nitric oxide

семейный ужин

Юнги разлепляет отяжелевшие ото сна веки и прищуривается. За окном глубокая ночь. Свет фонаря с улицы льется в палату, погруженную во мрак, а снаружи слышатся чьи-то редкие разговоры и шаги. Голова у омеги трещит, словно кто-то постукивает по вискам маленькими молоточками в одном неизменном темпе, но Юнги не это главное. Он инстинктивно накрывает ладонями живот под одеялом и облегченно вздыхает, ощутив под пальцами округлость. Малыш с ним.

Он помнит, что произошло, помнит, как Хосок выбивал окно доджа, и помнит его потрясенный взгляд, после того как тот увидел живот омеги. Дальше непроглядный туман и родной аромат, окутывающий со всех сторон подобно теплому одеялу. А теперь только пустота и горький привкус во рту от таблеток, которыми омегу напичкали перед тем, как он погрузился в сон, казавшийся бесконечным. Юнги был бы рад в нем остаться еще, не слыша никаких звуков, не чувствуя призрачный аромат амбры и мха. Он поворачивает голову к плечу и принюхивается. Может, от него на Юнги еще что-то осталось. Но нет, им веет откуда-то со стороны. Омега пахнет лишь собой и едва уловимыми нотками корицы. Это начинает проявляться природный запах ребенка, который способен почувствовать только Юнги.

От мысли о том, что он мог разбиться насмерть и потерять ребенка, его снова начинает бросать в нервную дрожь. Юнги никогда в жизни не испытывал такого дикого страха, и лишь от пугающих представлений в глазах снова начинают появляться слезы. О себе Юнги не думал ни на секунду. При другом раскладе он, наверное, даже желал бы покинуть этот мир и обрести покой, попасть туда, где нет боли и завывающей ветрами пустоты в душе. На первом месяце беременности Юнги хотел бы, чтобы ребенок погиб, ведь так всем было бы легче, но не теперь. Комочек, формирующийся внутри него, вдруг стал самым важным в жизни омеги, хоть к родительству привыкнуть еще не совсем удается. Любовь к малышу уже родилась и сначала была инстинктивной, а после плавно перетекла в искреннюю и чистую. Стала бесконечно большой, необъятной.

Дверь в палату с тихим скрипом открывается, впуская внутрь полоску света. Юнги резко переводит взгляд и сразу жалеет, что не стал притворяться сонным, увидев Хосока, входящего в палату. Сердце начинает биться, как птица в клетке. Юнги поджимает губы и отворачивает голову в сторону, комкая в пальцах края одеяла и делая вид, что абсолютно не рад его видеть. Но внутри все мгновенно оживает и расцветает, как растения в начале весны. Хосок здесь.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает альфа, поставив возле постели стул и опустившись на него. Юнги понимает, что он быстро уходить не собирается, и мысленно этому радуется.

— Нормально, — тихим охрипшим голосом отвечает омега, бегая глазами по палате и стараясь не сталкиваться с альфой. — Зачем ты здесь? Лучше уходи, — говорит он, все-таки посмотрев на Чона и окинув его ледяным взглядом, за которым все пылает и трепещет. — Спасибо, что помог с тачкой, но приходить сюда было не обязательно.

— Юнги, послушай... — начинает Хосок, стараясь звучать как можно спокойнее. Он бы прямо сейчас его просто схватил и увез к себе домой без лишних разбирательств, но не все так просто. Юнги такого не поймет. Он должен сначала все услышать.

— Я выслушал тогда, — прерывает его омега. — Уходи.

— Не уйду, — без колебаний отвечает Чон. Даже бровью не повел.

Юнги закатывает глаза и повторяет:

— Уйди, Хосок. Не о чем больше говорить.

— Есть о чем, — твердо говорит Хосок, пододвинув стул ближе и накрыв ладонь Юнги своей. Тот слегка дергается, но руку не вырывает, только сверлит альфу недовольным взглядом и поджимает губы в тонкую линию. — Я совершил самую огромную ошибку в своей жизни, когда отпустил тебя, — начал альфа, поглаживая большим пальцем мягкую кожу на тыльной стороне юнгиевой ладони. — И ведь я солгал. Каждое мое слово — ложь, которую, я думал, говорю ради тебя. Ради безопасности твоей жизни.

Юнги вскидывает брови и сдерживается, чтобы не усмехнуться. Хосок не обезопасил его жизнь, а подверг ее огромному риску. Если бы не опора в виде близких людей, Юнги бы, возможно, и не справился, не поднялся на ноги и не продолжил идти дальше. Слова Хосока удивляют и вызывают злость. Но Юнги молчит, поджимая губы и заставляя себя слушать альфу, хоть и хочется раскричаться, ткнуть лицом в пепел, который остался от него после каждого едкого слова Чона. Воспоминания ранят, и даже озвучивать их невыносимо.

— Я решил, что тебе нечего делать в этой войне, потому что... — Хосок говорит неторопливо, с короткими паузами, обдумывая каждое слово. В голове сейчас полная каша. Рядом находящийся Юнги разом сметает все, что хотел сказать Хосок, пока мерил шагами больничный коридор. Вот он, рядом, такой теплый и родной. Его бы прижать к себе в объятия без лишних слов, его бы поцеловать. — Потому что испугался, представив, что тебя может не стать. Я подумал... — альфа слегка хмурится и смотрит прямо в кофейные глаза омеги. — Как бы я был тогда? Что бы делал, оставшись без тебя?

— Ты все равно остался без меня, какая разница? — хмыкает Юнги, сминая одеяло в пальцах, что так и порываются потянуться к альфе, прикоснуться. — В любом случае, это все уже не имеет значения. Я же слишком мелкий для тебя. Незрелый, неопытный.

— И ты в это поверил? — сломано улыбается Хосок, вскинув бровь.

— Я верю всему, что ты говоришь, — тише отвечает Юнги, опустив глаза и прикусывая губу.

— Я каждый день просыпаюсь с ненавистью к самому себе из-за того, что посмел сказать тебе все это. Я никогда ни о чем так не жалел, как о том, что собственными руками разрушил нас с тобой. Ты не обязан меня прощать, но должен знать правду, — Хосок слегка сжимает ладонь Юнги, словно боится, что та растворится, как один из его болезненных снов. — Все это было сказано только для того, чтобы оттолкнуть тебя от меня, от улиц, от всего, что с ними связано. Я сломал тебя специально, лишь бы ты был жив. Думал, смогу свыкнуться с жизнью, в которой не будет тебя, но это было так наивно, — альфа сухо усмехается и качает головой. — Тогда я начал приезжать к твоей школе, наблюдать за тобой издалека. Только этими моментами и жил. От приезда к приезду. Я не смог. Ошибся так, как никогда.

Юнги чувствует, как к горлу подкатывает горький комок слез. Он смотрит в любимые глаза и не моргает, не дышит даже. Чувствует, как с каждой секундой рядом с Хосоком подобие прекрасной жизни покрывается трещинами и начинает разваливаться, обнажая реальность, оставшуюся за кулисами. Сломленную, едва дышащую, побитую и растоптанную в луже грязи.

Юнги путается, как муха в паутине. Хосок солгал, но сделал это ради Юнги. Оттолкнул, ничего не объяснив, а ведь мог. Юнги не настолько глупый, он бы все понял, все принял, но ему не дали права выбора и выкинули на улицу. Омегу окутывает облегчение, ведь те режущие холодом и равнодушием слова оказались неправдой. Юнги слышит раскаяние в родном голосе, чувствует искренность и тепло, по которому так дико скучал; видит боль в ореховых глазах альфы и огромного размера вину, за которой то самое, то, о чем он и не мечтал уже, — любовь.

— Ты... ты мог просто сказать, — тихо говорит Юнги дрогнувшим голосом, сглотнув ком, застрявший в горле. — Мы могли поговорить об этом, но ты...

— Поддался эмоциям, — договаривает Хосок.

Он слегка морщит лоб, изображая гримасу боли на лице, и опускает голову, натыкаясь взглядом на того, о ком совсем забыл. Альфа поднимает свободную руку и тянет к животу Юнги медленно, осторожно, словно боится нарушить покой маленького жителя. Юнги молчит, наблюдает за Чоном с каким-то внутренним трепетом и страхом, даже шевельнуться не решается. Хосок теперь все знает. Тот накрывает маленький аккуратный живот Юнги, что буквально может поместиться в одной ладони альфы, и замирает с распахнутыми от восторга глазами, не в силах что-либо сказать.

Хосок никогда не думал о детях, точно как и Юнги. Они жили настоящим, полным адреналина, веселья и кайфа. В нем не было места мыслям о спокойной семейной жизни с детьми и уютным домиком. Хосок и подумать не мог, что так скоро станет самым счастливым на свете человеком. Юнги носит под сердцем их ребенка, и лучше этого не может быть ничего.

Хосок и не замечает, как легкая улыбка трогает его губы, а ладонь оглаживает животик медленными и аккуратными движениями. Теперь ничего не страшно, потому что за свою семью Хосок готов на все.

Юнги кажется, что это сон, альтернативная реальность, потому что не может так быть на самом деле. Он ожидал худшего, а о таком исходе и не мечтал даже. Хосок своим прикосновением вселяет тепло, которого так не хватало, заботливо кутает в него и Юнги, и их малыша. Мин готов расплакаться от навалившихся на него разом эмоций. Радость, легкость от боли, нашедшей выход, неверие, рождающееся в эту секунду счастье и страх, все еще теплящийся где-то глубоко внутри. Еще чуть-чуть, и Юнги просто разорвет от переизбытка чувств.

— Ты узнал о нем до... — говорит Хосок, подняв взгляд на Юнги, но так и не договаривает. Омега коротко кивает и закусывает губу. — Почему ты не сказал мне?

— Я собирался, — отвечает Юнги полушепотом. — Но не успел.

Хосоку кажется, что ненавидеть себя еще больше некуда, но три слова Юнги доказывают обратное. Его заживо пожирает червь вины, никак не насытится. Хосок так устал от этого чувства, но храбрится, берет себя в руки, потому что это его наказание, и он должен нести его, твердо стоя на ногах. Если бы Хосок узнал раньше, если бы только знал...

Он поднимается со стула и обнимает Юнги так крепко, как может. Утыкается носом в его темные волосы и вдыхает любимую сирень, зажмурившись и шепча:

— Прости меня... прости, малыш, что не стал слушать. Прости, любовь моя.

Юнги готов умереть в этих руках. Умереть и возродиться вновь. Он позволяет себе поднять руку и запустить пальцы в волосы альфы на затылке, слегка сжав и притянув ближе к себе. Сопротивляться самому себе больше нет сил, и эти объятия стали последней каплей. Юнги не уверен, что сможет еще раз отпустить: тогда сам погибнет. Он сильно жмурит глаза, чтобы не дать слезам выход, и утыкается в шею Хосока носом, цепляясь пальцами другой руки за его футболку. Омега растворяется в его тепле и вдыхает родной запах, вновь наполняя им легкие до краев, словно поливает иссохшую почву живительной водой. Теперь жить можно.

— Я вас больше никогда никуда не отпущу, — шепчет Хосок, спуская руку на живот омеги. Он целует Юнги в макушку, спускается к виску и оглаживает большим пальцем его щеку. Не может насладиться им, ему вечности не хватит на это. — Моя семья...

Юнги слабо улыбается и берет лицо альфы в ладони, заглядывая в любимые глаза. Хосок утыкается лбом в лоб омеги и мягко накрывает персиковые губы своими, оставляя на них нежный поцелуй, о котором так давно мечтал.

Юнги теперь улыбается Хосоку, именно ему, а не кому-то чужому. И ради этой улыбки Чон выиграет хоть тысячу войн.

— Ничего другого я и не ожидал увидеть, — по-доброму усмехается Чонгук, вошедший в палату.

Хосок неохотно отстраняется от Юнги и что-то негромко ворчит на брата, возвращаясь на стул. Юнги слегка посмеивается. Чонгук как всегда вовремя.

— Наконец-то, — хмыкает он, подойдя к кровати Юнги и вставая позади брата. — То, что ты теперь выглядишь, как шар, не значит, что тебе не придется знать механизм работы электромотора на отлично, — вдруг усмехается Чонгук, сложив руки на груди и все еще в каком-то неверии поглядывая на живот омеги. Нет, даже сейчас это в голове не укладывается.

— Чон Чонгук, — закатывает глаза Юнги, покачав головой. — Ты в своем стиле.

— Это странно, но я по вот этому даже скучал, — Чонгук кивает подбородком на возмущенно надувшееся лицо Юнги и улыбается. Тот долго не упрямится, смягчается и улыбается уголком губ в ответ. Ему Чонгука и их вечных споров тоже не хватало. Юнги даже не верил, что его прежняя жизнь когда-то сможет вернуться. Он чертовски скучал.

— А я не скучал, — ухмыльнулся омега, вскинув бровь и сложив руки на груди, глядя на альфу с вызовом.

— Врешь же, — щурится Гук.

— Вру, — сразу же сдается Юнги, хихикнув.

— А вообще, вы бы хоть предупредили, что дядей меня делать собираетесь, — вдруг возмущается Чонгук, недовольно зыркнув сначала на Хосока, затем на Юнги. Те синхронно закатили глаза. — Это было пиздецки неожиданно, я даже подготовиться не успел.

— Это ты подготовиться не успел? — хмыкнул Хосок, изогнув бровь и смотря на брата. — Суток не прошло, как я узнал о том, что стану отцом.

У Юнги по телу пробегают мурашки. Это звучит так странно, но так... правильно. Внутри все искрится счастьем, фейерверки вспыхивают, а сердце сжимается, но уже не от боли. Хосок рядом, и он принял ребенка. Все волнения, что лежали на омеге грузом, в один миг улетучились. Юнги вспоминает, как готовил себя к тому, чтобы все рассказать Хосоку, как каждую минуту думал о том, чтобы избавиться от ребенка и не обременять альфу. Сейчас это звучит мерзко, ужасно. Юнги за свои мысли стыдно. Он обещает себе больше никогда этого не вспоминать, потому что теперь все хорошо. Потому что Хосок свою семью вернул, а Юнги без него жить не может.

— Ну ладно-ладно, на первый раз я вас прощаю, — хохотнул Чонгук, взяв себе стул и садясь перед Юнги возле Хосока. Те коротко переглянулись на чонгуковом «на первый раз». Будет и второй? Чонгук, по-видимому, уже все решил, не оставляя никому выбора. Юнги об этом даже думать боится, а Хосок лишь слегка улыбается. — А теперь рассказывай, как ты с Санджином в школу ходишь? — серьезно спрашивает Чонгук, закинув ногу на ногу и постукивая пальцами по своему колену.

— С кем? — не понимает Юнги, щурясь и растерянно смотря на Чонгука. Хосок мгновенно напрягается и хмурится. — Ты о ком, Чон?

— Да о нем! — тыкает младший Чон на живот Юнги, закатив глаза. Хосок и Юнги смотрят на альфу в полнейшем непонимании. Тот объясняет: — Я имею право дать ему имя, главное вы уже вдвоем сделали, — ухмыльнулся он, толкнув язык за щеку. Рядом сидящий Хосок пихнул брата в плечо, вызывая у того смех.

— Он меня уже достал, — шумно вздохнул Юнги, сверля смеющегося Чонгука своим фирменным испепеляющим взглядом.

— Да постой, я только пришел, — подмигнул Чонгук, отсмеявшись. — Кстати, как ты вообще додж на колеса поставил?

Юнги хитро улыбается и щурится.

— После того, как я расскажу, я хочу услышать от тебя: «Мин Юнги — гений». А от школы я почти избавился, и больше ты меня не назовешь школьником.

Хосок тяжело вздыхает и закатывает глаза, откидываясь на спинку стула и готовясь к долгому спору двух самых родных ему людей. И он соврет, если скажет, что не скучал по этому. Теперь все, как прежде. Теперь все действительно хорошо.

Они сидят так около часа, активно споря о делах машиностроения и взаимно друг друга подкалывая. Хосок время от времени встревает и останавливает их, когда спор становится слишком громким для больницы. Время идет к ночи, а они словно в гараже, только машин рядом не хватает. После споров они все разговаривают о приятном прошлом, вспоминая какие-то забавные и интересные случаи. Тема нынешнего положения на дорогах не поднимается. В такой приятный момент воссоединения, в которое, как и всегда, влез Чонгук, не хочется думать о чем-то плохом и сложном. Хосок просто наслаждается, восполняя по минуте время, в котором они с Юнги были в разлуке. Он не может на него насмотреться, постоянно касается его ладони или колена, поглаживает заботливо и ловит быструю улыбку Юнги, отвечая такой же яркой и полной любви.

— Мне нужно в дыру, — хмурится Чонгук, глянув на наручные часы спустя еще двадцать минут разговоров и споров. — Один человек ждет, — вздыхает он, недовольно морщась и с кряхтением старика поднимаясь со стула.

— Неужели, — ухмыляется Юнги, следя за тем, как младший Чон надевает на себя черную ветровку, которую до этого повесил на спинку стула. Чонгук резко перевел на омегу наигранно злой взгляд.

— В кошмарах к тебе приду, жди, — угрожает он, для убедительности кивнув пару раз. — Хосок-а, возьмись заново за воспитание своего школьника, а то отпишусь от него в инстаграме.

— Вот это угроза, — хихикнул Юнги, сжимая ладонь Хосока покрепче. — Хосок-а, не берись за мое воспитание.

— Эй, — возмущенно восклицает Чонгук. — Все, я сваливаю. А ты не валяйся здесь долго, кто в школу ходить будет? — ухмыльнулся альфа, вскинув бровь, а после наклонился к брату и быстро шепнул на ухо, чтобы Юнги не услышал: — Ноги ему целуй до конца жизни за то, что он твоего ребенка сохранил после такого.

Хосок поджимает губы и уверенно кивает. Будет. И ноги, и руки целовать будет, бесконечное количество раз благодарить и просить прощение будет. Даже если сейчас все встало на свои места, им еще о многом предстоит поговорить, и Хосок готов. Юнги с ним, Юнги вновь его, но между ними все еще витает невысказанность. Хосок ему откроет все, всего себя покажет, расскажет о каждом дне, проведенном в разлуке, и терзании самого себя. Вновь вложит свою жизнь в его теплые ладони. Возврату не подлежит.

Дверь за Чонгуком закрывается, и Юнги переводит задумчивый хмурый взгляд на Хосока, подсевшего поближе к омеге.

— Что с ним? — спрашивает Мин, подтянувшись на руках чуть вверх и присаживаясь. — Вроде все как обычно, но Чонгук какой-то не такой...

Хосок мысленно удивляется, но виду не подает. Юнги ведь даже не знает о Тэхене. Его имя ни разу не упоминалось в их разговоре, негласно став запретным. Наверное, у беременных чувства обостряются, потому что Юнги сразу раскусывает Чонгука, пытающегося делать вид, что все хорошо. Хосок об этом с братом не говорил. В первые дни тот мгновенно вспыхивал, стоило упомянуть имя Тэхена, а потом вовсе пустился во все тяжкие, наивно думая, что сможет забыться в алкоголе. Хосок проходил то же самое, и все равно не мог представить, как и сейчас, как Чонгук с этим справляется, как в одиночку выносит раздирающие его изнутри чувства, а теперь улыбается и даже шутит, как ни в чем не бывало. Он чертовски силен, раз может держать на лице маску себя прежнего.

Вот только глаза Чонгука выдают. Они не улыбаются.

— Я потом тебе все расскажу, — говорит Хосок, погладив омегу по коленке и слегка улыбнувшись. Юнги настороженно смотрит на Чона и вздыхает, пожав плечами. Как бы Хосок не хотел, чтобы Юнги не расстраивался из-за Тэхена, омега все равно рано или поздно узнает. Но лучше не сейчас. И так слишком многое случилось за последние сутки. — Что думаешь об имени, которое Чонгук придумал? — спрашивает Чон, вскинув брови.

— Не знаю, я сам даже и не думал, как назвал бы его, — задумчиво выпячивает губу Юнги, подняв взгляд к потолку. — Санджин... — тянет он, пробуя имя на вкус, смакуя каждый звук, а после переводит взгляд на Хосока и улыбается, быстро кивнув. — Мне нравится. Пусть будет Санджин.

— Ну привет, Санджин-и, — с улыбкой говорит Хосок, присаживаясь перед Юнги и ласково поглаживая его животик ладонью. Омега тепло улыбается и кладет свою ладонь поверх хосоковой, переплетая с ним пальцы. — Готов познакомиться со своим отцом?

Чонгук спускается на первый этаж, сунув в карман ветровки телефон после короткого разговора с человеком, которому назначил встречу в дыре. Он проходит мимо регистрационной стойки и случайно сталкивается взглядом с омегой, который когда-то давно, словно в прошлой жизни, был его сообщником в похищении Тэхена с больницы. Это воспоминание сразу же проносится перед глазами, болезненно кольнув сердце подобно тысяче иголок. Тогда Чонгук излучал счастье, весь сиял и покидал больницу с фейерверками в глазах, держа на руках того, чье имя теперь служит для него триггером, механизмом, способным по щелчку пальцев прорвать дамбу, удерживающую все чувства, что связаны с этим омегой, среди которых начала преобладать вина, ночами съедающая альфу медленно и мучительно.

Сон не помогает, он просто не приходит, как будто наказание за неконтролируемость, за совершенную ошибку. Чонгук десятками сигарет прокоптил всю квартиру. В их едком густом тумане не видно ничего, и мысли в нем тонут, свободно плывут, ослепшие и не способные увидеть дорогу к сознанию альфы, чтобы снова и снова его убивать подобно дозам яда, равномерно вводимым в вену с четкой периодичностью. Утром и вечером. А дозы большие, смертельные, но почему-то не убивают, а заставляют биться в агонии, выгибаться, сгибаться, ломаться в муках. Чонгук думает, что может контролировать процесс погребения прошлого, но это всего лишь видимость, потому что в реальности все давно уже усыпано его собственным прахом.

Ни черта он не контролирует, только хуже становится. Чонгук каждый раз собирает себя по новой, как будто с утра одевается, так и таскается весь день, одетый в образ пережившего бурю и вновь счастливого человека. И даже не счастливого, а хотя бы просто нормального. Просто выжившего (чудом). А что внутри, уже неважно.

Он так и проходит мимо знакомого омеги, словно не видел никогда прежде, и выходит на улицу, втянув в себя свежий ночной воздух и потянувшись к карману за пачкой сигарет.

К концу дня становится совсем паршиво, и без курева не прожить.