Игра королей. Второй Том. Короли И Братство Смерти.

14. Омут Памяти¹

   Все недоумённо уставились на Куроми. Макуро смотрел на неё с надеждой, что она прояснит, почему он слышал эту песню в своей голове? Именно голосом Куроми. Будто она сидела у его койки и пела ему песенку про мост, но не в мажоре, как её пели бы дети, а усыпляющем, окутывающем с ног до головы, как туман, миноре. Её голос подходил музыкальной шкатулке. Макуро этот мотив и голос ещё при первом обнаружении показались знакомыми, но он не придал этому ровно никакого значения. Он никак не связал эти два факта даже когда сидел тут, но теперь, когда она вошла в палату, его как громом поразило. Этот нежный, убаюкивающий, почти дурманящий голос ему знаком из сна. Этот старый, детский, но сейчас возродившийся сон и был тем, что привлекло его в Куроми в их первую встречу. Он знал из своих снов, что этот же голос читал ему книжки, хотя в памяти было не разобрать ни слова, говорил с ним почти полушёпотом. И этот голос казался ему бесконечно родным и любимым, хотя в нём были и нотки глубокой, щемящей скорби.

—Куроми… — позвал её Макуро, ощущая, что мысленно она не здесь. Куроми смотрела на связиста невидящим взглядом. Она не видела Исакуро, но знала, что его тоже контузит. Куроми знала, что Элен мертва. Именно что мертва, а не спит внутри неё. Джокер невольно убил её, разорвал не тело, а сознание. Куроми не знала, кем называть себя теперь. Тенью, эхом, воспоминанием… Или паразитом чужой жизни? Гораздо приятнее было думать о себе, как о перерождении Элен. Будто она, как легендарный феникс восстала из пепла. Но что теперь она может сказать Макуро? Куроми обладала почти всеми воспоминаниями. Сейчас, когда её власть в теле стала практически абсолютной с помощью лекарств и медитаций, но она понимала, что эти воспоминания не её, как и не её жизнь. Она помнила, как Элен сидела у койки умирающего от рака головного мозга младшего брата и во что бы то ни стало старалась улыбаться ему, не покидать как можно дольше, чтобы он не боялся ни тьмы, ни света, что бы не ждало его после того, как он покинет этот мир навсегда. Куроми чувствовала эхо бесконечного раскаяния и терзающей тоски. И даже если она не та Элен, то хотя бы будет ей достойной заменой, как бы ужасно это ни звучало. Умер её братишка. Зачах у неё на руках, будто нераспустившиеся цветок, чьи корни медленно пожирали черви.

   Она просидела в немом оцепенении тридцать секунд, а потом закрыла лицо руками, не в силах больше играть в гляделки со связистом. Исакуро понял, что тут происходит в ту же секунду, что и она, будто они могли общаться мысленно. Он будто в тандеме понял, что они думает одинаково: "Макс" Куроканши не встревал и не задавал вопросов. На пару секунд он забыл, что тоже существует и находится в этой палате. Капитан постарался подумать о чём-то своём, о простом, но в Курограде не водится "своё" и "чужое". Есть "наше". И "наше" требовало думать о сне Макуро и о странной связи между ними. Куроми и Исакуро не переглядывались. Словно боялись, что если сделают это, кто-то спросит об этом в слух. Исакуро встал со скамейки и отошёл к столу, сделав вид, что ему что-то понадобилось. Он схватился за пустую кружку из под кофе, будто утопающий за спасательный круг, который не позволит ему утонуть в мыслях.  Думать о Максе больше 5 секунд в пару месяцев или чаще было просто невыносимо. И с этой болью не справлялась ни магия, ни таблетки. Теперь перед ними стоял выбор: сказать Макуро безумную мысль, которая пробила брата и сестру вместе, пободно осколочной пуле, или же найти какое угодно объяснение, не выходящее за рамки логики и сказать его с максимально умными лицами. Исакуро не знал. Впервые ощутил, что не хочет сам принимать решения за них двоих. Пусть он и старший брат, он не мог себя заставить, потому смиренно отдал эту честь сестре: "Как-никак, ты теперь босс, Куроми, третья карта по силе, но в твоих руках власть куда более высокая, чем простой пост. Ты повелеваешь не умами карт, как наши вожди. Ты повелеваешь их сердцами. А ни один ум не сможет подавить или, не приведи Высшая Сила, уничтожить сердце, как ни старайся. Их чувства - нити власти в твоих руках. Ты можешь дёрнуть за любую, и я готов поспорить, что почти каждый, чья совесть чиста, не откажет тебе в помощи. Даже наши вожди каким-то образом в твоей власти". И у него похолодело внутри от этой мысли. "Если твои завистники поймут это, это приведёт их в ужас. Они могут попытаться…" — и тут он услышал:
—Наверное, мне стоит сменить песню, которую я постоянно пою, ты, должно быть, наслушался, — Исакуро обернулся. Его глаза заметались по сидящим на скамейке. Он был почти уверен, что Куроми скажет правду.  "Нет, она должна! Почему?" — он взглянул на Куроми, приобнимающую Макуро за плечо. Она врала так естественно. С той же улыбкой на лице. Её голос не дрожал, она не отводила взгляд или что-то типо того, как это делал какой-нибудь Курон, который просто напросто не способен врать, глядя в глаза. Куроми врала так, будто сама верила в это. Макуро ответил, выдыхая:
—Может быть. Тогда, если так, можешь пожалуйста петь «Трава у дома²» или что-то такое? — по спине Исакуро (и как он не сомневался, Куроми - тоже) прошлась армия холодных мурашек. Это была любимая песня их отца. Исакуро так и услышал в голове его чуть дребезжащий где-то в районе горла, голос, подпевающий: