Аспид [J.H.]

Глава 17

Мне кажется, мое сердце решило все раньше, чем включился разум. Я вернулась в дом Хосслера, прошлась по гостиной, поправила занавески и цветочные горшки, расставила в идеальном порядке чашки и книги на полках. Прогулялась по саду, касаясь рукой стволов деревьев и вечнозеленых кустов. Посидела за столиком на веранде, за которым так часто сидела с Джейденом.
Это место подарило мне так много тепла, любви и воспоминаний. Я нашла здесь убежище, в котором так нуждалась. Именно здесь я узнала, что беременна, встала на ноги, набралась сил и обрела покой.
Жаль, что теперь настало время попрощаться. Скорей всего, навсегда.
Следующим утром заехала к Софи, провела с ней весь день. Я не могла сказать ей о том, что уеду сегодня ночью, боялась, что она начнет переубеждать меня – и я сдамся. Останусь на острове, поддавшись порыву сестринской любви, и буду продолжать вести жизнь под полным контролем Хосслера и тех, на кого он работал.
Я ничего ей не сказала, но совесть меня не мучила. Иногда приходится поступать с людьми не лучшим образом, защищая свои интересы. Это не самая приятная истина, но ее стоило усвоить.
Софи испекла яблочный пирог, я немногого попозировала для ее новой картины, потом она сказала, что собирается купить билет до Эдинбурга. В один конец. Проведает бабушку с дедушкой, встретится со школьными друзьями, будет ходить по клубам и встречаться с незнакомцами, откроет там выставку, продаст все картины, на вырученные деньги отправится в путешествие по Европе, возможно, поступит в какой-нибудь университет во Франции или устроится оформителем в какую-нибудь дизайнерскую фирму в Италии.
– Жизнь коротка, – заключила она. – Я не хочу вдруг очнуться в один прекрасный день и осознать, что вся она пролетела как одно мгновение, а я по-прежнему живу на этом острове, сажаю петунью и рисую натюрморты. И еще предаюсь воспоминаниям о Винни, потому что так и не смогла никем заменить его. Не хочу всего этого, понимаешь? И еще зимы ирландские вгоняют меня в депрессию, – закончила она, бросив чайную ложку, которой все это время ковыряла в пироге. – Ты не обидишься, если я уеду?
– Не обижусь. Наоборот, хочу, чтобы ты уехала и нашла все, чего тебе не хватает. Надеюсь, ты тоже не обидишься, если я вдруг сбегу отсюда? – спросила я, улыбаясь своему коварному вопросу.
– Ни в коем случае. Ребенка здесь растить было бы здорово. Здесь тихо, уютно и безопасно. Но это не значит, что лучше места не сыскать, – ответила она.
– Удачи тебе, Софи, – сказала я, моргая, чтобы не пролить слезы.
– И тебе удачи, Кристи, – ответила она. – Черт, звучит так, словно мы уже прощаемся.
Я отвела взгляд и утерла уголок глаза.
– Дай мне знать, когда найдешь место лучше, чем это, – сказала я. – Мы с дочерью нагрянем к тебе в гости, прокатимся все вместе на поезде через всю Европу, зайдем в Диснейленд в Париже и в итальянский Гардаленд, спустим состояние на леденцы и мороженое, обойдем все картинные галереи, купим сто лотерейных билетов и двести магнитиков на холодильник, будем купаться в фонтанах, смотреть мультики по вечерам, сидя втроем под одеялом, и по очереди рассказывать сказки…
– Заметано, – ответила Софи. – Я с вами, девчонки. Ну разве что кроме Диснейленда, я туда ни ногой.
– Боишься безумных очередей на аттракционы?
– Я когда-то грезила Диснейлендом. Но потом… Ладно, это слишком грустно…
– Рассказывай, – сказала я. – Вдруг я уеду завтра.
                                   * * *
Вернувшись домой, я собрала вещи в чемодан. Навела везде идеальный порядок и позвонила Винни. Я нечасто созванивалась с ним, злилась за то, что он начал мутить с другими девчонками. Но на этот раз мне нужно было поговорить с ним.
– Привет, – сказал он. – Как ты там, гроза северных морей?
– Прекрасно, – сказала я, прислушиваясь к фоновому шуму. – А ты?
– В порядке.
То есть хуже некуда, ха-ха.
– Как там столичные девчонки? Многие успели тебя утешить после расставания с Софи? Я в курсе, что ты уже вертишь с другими.
Он помолчал, потом прохладно спросил:
– Ты что-то хотела?
– Да. По мелочам. Софи собирается уехать. В Шотландию, потом еще куда-нибудь подальше отсюда. Во Францию или Италию. Я подумала, что тебе стоит это знать.
Он снова умолк, потом поинтересовался:
– Зачем мне это знать? Все кончено.
– Ладно. Тогда я ничего не говорила. Пока…
– Подожди, – выдохнул он. – Когда она планирует уехать?
– Знаю только, что она уже присматривает билеты. В один конец.
Винни ничего не ответил. Тяжело вздохнул и прошептал что-то похожее на «твою мать».
– Хочешь мое мнение? – спросила я. – По поводу всего этого…
– Говори.
– Софт так обожглась на молоке, что теперь дует на воду. Тебе ничего не рассказывала, потому что больно вспоминать. Боится отношений и никому не верит. Ее бывший слил ее интимные фото в интернет. Выложил везде, где только можно, ссылочками поделился с ее друзьями и заказчиками. На фото они занимались сексом. Она покончить с собой хотела.
– Что?! – выдохнул Винни.
– Хосслер вытащил ее из того состояния и помог обустроиться здесь. Но такие душевные раны плохо заживают. У нее до сих пор панические атаки случаются на этой почве. Например, она боится фотографироваться. Всегда уходит из кадра, даже если это просто вечеринка с друзьями. Скучает по общению в соцсетях, но не может заставить себя вернуться туда. Не может избавиться от страха, что снова увидит свои обнаженные фото в ленте. Или вот, например, на одном из фото на ней был только обруч с большими круглыми ушами Минни Маус и ее фирменным красным бантом в белый горошек. В комментариях к ее фото кто-то назвал ее «Minnie Mouth», и с тех пор у нее каждый раз случается паническая атака, когда она видит этого персонажа или просто диснеевские мультики. В Диснейленд боится ехать, хотя всегда мечтала. Она не хочет отношений, потому что опасается, что они закончатся кучей новых триггеров. Я знаю, ты не можешь пережить ее отказ, но это случилось не потому, что она боялась ответственности или планировала найти кого-то получше. А потому, что больше не хочет страдать. Здесь нужно просто много терпения и много любви. И то результат не гарантирован. Она – обломки, и склеивать их придется долго и муторно. Пальцы все порежешь. Поэтому, если боишься, лучше не начинай.
Винни потерял дар речи. Чем еще объяснить сбитое дыхание, бормотание и слова, которые он не мог связать воедино? Я пожелала ему спокойной ночи и оставила переваривать эту информацию. Не знаю, к чему он в итоге придет, но попытаться стоило.
                                   * * *
Разобравшись с самыми важными делами, я спустилась вниз, закипятила воду в чайнике, приготовила бутерброды с ветчиной и позвала Коннора и Оливера составить мне компанию. Честно сказать, они мне нравились, и Хосслер не зря назвал их лучшими: они знали толк в своей работе и в том, как сделать мою жизнь спокойной и безопасной.
Но продолжая общаться с Хосслером, они предали мое доверие. А без доверия всему грош цена.
– Я в курсе, что вы держите связь с Джейденом за моей спиной, – заметила я невзначай, когда мы покончили с бутербродами и я принялась заваривать чай. – Не буду спрашивать, почему вы делали это, просто скажу, что это было ударом в спину.
– Кристи, – откашлялся Оливер. – В конце концов, ведь именно он платит нам. А кто платит, тот и заказывает музыку.
– В таком случае вам не стоило подписывать со мной контракт, в котором черным по белому было сказано, что вы больше не контактируете с Хосслером.
– Да, но…
– Контракт есть контракт. И теперь, когда вы его нарушили, я имею полное право расторгнуть его.
– Кристи, – вмешался Коннор. – Я думаю, в глубине души вы знаете, что можете положиться на нас. И если дойдет до гипотетической ситуации, когда Хосслер будет представлять для вас угрозу, то мы кровь за вас прольем. Я не могу поверить, что вы не доверяете нам…
Я нервно рассмеялась.
– Это я не могу поверить, что вы не доверяете мне! Моему решению, моему здравому смыслу и моей интуиции! Хосслер – правая рука моего отца! А мой отец… Господи, неужели мне нужно объяснять это снова и снова? – Я встала и принялась убирать со стола посуду. – С настоящего момента я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Вы можете переночевать сегодня здесь, а завтра я начну поиски новых людей.
– Кристи…
– Это не обсуждается.
Они переглянулись, отошли совещаться. Потом Коннор принялся помогать мне с посудой и тихо, но уверенно сказал:
– Мы не покинем этот дом, пока вы не найдете новых людей.
– Прекрасно. Тогда его покину я.
– Нет, это невозможно.
– Вы собираетесь удерживать меня здесь силой?
Коннор пожал плечами и ответил:
– Если понадобится, то да. Ваша безопасность – моя прерогатива, и я не позволю вам делать безрассудные вещи.
– Вы уверены? – прищурилась я. – Я свободный человек, а не ваша заложница.
– Вы не можете сейчас оценивать ситуацию адекватно, поэтому решать буду я.
Почему-то я ожидала этого. Хосслер был не из тех, кто легко выпустил бы ситуацию из-под контроля. А эти люди были ему под стать. Я медленно повернулась к Оливеру.
– Вы с Коннором заодно? Или поможете мне добраться до переправы?
– Я вынужден согласиться со своим напарником, Кристи. Вы действуете сгоряча.
Что ж, по крайней мере, я попыталась.
– Хочу объяснить вам кое-что. Давайте поговорим за чашкой чая. Мне нужно, чтобы вы меня поняли.
Коннор пил только черный кофе, а Оливеру нравился чай с молоком. Себе я заварила жасминовый зеленый.
За окном уже начало темнеть, ранние зимние сумерки уже спустились на землю. Ветер завывал в каминной трубе и бесновался в зарослях сада, как гиперактивный пес, которого наконец-то выпустили на свободу.
– Присаживайтесь, – сказала я, расставляя на столе чашки. – Для начала хочу поблагодарить вас за работу. Мне было спокойно с вами. И если бы я не узнала, что вы поддерживаете с ним связь, то, скорей всего, действовала бы по-другому. Не так прямолинейно и агрессивно. Хочу, чтобы вы поняли меня и не держали на меня зла. Просто я не потерплю, чтобы кто-то что-то решал за меня. Или водил меня за нос. Или делал без моего ведома вещи, которые могут быть потенциально опасны.
Коннор откинулся на спинку стула и смотрел на меня со смесью недовольства и сожаления. Оливер пил чай большими глотками, словно собираясь побыстрее все выпить и уйти. Я пододвинула к Коннору чашку и продолжила:
– Я одного не пойму. Почему мужчины не считают женщин им равными? Хосслеру плевать, хочу ли я жить под его наблюдением. Вы относитесь ко мне с типичным снисхождением большого брата, полностью отвергая условия договора и установленные мной правила. Джош Ричардс считает нормальным похитить меня и шантажировать мной Хакеров. Мой отец спокойно отвозит меня в лес и ломает мне кости, пока его шофер молча наблюдает за происходящим. Почему так? Существуют ли парни, для которых женщина – это равноправный партнер, а не недоразвитая версия мужчины?
Оливер потер глаза. Коннор выпил чай, поставил кружку на стол с громким стуком и сказал:
– Мне жаль, что вы сделали именно такие выводы, Кристи. Честно говоря, я думал, что вы с Джейденом помиритесь через неделю-две и дело с концом…
– А до той поры решили не воспринимать меня всерьез. Нет. Это неправильно. Все должно строиться на доверии и репутации в первую очередь. Если их нет, то все рано или поздно рухнет.
Голова Оливера упала ему на грудь. Скрещенные на груди руки распрямились и свесились с подлокотников кресла. Коннор стал моргать и зевать во весь рот. Он понял, что к чему, но слишком поздно. Его тело начало крениться в сторону, и мне пришлось соскочить со стула и поймать его прежде, чем он рухнул на пол.
Снотворное подействовало молниеносно. Я уложила Коннора на пол, подложила ему под голову диванную подушку и неспеша допила свою чашку чая, глядя на итог своей работы. Потом поднялась в свою комнату, взяла чемодан и набросила плащ. Выходя из дома, я махнула рукой установленной над порогом камере: мне доставит огромное удовольствие сообщить, что я ушла отсюда сама и по собственному желанию.
Возможно, в том, что окружающие меня мужчины считали меня недалекой, все же были кое-какие плюсы. Например, напрочь потерянная бдительность.
                                 * * *
До переправы я добралась на машине, которую в конце путешествия оставила на берегу. На часах еще семи не было, но уже полностью стемнело. Ночь была тихой и ясной, черное небо было усеяно звездами, пристань была залита лунным светом.
По ту сторону переправы меня уже ждала машина Джованы – черный внедорожник с тонированными стеклами, отражавший свет фонарей. Водитель стоял снаружи, надвинув на глаза козырек кепки, – широкоплечий и высокий. В его пальцах тлела сигарета, красные искры покатились по земле, когда он бросил окурок.
– Доброй ночи, – сказала я, подходя ближе.
Он повернулся ко мне, сверкая улыбкой. Глаз я по-прежнему не видела.
– Давно не виделись, малышка, – сказал он с теплотой в голосе.
– Вильям! – выдохнула я. – Твою мать. По-моему, тебе пора прекратить расти.
– Я уже давно не расту, – с ухмылкой ответил он. – Наоборот, детка, меня тянет к земле бремя вины, когда я думаю обо всем, что делал с тобой… Но знаешь, пусть моя любовь токсична, как городской слив, и так же нежна, как дуло пистолета, – но зато она вся твоя…
– Я так и думала, – кивнула я. – Что у тебя просто небольшие проблемы с выражением глубокой симпатии.
Вильям рассмеялся, потом коснулся моего плеча и добавил, уже серьезно:
– Прости, что отдал тебя твоему двинутому папаше. Не проходит и дня, чтобы я не думал об этом…
– Ты не отдавал.
– Это слабо утешает. Я в итоге поехал за вами, но так и не догнал – либо твой папаша свернул не в ту сторону. Прости меня, детка. Я знаю, что случилось потом. Наш человек раздобыл твои фото из госпиталя, сделанные полицией…
– Серьезно? – усмехнулась я. – Надеюсь, они доставили Джошу удовольствие.
– Нет, не доставили, – покачал головой Вильям. – После того как он их увидел, то… Только не думай, что я его выгораживаю, – вот еще, делать нечего! – но три дня он не выходил из комнаты. А когда вышел, едва живой от голода и обезвоживания, первым делом спросил о тебе. Даже не о том, есть ли новости от Дикси. Мне это показалось забавным. Если только вообще что-либо в этой ситуации можно назвать забавным…
Странное дело: слушая об угрызениях совести Джоша, я не почувствовала вообще ничего. Словно Вильям рассказал мне не о парне, о котором я грезила, а о котировках акций никому не известных компаний.
– Надеюсь, ему лучше, – все, что смогла выжать из себя я.
– Ты все еще не можешь простить ему, так?
– А должна? – усмехнулась я.
– Нет. Ты никому ничего не должна. По-моему, это первое правило жизни, которое стоит усвоить… Ладно. мы заболтались, не пора ли сваливать отсюда? Мать сказала, что ты таки накормила своих ребятушек снотворным. Но они скоро проснутся и кинутся тебя искать. Не то чтобы я волновался, просто не хочется ненароком никого убить… Залезай вперед…
Я села на пассажирское сиденье, Вильям забросил в багажник чемодан, завел мотор, и машина рванула с места.
– Как обстоят дела у моей будущей самой любимой женщины? – улыбнулся до ушей Вильям.
– Это ты о ком?
– О ней. – Он кивнул на мой живот и весело расхохотался.
– Откуда ты знаешь, что у меня будет дочь?
– Мама сказала. Она как не в себе, ей-богу, после того как узнала, что станет бабушкой. Больше ни о чем другом не говорит.
– Не припомню, чтобы говорила с Джованой о поле ребенка, – прищурилась я.
– О, значит, проговорился твой доктор, – хохотнул Вильям.
– Несмешно, – сказала я. – Я прихожу в ужас от того, насколько тотальной может быть слежка. Можно мне хоть немного пожить в мире, где никто не знает обо мне ничего, пока я сама об этом не расскажу?
– Можно, – ответил Вильям, примирительно касаясь моей руки. – Тебе все можно, моя малышка.
– Да голову мне дуришь, – рассмеялась я. – А сам небось приставил пистолет к виску моего врача, чтобы выпытать информацию. Знаю я, как Ричардси все решают.
Вильям расхохотался так громко, что уши заложило.
– Что ты. Вечно ты плохо о нас думаешь. Совсем я не такой. Какой еще пистолет? Не было у меня никакого пистолета. Обычный кухонный ножик…
– Сукин сын, – фыркнула я, толкая его в плечо.
– И я от тебя без ума, – улыбнулся он.
Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь услышу это от заклятого врага.
– Как дела у семьи? – спросил Вильям. – У Рейчел, Винни, Реджи?
– Тебе это правда интересно? – рассмеялась я.
– Хочется знать, многих ли Хакеров религия по-прежнему держит в узде, или в будущем с кем-нибудь все же есть шанс поладить.
– Боюсь, отца уже не изменить. Рейчел очень набожна, но она исповедует ту чистую и светлую религию, которую проповедовал Христос. Никогда никого не обидит, подставит вторую щеку под удар, будет добра к тем, кому Бог дал меньше, чем ей. Агнес, думаю, будет такой же, как она. Винни не слишком верит в Бога. Его слишком часто наказывали за пустячные провинности, и с религией у него отношения так себе. А Реджи… Вот Реджи может пойти по стопам отца.
– В нем тоже заложено тайное желание превращать людей в отбивные? – усмехнулся Вильям.
– Нет, как раз наоборот. У Редди большое сердце, и, в отличие от отца, которого я могла бы сравнить с глыбой льда, Реджи – тепло и огонь. Но когда человеку некому отдать этот огонь, он найдет себе другой объект обожания. Например Бога. И в поклонении Ему может зайти далеко. Ты же в курсе, что он учится в католической семинарии?
– Да, – кивнул Вильям. – Скоро нас ждет еще и преподобный отец Реджи, который возьмется за Ричардсов с утроенной силой?
– Религиозность порой и правда принимает некрасивые формы. Но я надеюсь, что Реджи обойдет эта судьба. А лучше пусть он встретит девушку, которая, в отличие от Бога, обещающего рай потом, даст ему этот рай сейчас. Женщина вообще гораздо щедрее Бога, не находишь? Бог требует слепой любви и поклонения и только самых достойных согласен вознаградить. А женщина, наоборот, сразу отдает все, что у нее есть, зачастую тем, кто ее не стоит, и даже любовь взамен не всегда получает…
– Согласен. По сравнению с женщиной Бог – просто скряга, – усмехнулся Вильям. – И на месте Реджи я бы предпочел молиться какой-нибудь красавице в постели. Он когда-нибудь встречался с кем-то?
– Реджи? На моей памяти только пару раз, и отношения всегда были очень короткими. Однажды начал мутить с соседской девчонкой, но его хватило только на несколько дней. Винни еще пошутил тогда, что Реджи стоит стать полководцем, потому что он может брать крепости за два дня.
– Принять целибат при таком таланте – это действительно просто кощунство, – рассмеялся Вильям.
– Он пока его не принял. И надеюсь, не примет. В мире, в котором столько проблем: экология, войны, экстремизм, нищета, современное рабство, – служение Господу – это какая-то несусветная блажь. Все равно что размахивать кадилом на тонущем корабле вместо того, чтобы выносить воду и чинить пробоину.
– Ты жестока, и я без ума от этого, – усмехнулся Вильям, блаженно улыбаясь.
– Я всего лишь говорю то, что думаю. Хочешь по-настоящему служить Богу – тогда спаси его самое драгоценное создание: эту планету. Я бы написала это на входе в каждую церковь. Вместо пожертвований церкви иди дай денег тем, кто спасает животных или климат, или высаживает деревья, или очищает океан от пластика. Вот это будет истинное служение Богу. А подавая церкви, ты заботишься лишь о том, чтобы у священнослужителей были роскошные автомобили и красная рыба на столе. Ты видел вообще этих архиепископов и кардиналов? Да они же все как золотом облиты…
– Может, Реджи просто-напросто хочет быть причастным к дележу церковного пирога?
– О нет. Я не знаю другого человека, который испытывал бы такое равнодушие к деньгам или атрибутам власти, как Реджи.
– Тогда что его влечет? Обещание рая? Или, может, он совершил преступление перед Богом, которое не дает ему спать по ночам? – предположил Вильям.
–Реджи на дух не выносит Ричардсов, но вряд ли мог бы убить кого-то. Для него заповедь «не убий» сильнее его личных антипатий.
– О, я не имел в виду убийство. Есть множество других способов не угодить Богу, – заметил Вильям с усмешкой, и я подумала, что он снова прав.
                                   * * *
Триста километров на северо-восток, четыре часа езды по ночным дорогам, залитым лунным светом, – и мы с Вильямом прибыли в южный Дублин, в дом Ричардсов. Меня немного трясло, то ли от усталости, то ли от волнения. Дважды я уже бывала в этом доме. Оба раза как заложница, враг, разменная монета. Оба раза меня унижали, калечили, издевались. Я мечтала однажды прийти сюда как гость, но в глубине души никогда не верила в то, что это возможно.
До сегодняшнего дня.
Вильям дал мне руку и помог выбраться из машины. Мы прошли по аллее старых деревьев, поднялись по ступенькам крыльца, украшенного белыми витыми перилами, и вместе перешагнули порог. В холле горел свет, теплое сияние оранжевых бра заливало прихожую. Нам навстречу шагнул то ли дворецкий, то ли бодигард. Забрал нашу верхнюю одежду и набрал хозяйку дома по внутренней связи, обращаясь к ней «мисс Ричардс».
Вильям повел меня в гостиную с видом на ночные холмы, с россыпью огней города вдалеке, усадил на диван, распорядился принести чай. Через минуту к нам присоединилась Джована, подошла ко мне и обняла, как мать обняла бы дочь.
Следом в гостиную спустилась Оливия, ужасно повзрослевшая за те полгода, что я ее не видела. На ней были простые синие джинсы и белая рубашка навыпуск, подвязанная тонким ремешком. Я все еще помнила, как она оскорбляла меня и таскала за волосы, поэтому осталась стоять на месте, молча следя за ней взглядом, как за опасным зверем.
Она оглядела мою фигуру, скользнула взглядом по животу, потом со словами «Здравствуй, Кристи» медленно протянула мне руку. Я пожала ее, пытаясь разгадать выражение ее лица: то ли настороженность, то ли смущение. Но уже не ненависть, и на том спасибо.
Джована распорядилась подать ужин. Парень и девушка в элегантной форме накрыли на стол. Вильям помог мне сесть, Джована устроилась рядом и весь ужин подливала мне воду и подкладывала салаты, Оливия несколько раз обратилась ко мне, искренне (по крайней мере, так показалось) интересуясь моим здоровьем, ребенком и отношениями с семьей.
Странно, но здесь, среди Ричардсов, я не чувствовала себя лишней. Не ощущала страх и тревогу, не боялась за завтрашний день. Здесь все было иначе, чем там, во внешнем мире. Единение, уверенность, кровные узы, поддержка, духовная связь – они были в каждом слове, в каждом взгляде, в каждом движении руки. Все замыкалось в единую цепь, и каким-то образом я отныне была ее звеном.
После ужина Оливия вызвалась показать мне мою комнату. Мы поднялись по ступенькам на третий этаж особняка Ричардсов и остановились перед дверью.
– Я хочу извиниться за все, что когда-то сказала и сделала, – обратилась ко мне Оливия, нервно касаясь лба. – Мне понадобилось время, чтобы понять, что ты… ты не враг. И все, что произошло между тобой и Джошем, и ваш ребенок – это на самом деле благословение и шанс для нас всех…
– Все в порядке, – ответила я, не зная, что еще добавить. Честно говоря, я попросту растерялась.
– Я бы никогда не простила того, кто издевался надо мной, – продолжила Оливия. – Но я знаю, что ты – не такая, как я. Лучше. А значит, сможешь простить. Я сама обустроила для тебя эту комнату; надеюсь, тебе понравится. Мне хочется, чтобы ты забыла, как этот дом встретил тебя однажды. И увидела его другим – уютным и гостеприимным.
                                    * * *
Большая комната с видом на сад, теплая ванна и большая удобная кровать под пологом. На прикроватном столике стояли свеча с ароматом лаванды, графин с водой и маленький букет свежих цветов. Оливия вложила душу в оформление, и меня это тронуло. Растопило последнюю льдинку в сердце. Я забралась в кровать, поставила будильник на восемь утра, чтобы не слишком залеживаться, и обнаружила кучу неотвеченных звонков от Хосслера. Значит, Оливер и Коннор уже пришли в себя и доложили ему о моем побеге.
Впервые с тех пор, как мы расстались, я позвонила ему. Он сразу же ответил и принялся резко отчитывать меня за то, что я сделала. Его прямо разрывало от гнева, и почему-то мне это польстило.
– Ты закончил? – спросила я ровно, когда он сделал паузу, чтобы отдышаться. – Можно маленькой бесправной рабыне, посмевшей уйти от хозяина, наконец высказаться?
– Кристи, что ты несешь? Какая рабыня?
– Только не говори, что ты воспринимал меня как равную, когда разыгрывал меня вместе с твоими бодигардами.
– Мне было важно знать, что ты в порядке!
– Если бы это было действительно важно, ты бы не предпочел мне компанию моего отца. Ты бы на хрен его послал.
Хосслер умолк, тяжело дыша, словно вот-вот собирался швырнуть трубку на пол. Подумать только, господин Сталь Вместо Нервов пришел в ярость. Прямо как тогда, на поле, когда я посмела не сесть в его машину.
– Кристи, где ты? – чуть спокойней сказал он, пытаясь взять себя в руки. – Возвращайся домой, не глупи. Ты нигде не будешь в безопасности. Ни ты, ни ребенок. Прошу тебя…
Разговаривая с Хосслером впервые за столько дней, я забыла, каким настойчивым и убедительным он может быть. Как неадекватно реагирует моя голова на звук его голоса. Как мне хочется бросить все, послать все лесом и бежать к нему. Тем более что сейчас мы были так близко – в черте одного и того же города. Я могла бы взять такси – и уже через полчаса стояла бы на пороге его квартиры. Всего полчаса – и он снова был бы моим…
Нет. Не был бы.
Он сделал свой выбор.
То ли ради денег, то ли ради карьеры, то ли ради того, чтобы продолжать видеться с Нессой, он выбрал работу на моего отца.
– Где ты? – повторил Хосслер.
– У Ричардсов.
– Где? – бесцветным голосом переспросил он.
– Ты услышал.
– Боюсь, мне больше нечего сказать, – все, что смог вымолвить он, внезапно охрипнув.
– А ничего и не нужно говорить, Джейден. Я в безопасности, и я в порядке. Машину оставила на берегу возле переправы, не забудь забрать. Ключ спрятала под капотом. Дома чистота и порядок. Я ничего не взяла. Арендную плату переведу за этот месяц полностью. Передавай привет Коннору и Оливеру, надеюсь, они не злятся. И пусть Софи меня простит. Спокойной ночи.
Харт ничего не ответил. Долго молчал, потом выдал:
– Ты сказала «дома».
– Что?
– Ты сказала, что чистота и порядок – дома. И в этой оговорке больше смысла, чем во всем том, что ты сейчас творишь. Как жаль, что я не могу достучаться до той части тебя, что ответственна за эту оговорку, и убедить ее вернуться домой.
– А мне не жаль, – ответила я, глотая слезы. – Все равно между нами все кончено.
– Боюсь, что так, – ответил он после долгой паузы и отключился.
                                   * * *
Второй раз за последние два месяца я стояла на кладбище, вдыхая запах влажной свежеразрытой земли, смешанный с ароматом лилий и полированного дерева. Гроб был закрыт, его окружали Ричардси, родственники по линии Дикси, их близкие и друзья. Траурные вуали трепетали на ветру, черные смокинги и плащи блестели дорогими тканями на скупом декабрьском солнце. Несколько маленьких детишек шептались в стороне, прикрывая ладонями рты, и почему-то я вспомнила маленькую себя. Вспомнила похороны дяди Эммета, его труп, который в гробу выглядел лучше, чем дядя при жизни, и шутки Реджи про некростилиста, над которыми я хихикала прямо на кладбище…
Теперь мне было не до смеха. Смерть давно перестала быть театром, забавной страшилкой, поводом наесться пирожных на поминальном банкете. Теперь она превратилась в реальность, я видела ее в опухших от слез глазах, слышала в голосах, что оплакивали покойницу, чувствовала в холоде, который исходил от промерзшей земли. Дикси больше не будет лежать в теплой постели или горячей ванне, больше никогда не коснется раскаленного песка или прогревшейся морской воды. Ей не тонуть в жарких объятиях, ей не подставлять губы под пламенные поцелуи…
Ей лежать здесь – в вечном холоде и вечном мраке. В кровати из полированного дерева, на матрасе из прогнившего бархата, с почвой вместо одеяла.
Джована предложила мне остаться в доме, боялась, что волнение навредит моему ребенку. Но разве могла я не пойти. Ведь я знала ее, помнила ее, вместе мы смывали кровь Джоша с пола в нашем доме, пили какао, сидя у его постели, и это ее я воскресила бы, будь у меня одно волшебное желание…
Там же, на похоронах, я впервые за долгое время увидела самого Джоша. Он не появлялся в доме с тех пор, как я прибыла туда. Мы не разговаривали ни до, ни во время церемонии. Я встала в самом последнем ряду, позади гостей, чтобы не давать повода для сплетен. Хотя одно мое появление на похоронах уже было этим поводом. Думаю, все знали, от кого беременна Кристи Хакер и что забеременела она тогда, когда Дикси еще не признали мертвой. Я ловила на себе взгляды, холодные и презрительные. Какая-то молоденькая девица даже закатила глаза, глядя на меня.
Но, как это часто бывает, все изменилось в одну секунду. Как только Джована взяла меня под руку, вывела в первый ряд и заставила встать с ней рядом.
– Ты уверена? – прошептала я ей на ухо.
– Прячутся только те, кому стыдно. А тебе нечего стыдиться. Не ты убивала Дикси, не ты похищала саму себя, не ты себя насиловала…
– Джош не насиловал меня, – одними губами сказала я.
– Насилие – это не только когда на тебя набрасываются в подворотне. Насилие – это любой случай, когда ты не можешь взять и уйти домой. Помни об этом.
Джована стояла по одну руку от меня. А Джош – по другую. Мы не говорили и даже не смотрели друг на друга. Он в основном глядел только в ту яму, в которую опустили гроб с Дикси. И, как мне показалось, был готов броситься туда следом.
Выглядел он ужасно. И ни плащ от «Прада», ни свежая стрижка не сумели выправить эту ауру запущенности и безысходности, которая его окружала. Когда на гроб полетели комья земли, он не выдержал, закрыл лицо рукой и стал оседать, словно все силы вдруг покинули его.
Невыносимо было видеть все это и бездействовать. Я шагнула к нему и обняла. Джош опустил голову и уткнулся лицом в мое плечо. Его душили слезы, его руки вцепились в меня, как в последнюю опору на этой дороге, за которой – обвал.
– Прости меня, – прошептал он, словно извиняясь за все сразу: за то, что нуждался в опоре; за то, что похитил меня; за то, что стал отцом моего ребенка; за то, что отдал меня моему отцу…
Я не могла выдавить из себя ни слова, но впервые за долгое время больше не чувствовала ненависти к нему. Скорее жалость, грусть и какую-то дезориентацию, словно плыла на лодке в густом тумане.
Потом Джош отстранился, заглянул мне в самую душу – его глаза были красными и пугающе мрачными, как глаза загнанного животного, – и сказал:
– Ты и мой ребенок – вы будете единственными, кто выживет.
– В смысле? – моргнула я.
– Я сотру Хакеров с лица земли. Оставлю только вас.
– Джош, – выдохнула я, цепляясь за его рукав. – Прошу тебя… Это не выход, это ошибка, это начало конца…
– Я поклялся только что. Над ее могилой, – сказал он без всяких эмоций на лице. – Все решено.
                                   * * *
Нет ничего хуже чувства беспомощности. Когда смерть вот-вот войдет в открытую дверь, а ты не в силах воспрепятствовать ей. Стоишь, как дитя, которое сдуру открыло дверь вору. Смотришь на него, открыв рот, и ничего не можешь сделать. «Взрослые дома?» – спрашивает он, хищно улыбаясь. «Нет», – отвечаешь ты. «Тогда я возьму то, что мне нужно, ты же не против, малышка?» – говорит он и заходит внутрь. И вот он уже в твоем доме, выбирает то, что ему нравится, сует в карман отцовские запонки, прячет за пазуху сережки мамочки, прихватывает ящик на замке, который папа прятал в стене, и уходит. А ты со слезами смотришь ему вслед и чувствуешь себя полным ничтожеством.
Чувство безысходности и раньше было моим частным гостем, но после похорон Дикси захватило меня полностью. Смерть уведет тех, кто мне дорог, и я ничего не смогу сделать. Я постоянно слышала угрозы, планы уничтожить, отомстить, стереть с лица земли и каждый раз сохраняла веру в лучшее. Но в этот раз, заглянув в глаза Джоша на кладбище, поняла, что надеяться больше не на что. Теперь он не остановится, пока не утолит свою безумную жажду мести.
Мои дурные предчувствия усилила Джована, когда намекнула мне, что если я хочу уберечь Рейчел, или Агнес, или братьев, то лучше бы им уехать в другой город, а то и страну. Надолго, а лучше навсегда.
– А остановить Джоша никак нельзя? – спросила я, приходя в отчаяние.
Она коснулась моей щеки и ответила:
– Если бы это было возможно, я бы это уже сделала.
В тот же день я позвонила Рейчел и предупредила об опасности, умоляла уехать из страны хотя бы на время, но она отказалась.
– На все воля Бога, – сказала она совершенно спокойно, словно мне снова было десять лет и меня можно было не воспринимать всерьез.
– Рейчел, а если Бог именно этого и хочет, чтобы я предупредила тебя? Что, если я – орудие Его воли?
– Возможно, милая, как и может быть то, что ты – орудие воли… других сил.
– Дьявольских? – усмехнулась я.
– Я не сказала этого, – тихо ответила она.
– Всего лишь намекнула на это.
– Теперь ты живешь у Ричардсов, Кристи. Я ни в чем не виню тебя, я по-прежнему тебя люблю, но ты можешь быть марионеткой в руках тех сил, которые не имеют ничего общего с Богом…
«Как будто мой отец имеет что-то общее с Богом!» – хотела выпалить я, но предпочла промолчать. Ссора с Рейчел сделает только хуже. Помешает ей прислушаться ко мне.
– Подумай обо всем, что я сказала, Рейч, прошу тебя. Я с Ричардсами только затем, чтобы спасти своего ребенка. А ты должна спасти своего. Агнес должна жить, любить, радоваться сотням новых дней, а не лечь в землю, будучи малышкой. Хотя бы раз позабудь о Боге, Рейчел, и пусть тебя хоть раз поведет простой, животный инстинкт самосохранения. Тот самый, что уводит лис от охотника и голубя от ястреба. Бог, случается, подводит, а инстинкт – никогда. Я люблю тебя, Рейчел. И всегда буду любить.
До Винни я так и не дозвонилась. Как и до Софи. Надеюсь, они помирились и телефоны не берут в руки, потому что заняты более важными вещами…
И еще я позвонила Хосслеру. Не могла не позвонить. Во имя всего, что между нами было, я должна была предупредить и его тоже:
– Не садись с моим отцом в одну машину и вне дома смотри в оба, потому что Джош уже шагнул за последнюю черту, за которой нет ничего, кроме смерти.
– Только не говори, что расстроишься, если мои внутренности повиснут на ветках деревьев, – усмехнулся он. Впрочем, беззлобно.
– Несмешно, – сказала я.
– А, по-моему, очень. Разве это не забавно – думать мысли, строить планы, воображать о себе что-то, а потом тебя тупо сжирают вороны. Ну или черви. Кто быстрее доберется.
– Джейден, перестань…
Он рассмеялся, потом сказал, уже серьезно:
– Не волнуйся обо мне, Кристи. Я постараюсь умереть… попозже. Лет этак в сто. От какого-нибудь до ужаса скучного диагноза вроде цирроза печени. В окружении детей, внуков и адвокатов, которым будет не терпеться заняться моими финансами. В одной руке бутылка винтажного вина, в другой – жирный масляный пончик из Offbeat. Или косяк. Зависит от того, на какой стадии будет мой цирроз…
«Господи, я скучаю по тебе, – подумала я. – Даже после всего, что ты сделал, я скучаю по тебе, как ненормальная…»
– Я знаю, что угроза была всегда и ты привык к ней. Но на этот раз все иначе. Смерть Дикси он не простит. Он трупами улицы выстелет, но отомстит за нее!
Хосслер помолчал, словно над чем-то раздумывая, потом сказал:
– Кристи, я отправил тебе кое-что по почте сегодня. Должно прийти завтра. Это мой небольшой прощальный подарок для тебя и твоей крохи.
– Прощальный?
– Я возвращаюсь в Шотландию. Закончил здесь все свои дела, и в Дублине больше ничто не держит. Меня уже ждет новое дело в Эдинбурге. У местного политика пропала дочь. Полиция работает спустя рукава. Думаю, я возьмусь за это…
Я молчала так долго, что ему пришлось позвать меня по имени.
– Да, я здесь, – откликнулась я, прерывисто дыша, словно мне только что врезали в солнечное сплетение. – Прекрасное решение. Чем дальше отсюда, тем безопасней. Я искренне рада за тебя.
– Благодарю, – ответил он. – Завтра, когда получишь конверт, открой его, когда будешь одна. Налей себе чашку чая, посмотри в окно на небо и прочувствуй момент.
– Что там? – спросила я заинтригованно.
– Надежда, – ответил он, и я поняла, что он улыбается.
После разговора с Хосслером я долго сидела в кресле у окна, глядя на безмятежный рождественский город. Снег так и не выпал, все было серым и мокрым от ледяных декабрьских дождей. Только гирлянды, которыми украсили деревья и карнизы домов, намекали на приближающийся праздник и скорый новый год, который, впрочем, не обещал ничего хорошего. Только разрушение и смерть. Только слезы и заваленные лилиями надгробия. Только мечты о любви и мире, которым не суждено исполниться.
Я спустилась в гостиную, где стоял тот самый рояль, на котором Джована, прикидываясь моей ученицей, разучивала гаммы, и опустилась на стул перед ним. Хотелось играть. Выплеснуть на клавиши свою боль, освободиться, снова стать той Кристи Хакер, которая верила в Бога, имела семью и пыталась примирить огонь и воду. Я начала играть, не обращая внимания на ошибки покалеченной руки, которая больше не могла брать сложные аккорды. Гостиную наполнила фальшивая и пугающая мелодия – за нее меня тут же лишили бы всех музыкальных наград и запретили приближаться к клавишным инструментам. Диссонанс резал слух, и мне приходилось играть медленнее обычного, но, странное дело, мне все равно стало легче. Словно я пробежалась босиком по морскому побережью, поднимая брызги воды и дыша холодным соленым воздухом. Будто я только что пролетела на воздушном шаре над горными хребтами. Словно я только что коснулась звезд, и они не обожгли мне руки – просто немного согрели их.