- Оххх, Хару, какой же ты горячий, - Ханма ползет языком вниз по спине, слушая, как Харучиё ахает и вздыхает. Кажется, он никогда не устанет облизывать эту спину и слушать его голос. Вычерчивает символы, змейки, буквы. Смотрит как влажные дорожки высыхают, чтобы тут же нарисовать ещё одну.
Санзу вздрагивает от мокрых прикосновений, нежится от долгой, тягучей ласки, ему непривычно. А Ханма готов облизать с ног до головы - лишь бы тому было хорошо. Что он в общем-то и делает. Переходит со спины на ягодицы. Харучиё начинает ёрзать, его вздохи становятся отрывистее и громче. Шюджи чувствует, как и его возбуждение тоже нарастает, но намерен ни единого кусочка этого родного, желанного тела не оставить без внимания.
Спускается к бёдрам. Проходится языком в опасной близости от самых чувствительных местечек и, с усмешкой выслушивая возмущение, идёт ниже.
Подколенные впадины впитывают слюну, икры от неё поблёскивают, а Ханма уже вбирает в рот поочередно каждую из пяток Харучиё. Покусывает слегка, просовывая язык под зубы и скользя им там, где обычно прикосновения вызывают щекотку.
Сейчас Хару только сопит в свой кулак - влага немного снижает чувствительность, смазывает ощущения и ему не щекотно. Да и широкие, чуть шершавые мазки куда приятнее острых и сухих пальцев.
А его пальцы тем временем оказываются во рту Ханмы. Он посасывает каждый из них, наслаждается их хрупкостью, чуть прикладывает зубы к подушечкам. Не для боли - пробуждая чувствительность. От мизинца - к большому. Распластывает язык по поверхности, оплетает им палец, притирается к линиям на нём. Щека Шюджи лежит на стопе Хару, согревает её своим теплом.
Харучиё плавится. Ханма накрывает его всем своим большим телом - плотно, тесно, непрерывно. Они - как две детали мозаики, соединённые без стыков и зазубрин, ложащиеся идеально в пазы друг друга. Дополняющие и открывающие вместе новую картинку, нежели по-отдельности - более целостную, глубокую и яркую. Движения - плавные, тоже глубокие. Пальцы сцеплены друг с другом. Губы шепчут на ухо какие-то глупости вроде: "Люблю тебя, Хару", "Ты мой самый лучший", и эти глупости снова заставляют глаза намокнуть - как в первый раз, когда он их услышал. Пот капает с подбородка на бугорок за ухом и добавляет влажности шее, которая и так вся мокра от тех поцелуев, что оставил на ней Шюджи.
Язык завершает начатое, скользя по нежной, чувствительной поверхности, постукивая по ней ребром, уже не дразня - уже разрешая отпустить всё то напряжение, что ждёт там, под кожей, слизывая полупрозрачные капли с макушки, с губ Шюджи и замирая, наконец, удовлетворённо, внутри его рта.
