nitric oxide

найди меня

Хосок сидит в мягком кресле гостиной, держа на коленях ноутбук и наслаждаясь тишиной дома. Свет везде погашен, и только экран ноутбука разгоняет кромешную темень, создавая приятный полумрак. Альфа хмурит брови и что-то быстро печатает, разнося по гостиной клацание клавиатуры. Юнги полтора часа назад ушел спать, сделав уроки и едва не уснув лицом на книге. Уже несколько дней Мин живет по правилам, установленным Хосоком. Омега не скрывает свое недовольство и хмурое лицо, но исправно следует указаниям альфы, оставляя того вполне довольным. Он ложится вовремя, даже перестал ворчать по утрам, крича на весь дом о том, как ненавидит школу и весь мир. Юнги просто молчит, потому что если он улыбнется утром, весь мир перевернется с ног на голову. Быть такого просто не может. Хосок не без удовольствия наблюдает за тем, как омега часами сидит за домашним заданием, окруженный тетрадями и учебниками, даже поесть забывает порой. Тогда альфа приносит ему перекусить, получая взамен подобие благодарной улыбки, через которую можно прочитать не видимое никому, кроме Хосока «спасите», которое альфа назло игнорирует. Несколько дней — не показатель эффективности, потому что омега все делает через силу. Но главное то, что он пытается и не ослушивается.

Есть только одна вещь, которую Хосоку игнорировать невыносимо, тяжело до скрипа сжатых зубов. Эта вещь у Хосока в телефоне, в фотопленке. Юнги бунтует по-тихому, но альфа назвал бы это иначе. Юнги провоцирует, дразнит. У Хосока в фотопленке десяток интимных, грязных фотографий омеги, которые он любезно присылает, пока альфа на работе, и Хосок не знает, что делать с этим. Вместо того, чтобы удалить, он сохраняет фото, но оставляет сообщения не отвеченными. А делать вид, что все отлично с каждым днем все труднее. Юнги знает, на что давить, и успешно этим пользуется.

Альфа устало вздохнул, потирая глаза, напряженные от долгого смотрения на экран ноутбука. Он отпивает из маленькой чашки зеленый чай и продолжает работать, проверяя отчеты о продажах и переписываясь с доверенным человеком, отвечающим за них.

Хосок слышит слабый стон, донесшийся со второго этажа, и замирает, хмурясь и поворачивая голову в сторону лестницы. Спустя несколько секунд стон повторился, звуча более протяжно, чем в первый раз. Хосок закрыл крышку ноутбука и отложил его на столик. Босыми ногами шлепая по прохладному паркету, он пошел в сторону лестницы. Из их с Юнги комнаты слышится шорох и тихие стоны, на которые тело альфы мгновенно начинает реагировать. Дверь в комнату приоткрыта, а из нее льется теплый приглушенный свет ночника. Альфа хмурится, уже подходя к спальне и собираясь поругаться из-за того, что омега не спит в такое позднее время, но в дверях застывает как вкопанный. Язык будто к небу прилип, все тело парализовало. По нему тягучей лавой растекается жар и возбуждение.

На большой кровати лежит Юнги. На нем лишь белая футболка Хосока, доходящая омеге до бедер, но сейчас она задралась, обнажая все, что ниже пояса. Юнги тяжело дышит, в наслаждении прикрыв глаза и слегка хмуря густые брови. Он скользит пальцами по своему бедру вверх, касается пальцами истекающей смазкой головки члена, а из губ вырывается очередной стон. Омега лижет пересохшие губы и ведет ладонью вниз, поворачиваясь на бок так, что Хосок четко и во всех деталях может созерцать его аппетитную выпяченную попку. Меж двух половинок поблескивает смазка, стекая на кремовые простыни. Хосок, кажется, не дышит с тех пор, как застыл в проеме. Омега скользит влажными пальцами меж ягодиц, оглаживает подушечкой указательного кольцо мышц и сладко стонет, выгибаясь в спине. Хосок покрылся электрическими мурашками, они колют кожу, покалывают маленькими иголочками на кончиках пальцев, а тягучая лава стекает ниже. К паху кровь приливает, и даже в свободных спортивках чертовски тесно и горячо. На Юнги сил смотреть нет, Хосок поражается сам себе, потому что все еще продолжает стоять на одном месте, когда душа яростно рвется к омеге, чуть ли не вырываясь из плена тела. Юнги с негромким хлюпаньем протолкнул в себя сразу два пальца, двигая ими внутри чертовски медленно. Для Хосока медленно и мучительно. Смертельно. Все внутри альфы кричит о том, что нужно наплевать на все установленные законы и подорваться к омеге, который словно на блюдечке поданный перед ним, стоит только подойти и прикоснуться. Юнги стонет хрипло и все громче, как кошка выгибается, вгоняя пальцы глубже, двигая ими быстрее. Хосок как будто за толстым стеклом стоит, наблюдая, ноги к месту приросли, какая-то проклятая сила его все еще сдерживает. У альфы сейчас кровавая битва разума, души, тела, сердца; неизвестно, кто выйдет победителем.

— Папочка... — выстанывает Юнги, а Хосок только замечает на себе душераздирающий взгляд омеги. Он покрыт дымкой желания и жажды, он просит, молит, а Хосоку как в мясорубке перемалывает все внутри.

— Малыш, — хрипит Чон, не узнавая собственного голоса. Он до скрипа вцепляется пальцами в дверной проем, чтобы хоть за что-то удержаться, схватиться, потому что эти руки хотят сжимать бедра омеги, сминать, оставляя отметины, хотят шлепать сладкую попку, чтобы красные следы ладони оставались и нежная кожа пылала.

Но нельзя.

Нельзя класть на свои же правила, и плевать, что законы созданы для того, чтобы их нарушать. Хосок свои законы нарушить не может, иначе все остальное осыплется как домино, и тогда Юнги поймет, что манипулировать альфой легко. Легко уломать, только помани сладким «папочка». Хосок должен воспитывать, должен направить его на верный путь, и если он сказал, что не будет никакого секса, значит, так и будет.

Но как же глуп был Хосок, когда озвучил этот чертов запрет. Он мечтает вдарить себе в лицо за идиотские слова, о которых теперь сожалеет, как никогда и ни о чем другом. Стоило предположить, что Юнги так просто не смирится. Не смирился. Искушает, как змей, показывает, какое яблоко сочное и сладкое, что не попробовать его нельзя, а Хосок уже начинает распадаться на части.

— Хосок-и, помоги мне, — стонет Юнги, закусывая персиковую губу и с мольбой глядя на альфу, а пальцы его с хлюпаньем покидают влажную дырочку, из которой по новой толчками вытекает смазка. Он ерзает по постели, глубоко дыша и скользя пальцами по твердому стояку, ждет своего папочку, приглашает к себе. В себя. Нетерпеливо кусает и лижет губы, трется попкой о постель, требуя в себя член.

— Юнги-я, — тяжелым низким голосом говорит Хосок, сглотнув вязкую слюну, которой рот наполнился. — Ты должен спать, завтра в школу.

И победил разум. Браво.

Хосок стиснул челюсти, чуть ли не стирая зубы в порошок. Он подорвался с места, оставляя омегу одного со своим голодом. Спешно достал из кармана штанов телефон, сжимая в руке и влетая в ванную. Железный стояк уже болезненно ноет, нуждаясь в скорой разрядке. Хосоку не дает покоя мысль, что сейчас он мог бы подмять под себя омегу и осуществить то, что в голове как назло крутится.

Он хлопнул дверью и разблокировал телефон, заходя в фотопленку и открывая одну из фотографий обнаженного Юнги. Через экран на него глядят блестящие глаза. Провоцирующий взгляд, играющий, манящий. Хосок ненавидит себя сейчас за то, что оставил своего малыша одного, бросил, как последний ублюдок, но разум утешает, нашептывая, что все правильно, что так и надо, что позже он получит свою награду. Но Хосок хочет ее сейчас. Нагнуть и трахать всю ночь, а потом гнать невыспавшимся в школу. Как раньше.

Хосок держит в руке телефон с фотографией Юнги на весь экран, а другой рукой лезет в штаны, обхватывая твердый от возбуждения член.

Как же, блять, тяжело быть родителем.