Французский поцелуй | P. M.

Глава 7

Тусовщики оставили общежитие. Я обновляю свой веб-сайт и жую (точнее пытаюсь) закуски из торгового автомата: батончик «баунти», который на вкус ни чем не отличается от «маундс», и пакетик черствого «мадлен», печенья в форме ракушки, от которого хочется пить. Вместе они подняли уровень сахара в моей крови до рабочего состояния.
Так как у меня нет новых фильмов на рецензии для «Киноманки» (я отрезана от самого хорошего, чистого и чудесного, что есть в Америке — кинематографа), я вожусь с планом сайта. Создаю новый баннер. Редактирую старый обзор. Вечером Бекки присылает электронку:

Вчера вечером ходила в кино с Мэттом и Амандой М (м от мишурной). И угадай что! Алекс спросил о тебе!!! Я ответила, что у тебя всё хорошо, но ты С НЕТЕРПЕНИЕМ ждешь каникул в декабре. Думаю, он понял намёк. Мы с минуту поговорили о его группе (все ещё никаких выступлений, конечно), но Мэтт всё время корчил гримасы, так что пришлось уйти. Ты же знаешь, какого он мнения о Алексе. О! И Аманда попыталась уговорить нас пойти на последнюю слезовыжималку твоего отца. Я ЗНАЮ.
Поганка, возвращайся домой.
Бекки

Мишурной. Эффектно привлекательный, но дешевый или неискренний. Да! Это про Аманду. Я только надеюсь, что Бекки не сильно навязывалась, несмотря на мое желание получить письмо от Алекса. И не могу поверить, что Мэтт все ещё так странно себя ведет, хотя мы больше не встречаемся. Алекс всем нравится. Ну, иногда он раздражает менеджеров, но потому что склонен забывать рабочий график, а затем сообщать по телефону, что заболел.
Я перечитываю письмо, надеясь на появление слов: «Алекс говорит, что безумно любит тебя и будет ждать всю вечность». Размечталась.
Просматриваю любимую доску объявлений, чтобы узнать мнение народа о новом фильме отца. Рецензии на «Решение» не особо радужные, хотя фильм гребет деньги лопатой. Один постоянный пользователь, clockworkorange88, написал: «Фильм отсосал... грязные яйца. Будто я пробежал в июле милю в кожаных штанах».
Звучит правдиво.
Через какое-то время я начинаю скучать и забиваю в поиск «Как Вода для шоколада». Хочу удостовериться, что всё прочитала перед написанием эссе. Конечно, у меня не две недели, но ещё достаточно времени. К примеру, вся ночь.
Бла-бла-бла. Ничего интересного. И только я собираюсь перепроверить электронку, как на глаза попадается отрывок:
На протяжении всего романа жар выступает символом сексуального желания. Тита контролирует огонь на кухне, но огонь в ее теле — сила чувств и разрушений.
— Лив? — Кто-то стучит в дверь, и я подпрыгиваю на месте.
Нет. Не кто-то. Мурмаер.
На мне поношенная футболка с желто-коричневым логотипом коровы и ярко-розовые фланелевые пижамные штаны с рисунком в виде гигантской клубнички. Никакого лифчика.
— Лив, я знаю, что ты здесь. У тебя свет горит.
— Подожди минутку! — кричу я. — Я сейчас.
Хватаю черную толстовку и застегиваю ее до морды коровы прежде, чем резко дернуть дверь.
— Привет-прости-за-ожидание. Заходи.
Я распахиваю дверь, но Мурмаер замирает на секунду, просто уставившись на меня. Не могу прочитать выражение его лица. Затем оно расплывается в озорной улыбке, и он заходит внутрь.
— Милая клубничка.
— Заткнись.
— Нет, правда. Очень симпатичная.
И хоть под этим «мило» он не имеет в виду «я хочу бросить свою девушку и начать встречаться с тобой», во мне вспыхивает искра. «Сила чувств и разрушения», так хорошо знакомая Тите де ла Гарза. Мурмаер стоит в центре моей комнаты. Он начинает чесать в затылке, и футболка задирается на одной стороне, выставляя часть голого живота.
Вших! В моем сердце загорается огонь.
— У тебя так... э... чисто, — отмечает Мурмаер.
Шшш. Огонь погашен.
— Правда что ли? — Знаю, что у меня опрятная комната, но я ещё даже не купила хорошее средство для мытья окон. Кто бы ни чистил мое окно последним, он не имел ни малейшего понятия о существовании чистящего средства «Виндекс». Нужно только распылять немного за раз. Большинство людей распыляет слишком много, и раствор затекает в углы, которые потом трудно высушить, не оставляя полос или ворсинок...
— Ага. Аж мурашки по коже.
Мурмаер оглядывает комнату, беря вещи и рассматривая их, как я у Авани. Он пристально изучает коллекцию бананов и статуэток слонов, выстроенных в ряд на комоде. Берет стеклянного слона и морщит лоб.
— Это мое прозвище.
— Слон? — Он качает головой. — Прости, я не врубился.
— Оливия Олифант. Банановый Слон. Моя подруга собирает их для меня, а я собираю игрушечные мосты и бутерброды для нее. Её имя — Ребекка Сондервик, — добавляю я.
Мурмаер ставит слона на место и подходит к столу.
— Значит, все могут величать тебя слоном?
— Банановый Слон. И нет. Определенно нет.
— Прости. Но не за это.
— Что? Почему?
— Ты поправляешь всё, чего я касаюсь. — Он кивает на мои руки, которые поправляют слона. — Невежливо с моей стороны вот так заходить и трогать твои вещи.
— О, всё нормально, — тараторю я, отпуская фигурку. — У меня можешь касаться всего, что хочешь.
Мурмаер замирает. Его лицо принимает забавный вид прежде, чем я осознаю, что ляпнула. Я имела в виду совсем другое.
Не то чтобы я против...
Но мне нравится Алекс, а у Мурмаера есть девушка. И даже если бы всё было по-иному, еще есть Авани. Я никогда не отобью у неё парня, после того как она была так добра со мной в первый день. И во второй. И во все дни на этой неделе.
Кроме того, Мурмаер просто привлекательный парень. Зачем гнать волну. Улицы Европы ведь кишат красавчиками, правильно? Ухоженными парнями с аккуратными стрижками и в элегантных пальто. Не чтобы я нашла даже отдаленно такого же красивого как месье Пэйтон Джей Мурмаер. Но всё же.
Он отворачивает от меня лицо. Это мое воображение, или он смутился? Но почему он смутился? Это у меня идиотская улыбка.
— Это твой парень?
Он указывает на обои моего ноутбука — дружескую фотографию с коллегами. Мы ее сделали перед полуночной премьерой экранизации одного фэнтезийного романа. Большинство из нас было одето как эльфы или волшебники.
— Тот с закрытыми глазами?
— ЧЕГО? — Он думает, что я встречаюсь с парнем аля Геркулес? Геркулес — помощник управляющего. Он на десять лет меня старше, и, да, это его настоящее имя. Но он весьма мил, настоящий гуру японских ужастиков, и забирает волосы в конский хвост.
Конский хвост.
— Лив, я шучу. Этот. С бакенбардами. — Он указывает на Алекс, причину, по которой я так люблю эту фотографию. Наши головы повернуты друг другу, и мы заговорщески улыбаемся, как будто разделили личную шутку.
— О. М-м-м... нет. Не совсем. Я имею в виду, Алекс — почти мой парень. Я уехала прежде... — я затихаю от смущения. — Прежде, чем начались серьёзные отношения.
Мурмаер не отвечает. После неловкого молчания он прячет руки в карманы и раскачивается на пятках.
— Предусмотрели всё.
— Что? — Я поражена.
— Ту пурвар. — Он указывает подбородком на подушку на моей кровати. Слова вышиты над изображением единорога. Это подарок моих бабушки и дедушки, девиз и герб клана Олифант. Давным-давно, мой дедушка переехал в Америку, чтобы жениться на бабушке, но он все еще предан Шотландии. Он всегда покупает нам с Шонни вещи в цвете фамильного пледа (сине-зеленый фон с черными и белыми линиями). Например, мое покрывало.
— Да, я знаю, что это значит. Но откуда ты узнал?
— Ту пурвар. Это на французском.
Превосходно. Девиз клана Олифант, который сверлил мою голову с самого младенчества, оказывается, написан на ФРАНЦУЗСКОМ, а я даже не знала. Спасибо, дедушка. Как будто я уже не похожа на идиотку. Но откуда мне знать, что шотландский девиз будет на французском? Я думала, шотландцы ненавидели Францию. Или это были англичане?
Блин, не знаю. Я всегда считала, что он на латыни или другом мертвом языке.
— Твой брат? — Мурмаер указывает на единственную фотографию, которую я повесила над кроватью. Джонни улыбается в камеру и указывает на одну из черепах, которые тянут шею и угрожают оттяпать палец. Мама проводит исследование на тему репродуктивных привычек каймановых черепах и посещает их выводок на реке Чаттахучи несколько раз в месяц. Мой брат любит ходить с нею, в то время как я предпочитаю безопасность нашего дома. Каймановые черепахи — противные.
— Да. Это Джон.
— Маленький ирландец в семье с шотландскими одеялами.
Я улыбаюсь.
— Это больная тема. Мама влюбилась в имя, но дедушка — отец моего отца — фактически умер, когда услышал эту новость. Он-то болел за Малкольма, Эвана или Дугала.
Мурмаер смеется.
— Сколько ему?
— Семь. Уже во втором.
— У вас большая разница в возрасте.
— Либо он был ребёнком по залету, либо последней попыткой спасти брак. Мне никогда не хватало дерзости спросить, что именно.
Ничего себе. Не могу поверить, что вот так это выболтала.
Мурмаер садится на край кровати.
— Твои родители разведены?
Я зависаю над стулом, потому что не могу сесть рядом с Мурмаером на кровати. Возможно, когда я привыкну к его присутствию, то смогу совершить «подвиг». Но не сейчас.
— Да. Папа ушел через шесть месяцев после рождения Джона.
— Мне жаль. — И я могу судить, что это действительно так. — Мои живут раздельно.
Я дрожу и прячу ладони под мышками.
— Тогда мне тоже жаль. Такое врагу не пожелаешь.
— Всё нормально. Мой отец — ублюдок.
— Мой тоже. То есть, очевидно, что это так, если он бросил нас, когда Джонни был еще младенцем. А он бросил. Также по его вине я застряла здесь. В Париже.
— Я знаю.
Откуда?
— Ава сказала. Но гарантирую, мой отец куда хуже. К сожалению, он в Париже, в то время как мама одна, за тысячу миль отсюда.
— Твой папа живет здесь? — Я удивлена. Знаю, что его папа француз, но не могу представить, чтобы родитель отправит свое чадо в школу-интернат, когда они живут в одном городе. Это бессмысленно.
— Он владеет картинной галереей в городе и еще одной в Лондоне. Всё свое время он тратит на них.
— Как часто ты его видишь?
— Никогда, да и я сам стараюсь с ним не встречаться. — Мурмаер становится угрюмым, и тут до меня доходит, что я понятия не имею, зачем он пришел, так что я прямо спрашиваю его об этом.
— Я разве не сказал? — выпрямляется он. — О! Ясно. Я прекрасно понимаю, что если кто-нибудь ни придет и фактически ни вытащит тебя отсюда, ты сама на улицу никогда не выйдешь. Так что мы идем гулять.
В животе взбалтывается странная смесь бабочек и пузырьков.
— Сегодня?
— Сегодня.
— Ясно. — Я делаю паузу. — А Кэтрин?
Мурмаер падает на кровать.
— Планы сорвались, — отвечает он, так неопределенно жестикулируя рукой, что я не решаюсь расспрашивать дальше.
Я указываю на пижаму.
— Я не одета.
— Да ладно, Лив. Неужели ты снова хочешь проходить через старое?
Я одариваю его подозрительным взглядом, и мне в голову прилетает подушка с единорогом. Я кидаю ее обратно, и Мурмаер усмехается, спрыгивает с кровати и бьет с полной силой. Я пытаюсь схватить ее, но безуспешно. Достав меня еще два раза, Мурмаер позволяет отобрать «оружие». Он сгибается пополам от смеха, и я бью его по спине. Пытается отобрать подушку, но я не сдаюсь, и мы тянем на себя, пока он не отпускает. Я падаю на кровать. Голова кружится, на лице выступил пот.
Мурмаер плюхается около меня, едва переводя дух. Он лежит настолько близко, что его волосы щекочут мою щеку. Наши ладони почти соприкасаются. Почти. Я пытаюсь выдохнуть, но больше не знаю, как дышать. И затем я вспоминаю, что не надела лифчик...и во мне просыпается параноик.
— Хорошо, — задыхается Мурмаер. — Вот — вздох, вздох — план.
Я не хочу испытывать к нему чувств. Не желаю всё усложнять. Я хочу быть ему лишь другом, а не ещё одной глупой девчонкой и питать несбыточные надежды. Я заставляю себя встать. Мои волосы торчат во все стороны после боя, так что я беру резинку с комода, чтобы убрать их в хвост.
— Надень нормальные штаны. И я покажу тебе Париж.
— Вот так? Таков план?
— Типа того.
— Ничего себе. «Типа того». До чего мы докатились.
Мурмаер бурчит и бросает в меня подушку. Раздается телефонный звонок. Наверное, мама; на этой неделе она звонила каждый вечер. Я хватаю сотовый со стола и собираюсь сбросить звонок, как высвечивается имя. Сердце останавливается.
Алекс.