Далекие странники/Word of honor/Faraway Wanderers/天涯客

Глава 42

Глава 42. Погром

Чжан Чэнлин с недоумением шагал позади двух мужчин, чувствуя, что перемены во внешности изменили и самого шифу. Атмосфера была весьма угнетающей; даже Гу Сян не осмеливалась поднимать шума, беззвучно идя рядом.

Обычно, стоило мужчинам оказаться рядом, они безостановочно подкалывали друг друга, таким образом освобождая лишнюю энергию. Однако в этот раз ни один из них не произнес ни слова и каждый шел своей дорогой. Чжоу Цзышу даже не стал надевать маску: здесь его все равно никто не узнает.

В груди щемило, словно в легких не доставало воздуха. Слова Великого Шамана были подобны безжалостной пощечине. Если отречение от боевых способностей дарило пятую часть надежды, он предпочел бы не иметь ее вовсе и умереть, доживая последние дни в покое.

Сколько крови мастеров боевых искусств было излито за историю человечества в погоне за секретным руководством, сколько неудач было испытано. Его кунфу был натренирован весомым упорством, прошедшее испытание холодных зим и жаркого лета, вышлифован пониманием, достигнутый путем глубоких раздумий.

Это было не просто дело наживное, не просто познание. То было концентрация его души.

Что означало избавиться от боевых навыков? То же, что и потерять душу; с таким же успехом он мог с самого начала позволить себе превратиться в идиота и жить в блаженном невежестве.

Естественно, Великий Шаман это понимал. Вот почему в итоге только вздохнул и не стал его переубеждать.

Если он лишится значительной части души, если у него не останется этой последней частицы достоинства, разве не значит это, что преходящую жизнь можно оборвать лишь смертью? Он действительно хотел жить, но при этом не хотел влачить жалкое существование.

Внезапно Чжоу Цзышу не удержался и запел:

– И я спешил, боясь, что не успею,
Что мне отпущено немного лет.
Магнолию срывал я на рассвете,
Сбирал у вод по вечерам Суман.
Стремительно плывут светила в небе.
И осенью сменяется весна.
Цветы, деревья, травы сохнут,
И дни красавца князя сочтены.

В голосе его слышались нотки хрипоты, припрятанные за каждым словом и строчкой, сожаление и тоска приняли образ невысказанной гордости. Это врожденное высокомерие достигло конца пути; оно блуждало средь тысяч миль рек и гор, которыми люди этой страны зарабатывали на жизнь, извивалось и вертелось в груди слишком долго, а теперь, наконец, вырвалось из его горла.