Куб [Редактура]

Часть 17

Я лежала на заляпанном кровью матрасе на раскладушке, свернувшись клубочком и прижимая к груди дрожащую руку. Эдуард аккуратно промыл рану, наложил на нее повязку и бинты. Пообещал, что заглянет ко мне спустя какое-то время. Сказал, что теперь все будет по-другому. Чтобы лечение было эффективным, ему придется поместить меня в максимально стрессовую ситуацию, заставить страдать каждую минуту на протяжении всех двадцати четырех часов. Столько суток, сколько потребуется. Если бы я только знала, что ему нужно, возможно, я смогла бы притвориться. Чего он ждет от меня? Какие «симптомы» будут для него свидетельством того, что я «излечена»? Может, он станет довольным только тогда, когда мое сознание окончательно помутится от страха и боли?

    Руку словно бы жгло огнем. Я никогда в жизни не испытывала такой боли. Вся кисть до предплечья онемела, и я не могла ей пошевелить. На уроках биологии нам говорили, что у человека по всему телу расположены сотни маленьких нервов, и, если повредить их, то можно стать парализованным. Уж не это ли сотворил со мной Эдуард? Я представила, как буду жить без правой руки, если вдруг чудом мне удастся выбраться отсюда.

    Во всех фильмах, где героям приходилось бороться за выживание, я ставила крест на персонажах не тогда, когда они умирали, а когда получали увечье. Даже если кому-нибудь прострелили ногу или оторвало палец, я утрачивала к этому «кому-то» всякий интерес и начинала искать на экране другого героя, с которым можно бы было ассоциировать саму себя и которому можно было бы посочувствовать. Для меня малейшие увечье служило прямым доказательством того, что человек больше не жилец. Я никогда не понимала, как удается жить инвалидам: слепым, безруким и безногим. Однажды, года два назад, я ехала в метро на курсы по английскому языку, на которые меня отдала мама. В кармане у меня лежали четыре с половиной тысячи рублей для оплаты первых пяти или шести занятий. Для того, чтобы собрать эту сумму, по словам мамы, ей пришлось ограничивать себя в еде, задерживаться на работе дольше положенного и не ходить в столовую на обеды. Тогда я слабо во все это верила, считая, что мама специально ведет со мной такие поучительные беседы, чтобы я не вздумала приносить домой двояки, но сейчас впервые начала задумываться над тем, что, возможно, родительнице действительно было нелегко: мама получала копейки, но при этом я не могла сказать, что жила бедно - у меня всегда были карманные деньги, модный телефон и новая одежда. Кто знает, были ли все эти вещи в нашей маленькой семье у кого-то еще, окромя моей особы.