслей меня отвлекал и подгонял двигаться быстрее начинающийся дождь. Ни зонта, ни куртки, ничего. Только сарафан, от которого, если он промокнет, не придётся ждать приятного сюрприза. Уязвлённая мыслью, что буду напоминать себе дворовую промокшую кошку, я начинала двигаться всё быстрее. Ветер подгонял тучевые облака, в воздухе испарина медленно превращалась в неприятную сырость, которая заставляла давление падать.
Уотерфронт-Парк. О том, что он старый, говорит деревянный настил. Его набережная закруглена в виде старинного перстня, нежная гладь воды залива напоминает бриллиант, но не светящийся в свете огней, а спрятанный в дымке тумана. Действительно, спрятанный. Будто кто-то украл камень, обрамил его не в золото, а в тёмную медь... Именно такими кажутся доски во время, да и после дождя. Установленный на старом пирсе морской вокзал напоминает своей формой вагон поезда.... Да, я всегда любила эту часть парка, отделённую от новых каруселей, гигантских высоток и других масштабных построек. Любила эту красоту в совершенно простых, изживших себя досках, невысокой белой изгороди, отделяющей людей от стихии.
Ничего, даже морось не помешала мне остановиться у этой памятной «железки», на которую Тед ставил меня всякий раз, когда мы приезжали сюда на его мотоцикле... При этом воспоминании, я неловко повела плечами. Может, это лишь свежесть? Только дождь и прохлада с Пьюджета, не чувства?.. Боже мой, зачем обманывать саму себя?

Привокзальные часы пробили четыре часа дня. Встреча с Дереком в шесть. У меня ещё есть несколько минут, несколько минут уединения. Пока дождь не усилился, пока кожа не стала гусиной от холода, пока не озябло тело в ситцевом белом сарафанчике-мини, пока не окоченели пальцы в босоножках от Гуччи. Я перевесила клатч через плечо, чтобы обнять себя руками, избавляясь от дрожи. Ветер трепал волосы, а падающие капли заставляли чуть сжиматься накрашенные красной помадой губы... Представив себя, я мысленно отметила, что Элена хорошенько надо мной поработала. Во всех направлениях. От этой мысли я ненадолго нахмурилась, качая головой... Она так мастерски управляет людьми. Это подавляющее чувство. Как это ей удаётся? Я вспомнила Теда и то, что он говорил о своём отце... Манипуляторы и они повсюду. От этой мысли мне стало не по себе.

Я окинула взглядом залив, над которым низко летали красивые птицы. Свободные, неуправляемые, неконтролируемые. Живущие в гармонии с природой. Её неотделимые части...

— Господи, как прекрасно, — бессознательно прошептала я, ловя губами прохладные капли.

Сквозь волосы, что трепал ветер, я видела чудную чайку, что, то отчаянно взмывала вверх, то падала вниз, желая разбиться о серо-голубые воды.

— Так же прекрасно, как и ты.

На секунду мне показалось, что мой слух обманул меня. Плотнее сжав себя руками, я не решалась обернуться. Мне было страшно! Страшно. Я обещала себе: никаких безумств. Какое самонадеянное враньё, Уизли...

Не прошло и минуты, как на мои плечи улеглась тёплая, мягкая ткань пиджака... Его запах. Я прижала голову к плечу, чтобы подышать этим, до боли знакомым ароматом... Обернувшись, я смотрела на настил под его ногами в чертовски идеальных туфлях. Вытягивая шею, сглатывая свой шок, и, вместе с тем, несказанное желание разрыдаться на такой родной, горячей груди, я медленно подняла взгляд на его лицо. Эти глаза смотрели на меня так, как смотрели всегда. Уверена, я выглядела жалостливо в эти минуты: я видела отражение этой потерянной, отрешённой девушки в его глазах. Холодными пальцами, я коснулась его горячей щеки... Необдуманно, неосознанно. Захотела и коснулась. Точно говоря ему: «Я так ждала тебя. Так ждала, несмотря на то, что говорила». Теодор слегка вздрогнул, не отрывая от меня взгляда.

— Я искал тебя. Я решил... Наплевать на твои слова, — еле слышно проговорил он, — Этот месяц... Я боролся с собой, Айрин. Ты снова решила всё за нас. И решила неверно. Теперь, буду решать только я, — Теодор почти что прорычал последнее слово, вцепившись руками мне в щёки, — Скажи мне, что всё, что ты говорила тогда, было ложью. Ты ведь лгунья, Айрин. Лгунья, — он приблизил своё лицо к моему, запрокидывая мою голову в своих руках так, чтобы я полностью была в его власти. Смотрела ему в глаза.
— Да, я лгунья, — прошептала я.
— Но я всё равно тебя не достоин. Верно? — в его глазах вспыхнул опасный огонь.

Я почувствовала себя девочкой, маленькой девочкой, готовой стать его рабыней, служанкой, любовницей... Потому что нет мне другого счастья, кроме как... Навсегда быть в его глазах. В этом бездонном океане, в котором можно дышать. Это лучшее место в мире.

— Я не знаю, кто меня достоин, — еле дыша проговорила я, — Я знаю только то, что всегда... Всегда-всегда хотела только тебя.

Он шумно выдохнул мне в лицо: меня обдало горячим, пленительным теплом, таким живым и обогащающим, что я не чувствовала собственных ног... Я не чувствовала дождя, что так стремительно покрывал лицо этого красавца предо мной. Его волосы. Его губы... Я обожаю смотреть на его губы. Вспомнила, как любила чувствовать их. Ощущать. Этот рот — абсолютное целование. Чувственный и порочный. Сладкий и горький. Яд и лекарство. И нет во мне сейчас ни одного желания, кроме одной безумной жажды — целовать его. Губы Теодора Грея. Моего.

С трудом оторвав от них взгляд, я вопрошающе, умоляюще заглянула в его глаза. Они светились тем самым голодом, который я так люблю видеть в них. Мои глаза были влажны, его тоже. Шум. Как много шума. Это дождь... Дождь. Он так вцепился в мои щёки, что мне стало больно. Поцелуй. Мне нужен был он. Его поцелуй. Не выдержав, я прижалась к Теду всем телом. Мокрая ткань на наших телах — выстрелы помчались вдоль спины. Я выпустила себя из объятий, уцепившись пальцами в мокрую ткань рубашки, ткань, облепляющую каждую часть его бицепсов. Пиджак спал с моих плеч, а Грей... Он напал на мои губы своими.

Дождь. Дождь... А мы целуемся. Он делает это. Со мной одной, так, как это должно быть. Горячо в его руках, несмотря на погоду: на ветер, на дождь, на то сумасшествие буйства стихий. Всё ещё люблю его. Люблю, люблю и всегда любила. Мокрые, задыхаемся, не можем остановится. Господи, Боже мой. За что ты послал мне этого мужчину? Я не целовалась ни с кем пять лет. Ни с кем. Я никого не подпускала к себе и готова была бы ждать ещё пять лет, лишь бы ощутить этот поцелуй. Ощутить его губы. Страстные, всепоглощающие.

— Айрин. Моя, — прохрипел он, его шипение громом выделялось и гремело среди ливня его поцелуев, прикосновений.
— Тео, — единственное, что мне удалось выдохнуть. Я таяла. Я исчезала. Я превращалась в пепел, что можно свободно развеять по ветру.
Его губы снова коснулись моих, я закрыла глаза от блаженства. Мне было всё равно на всех и всё, кроме него. Только целуй меня, целуй...

Руки Теда стали блуждать по моему телу, по мокрой ткани платья, по коже, раскаляющейся от его рук. Таких горячих, нежных, обволакивающих. Этот мужчина пах июльским терпким солнцем, и я купалась в его лучах — в его тепле. Лёд таял между нами с огромной скоростью, сменяясь на звонкие звуки капели... Ещё немного, и уже между нами май, мне горячо в его объятиях. Летний дождь, а мы купаемся в нём, как под душем, растворяясь друг в друге.

Не хочу, чтобы это кончалось. Не хочу. Ни сейчас, ни завтра, ни когда-либо ещё. Никогда.