My own private Hollywood

25. queen-sized bed.

Тэхён сжимает в ладони лямку спортивной кожаной сумки и отпускает палец с кнопки вызова лифта. В голове ворочаются бессмысленные предположения о том, что Чонгук, будь он на месте Тэхёна, обязательно сейчас посмотрел бы на циферблат наручных часов, прикидывая, сколько у него осталось времени. Он бы нервничал, зажав кулаком эту несчастную кнопку, ругался бы, что лифт спускается слишком для него медленно, сел бы в машину и вдавил педаль газа в пол. 
Ему еще никогда не было так спокойно. Откуда-то снизу из шахты доносится мерный механический шум поднимающейся кабины с зеркальными стенами – Тэхён надевает наушники и выкручивает громкость почти на максимум. Матовый шар на потолке брызжет холодным светом. 

Капюшон черной толстовки откидывает густые тени, и кажется, что под ним нет лица. Тэхён поправляет воротник пальто, холодного и не по сезону, и засовывает руку в карман: он похож на Смерть двадцать первого века – в этих черных джинсах с дырками на коленках и в черных поношенных конверсах. 
Быть Смертью – это, наверное, здорово. По крайней мере, бояться нечего. 

Когда Тэхён поднимает глаза, двери лифта открыты, а перед ним стоит Чонгук.

Если у злости есть запах, то это любимый его аромат из черно-серебристого флакона.
Тэхён разворачивается сразу и молча, но не успевает поставить ногу на ступеньку, чтобы убежать по лестнице, – запястье сжимают пальцы в холодной кожаной перчатке. Чонгук не говорит ни слова, дышит ровно и мирно, только Тэхёну кажется, что он даже через многослойный музыкальный гул в наушниках слышит, как у Чонгука колотится сердце. Три поворота ключа, и Тэхёна силком затаскивают в квартиру двумя резкими толчками – наушники выпадают из его ушей; тяжелая металлическая дверь закрывается со звонким хлопком, отрезая коридор от света с лестничной площадки, и становится совсем темно. Почти удар – и он влетает спиной в стену так сильно, что перед глазами образуется беспросветная густая пелена; это унизительно, больно и еще больнее, потому что чужие руки, обтянутые тонкой английской кожей перчаток, прижимают его кисти к стене. 
Тэхён открывает глаза из чувства противоречия и толком ничего не видит, только чувствует, что Чонгук слишком близко. Еще немного ближе – и чужое лицо попадает в тонкую полосу темно-серого света, бьющего из огромного окна в комнате. 
Он изучает, как в первый раз, злые, черные, как смоль, чонгуковы глаза, и эти жалкие секунды растягиваются до бесконечности, потому что Чонгук смотрит в ответ. Следит, наблюдает и ждет: в его взгляде, помимо неприкрытой злобы, сожаление, страх и великое множество знаков вопроса.