Ливень

Обезболивающее

— «Холодно…» —
 
Рябь переливается мелкими волнами, что плавно покачивают худощавое тело. Под толщей воды ковром расправляются зеленоватые путы: тина, напоминающая копну волос, склизко задевает шею и оголённую спину. От её прикосновений охватывает легкой дрожью, но парень не спешит подняться. Само это место вселяет в него сонливость, притупляя желание пошевелиться. Подсаживает в черепную коробку безразличие, как какого-то паразита. Сыро, смрадно, тихо, противно, — ничего не колышет Учиху. Где он, что с ним — наплевать, будто всё происходит так, как и должно. Остывающая кровь медленно течёт по синеватым венам, просвечивающимся сквозь тонкую кожу. Дыхание редкое, цепляющее лёгкие, заставляющее те болезненно разлепляться. Перед глазами занавес из густого, неспешно плывущего тумана. По бокам видны лишь серые силуэты зарослей камыша и рогоза. Те еле трясутся на ветру, абсолютно беззвучно. Из таких травяных островков интуитивно ожидаешь услышать возглас какой-нибудь птахи или лягушачий трезвон. По крайне мере, в реальности, близ водоёмов, всегда раздавалось изобилие звуков. Но это… фальшивка. Саске прекрасно осознавал, что всё вокруг ненастоящее. Внезапный сон? Галлюцинация? Или же загробный мир? Всё равно. В груди не возникло ни крохи удивления или страха. Не хотелось вставать, озираться, бежать. Стоячее болото присваивало его разум, делая частью себя, потихоньку топя в трясине. Всё тут молчаливо дребезжало в едином ритме, как одно целое: вода, растительность, туман, а вместе с ними и брюнет. Вперёд-назад, без резкости и волнения. Юноша ощущал, как из него вытягивают душу, как силы покидают его, но не противился этому. Всё хорошо. Всё правильно. Так и надо. Просто поддайся.
 
Шаткие остатки сознания улавливают приближающиеся всплески и машинально сосредотачиваются на них. Звонкие, быстрые, выбивающиеся из неживого застоя. Совершенно чужие… шаги? Вяло темноволосый размыкает веки. Чья-то протянутая ладонь рассекает слои спустившегося над болтом облака. Кто-то зазывает, предлагает встать на ноги. Нелепая улыбка, взъерошенные светлые пряди, ярко-оранжевая толстовка, смеющийся взгляд… Учиха смотрит на нарушителя внушенного покоя, и равнодушие разбавляется примесью раздражения.
 
— «Мне не нужна твоя помощь». —
 
***
 
Игриво выгибаясь в спине, рыжий перекатывал по полу цилиндр скотча, то и дело подталкивая его за гладкие округлости. Нашёл игрушку, ишь! А к тряпичной мыши, набитой какой-то там специальной травой, от которой кошки, по словам консультанта зоомагазина, сходят с ума, не проявил и капли интереса. Глянув на это, Наруто цыкнул. После обратно отвернулся и ещё разок прогладил прилепленный рисунок. Тот «заслужил» место на стене за особенное содержание. Рукопожатие — какое-никакое согласие с названным «другом», первое за всё время. Такое омега был обязан запечатлеть. И пускай по-прежнему карикатурного Дураске украшают рожки да клыки, эмоции при черкании этого наброска отличались от предыдущих. Не злость, не обида, не зависть, а… довольство, что ли. Как после примирения, вопреки тому, что Учиха не прекращает скалить зубы и дерзить. И всё ж рукопожатие… Кто знает, положит ли оно начало чему-то новому.
 
*** 
 
И когда придурок-Узумаки успел прийти? Учиха едва открыл глаза, а он уже тут: развалился на ковре, задрав ноги на стену, с карандашом и блокнотом в руках. Чудная поза, в которой малец умудрялся что-то рисовать, судя по высунутому кончику языка и звуку скрябанья грифеля по бумаге. Если прилипала здесь, значит, и кошак с ним.
 
Раздражающая парочка зачастила с визитами. Отец не захаживал с такой периодичностью, как они. Кстати, когда тот вообще навещал его? Юноша запамятовал. Вроде дважды после выписки: молча и оставаясь в дверном проёме, точно отгораживаясь от происходящего. Ныне ему смотреть на сына невыносимо. Его лицо кривилось от жалости, безнадёги и разочарования. Да уж, удручающе, когда твой ребёнок, твои вложения и надежды теряют всякую ценность, удосуживаясь жалкой участи обречённо сгнивать на койке. Саске не отрицал того, что превратился в беспомощный, бесполезный кусок мяса, оттого и понимал отца. Но вместе с пониманием ютилась густая злоба, и она преобладала. От него отреклись. Променяли на бутылку коньяка. Уж за ним Фугаку прогуливался в ближайший магазин чаще и охотнее. Компания спиртного ему милее компании сына. При мысли об этом хотелось долго и громко смеяться. Фальшиво, натужно, но с широченной улыбкой во все тридцать два, пока скулы не сведёт, пока связки не откажут. Если даже член семьи отстранился от него, то о прочих и говорить нечего. Все, кого парень принимал за каких-никаких знакомых и друзей, чёрт их подери, испарились по щелчку пальцев. Даже те дурные омеги, клявшиеся в своей верности до скончания веков, стелившиеся ковриком, сбежали. Все, кому брюнет добровольно позволил войти в свою жизнь. Лжецы. Предатели. Каждый.
 
Абсурдно, что с ним остался  Узумаки, деливший общую неприязнь с самых ранних лет. Неожиданно, не внушающе никакого доверия. Они с детства стремились поскорее отделаться друг от друга, чему препятствовала дружба семей. Выдался шанс слинять, а он задержался... Ерунда, и мусолить нечего! Свалит в закат, как интерес пропадёт.
 
Скрежет по бумаге затих. Повернувшись в сторону кровати, блондин столкнулся с уставшим, сердитым взглядом.
 
— Проснулся? — зачем-то спросил парнишка, и без того знающий ответ.
 
 Ясен пень, что проснулся, ведь прежде за «не чужим» сна с открытыми глазами не замечалось. Омега оттолкнулся от стены и кувыркнулся назад, откинув блокнот с карандашом. Сей «трюк» растрепал и так взъерошенные волосы. Бормоча чего-то, словно это сохранило бы равновесие, парнишка приземлился на носки, пошатнувшись, но не завалившись, выставляя руки влево-вправо, балансируя. Гимнаст недоделанный.
 
— Опа!.. — победно сопроводив финал маневра, Наруто встал и в несколько шагов добрался до занавешенного окна.
 
Конец Учиховского сна для него равнозначен разрешению впустить в спальню свет. Голубоглазый сам сощурился, стоило отвести шторы по разным углам. Окинув взором подоконник, отчего-то хмыкнул и отпрянул.
 
— Какую? — На что темноволосый недоуменно, с каплей неясной злости нахмурился. — Книгу. — уточнил Узумаки, останавливаясь напротив шкафа. — Какую тебе? — В ответ всё тот же взгляд «друга». — У тебя с прошлого вечера на подоконнике одна лежит, и ты к ней не притронулся. Ни на миллиметр не сдвинул. Несвойственно для книжного червя, что чисто из принципа дочитывает даже то, что ему не нравится. С этой ты, поди, разобрался, — указав по направлению к окну, добавил паренёк. — Я ж тебя знаю. Ну, какую? — он ожидающе уставился на альфу, слегка приподняв брови, как бы призывая к разговору.
 
Тот поупирался с пару секунд, но всё-таки не устоял перед искушением, проворчав:
 
— «Вендетта». Третий том.
 
Оценив громоздкий шкаф, включающий в себя штук сто книг, юнец озадаченно закусил нижнюю губу, выискивая заветное название средь скопления букв. Расставлено всё, конечно, по алфавиту, но не многовато ли «В»?
 
Закатив глаза, Саске тяжело вздохнул.
 
— Четвёртая полка, шестая слева, — прозвучало утомленно. — Считать-то умеешь?
 
— Представь себе, — проведя ладонью по строю из картонных корешков, светловолосый таки нашел желаемое. — И считать, и читать, и писать. Всё я умею, — протягивая книгу, добавил он, старательно пропуская язвительные комментарии.
 
— Улитка расторопнее, — презрительно бросил Учиха, выхватывая чтиво. — Другого от прогульщика и не ожидалось.
 
Порой Наруто жалел, что вынудил Дураске не игнорировать и не прогонять себя путём издевки с рацией. Грубый, неблагодарный нахал! Впрочем, каким и был. Ничего не меняется. Стоит ли вообще трепать себе нервы? Проще привыкнуть.
 
— Не прогуливаю я! — выпалил омега. — Отчасти, — раздалось тише. — Матушка накрутила себя, вот и думает, что у меня эмоциональное потрясение или типа того, после… ну, ты знаешь.
 
— А ты пользуешься. И не стыдно перед матерью?
 
— Кто бы говорил, — усмехнулся Узумаки, пряча за улыбкой ехидство.
 
Ему было в чем упрекнуть соперника. Всю кровь Микото уж выпил. Сказанное заставило оппонента умолкнуть. Блондин бы продолжил разглагольствовать, вымещая накопившееся возмущение, но вовремя замолчал, не забыв, чем кончилась предыдущая словесная перепалка. Грабли сами лезли под ноги, прося, чтоб на них наступили. Хрен там плавал! Терпение и уступки…
 
— Извини, — вернувшись к блокноту, произнес голубоглазый.
 
— Исчезни.
 
— Неа, — паренёк не спеша качнул головой. — А если и уйду, то придётся вновь воспользоваться рацией. Тебе она не шибко нравится. — При упоминании о говорливой игрушке брюнет поморщился. — Так что я буду  с тобой.
 
— Всегда? — голос Учихи насквозь пропитан саркастичной издёвкой.
 
— Ага, — как отрезал.
 
— Ведёшь себя, как влюблённый дурак из слащавой мелодрамы.  
 
— Обойдёшься. Не романтик я, — сосредотачиваясь на наброске, невозмутимо ответил Узумаки. — Читай давай свою книженцию, червь.
 
___________
 
Штриховкой помечая тени, блондин задумывался, что на днях надо бы новым скетчбуком обзавестись, а то старый на последнем издыхании. Страничек шесть осталось, и тех хватит на дня три. Зачастил он с рисованием. Внушительную долю тонкого блокнота занимал Дураске. Скетчи с ним отличались мрачностью и навеивали холод. То ли от доминирования синего цвета карандаша такой эффект, то ли от личности самого нарисованного. Пожалуй, всё вместе. Как правило, Нару отображал на листе то, что приглянётся: что-то красочное, вызывающее в душе восторг и трепет. Это не тот случай. В альфе голубоглазый не выявлял для себя ничего притягательного. Внешность? Вряд ли. Её напрочь перебивал характер. Собственно, поэтому Саске получался карикатурно, без сокрытия истинной натуры. Светловолосый рисовал его не из-за восхищения, не из-за удовольствия процессом, просто ему верилось, что таким образом он научится понимать «неправильного» Учиху. Будто выведение линий, выбор оттенков, перенос на бумагу выражения лица, телосложения помогут того глубже узнать. Сравнимо с собиранием паззлов, правда, на каждом кусочке своё изображение, что в сумме с другими создаёт полноценную картину о личности человека, о его мыслях, мотивациях. Да и это память, в конце концов, несмотря на то, что не все наброски удостоятся висеть на стене.
 
____________
 
Краем глаза Узумаки посматривал на «не чужого». Полкнижищи победил, обалдеть. Скорочтец, блин. Видать, изголодался по любимому занятию.
 
Ненавязчивый стук в дверь отвлёк обоих. Придерживая за рукоять маленький столик, что напоминал сервировочную тележку, Микото неуверенно прошла в комнату. Здороваться с ней дважды Узумаки не стал, лишь приветствующе кивнул. Шаги женщины лишены твёрдости.
 
— Сынок, пора завтракать, — голос несколько осипший и сдавленный, точно Микото прилагала усилия, дабы подать его. Она ни на что не надеялась, в очередной раз предлагая юноше поесть. Тот метнул взгляд ей за спину, где на ковре расселся блондин. Лицо того расплылось в коварной ухмылке.
 
— Спасибо, — еле слышно отозвался Саске, забирая со столика тарелку.
 
Темноволосая ошеломлённо замерла, когда он, зачерпнув ложкой немного рисовой каши, без всяких уговоров отправил ту в рот. Паршивец-Узумаки, дразня, показал большой палец вверх. Наслаждается зрелищем… Не будь в комнате матушки, младший Учиха продемонстрировал бы тому средний.
 
 — Мам, — медленно-медленно жуя, окликнул её он. Наруто послышалось, или в голосе «не чужого» промелькнула растерянная робость? — Можно мне вернуть оконную ручку?
 
— Я… — Микото застопорилась, не ведая, что и ответить. Горло стягивало удушающим спазмом. — Я поговорю об этом с твоим отцом… — кое-как выговорила она.
 
Младший Учиха кратко зажмурился, пропустив через тело ощущение горькой пустоты. После безмолвно отвёл глаза вниз. Выдох не принёс облегчения. Ладони крепче сжали бортики тарелки, которую Саске был бы не прочь отшвырнуть подальше, если б не уговор. В него не верят… даже она. Неужели самые близкие люди действительно думают, что иного выхода, кроме окна, у него нет? Считают его настолько слабым?
 
— Милый… — мать аккуратно потянулась к щеке сына, однако тот резко отклонился вправо, не давая коснуться себя.
 
— Я хочу, чтобы ты ушла, — сухо.
 
Микото чувствовала, как сердце болезненно поскуливает, а глаза стремительно мокреют. Ноги ватные и в мышцах слабость. Сын продолжал отдаляться, а она понятия не имела, как воспрепятствовать этому, словно была тому не матерью, а чужим человеком. В нужный момент ей не удавалось по-настоящему быть рядом... Та авария оборвала ниточку понимания между ними. Старшая Учиха не знала, как правильно вести с себя с собственным ребёнком, как поддержать, как помочь. Она не могла вернуть ему здоровье, не могла защитить… Из неё не вышло надёжной опоры.
 
— Уходи, — спокойно повторил парень, и дышать отчего-то стало труднее. На грудь опустилась тяжесть, от которой скрипели рёбра, подобно половицам заброшенного деревянного домишка.
 
Женщина, сдержав всхлип, нежно провела рукой по плечу сына, стараясь передать через кончики пальцев всю свою любовь, что не удавалось выразить словами. Непроизвольно Саске содрогнулся, но не решился посмотреть на неё, игнорируя манящее родное тепло, будто боясь растаять. Послышалось отделяющееся шарканье и щелчок дверного замка.
 
Наруто окутывало неприятным холодом. Невольно он оказался свидетелем сцены, которую предпочёл бы не видеть и не слышать. Может, парнишка и любитель повздорить, будучи острым на язык, но конфликты с дворовой шпаной, ничего не значащей для него, — одно, а внутри семьи — совсем другое. Первое приносит азарт и всплеск адреналина, а второе… недоступную взору рану, что болит похлеще ободранных костяшек или сломанной кости. Голубоглазый не являлся участником разборки, не имел к ней отношения, но:
 
— Зря. Тётушка же беспокоится. Сдалась тебе эта ручка, — нервно постукивая кончиком карандаша о бумагу, спросил парнишка.
 
И тишина. Саске так и продолжал сидеть вполоборота к окну. Длинные передние пряди закрывали лицо. Придурку-Узумаки не понять, что дело вовсе не в пластмасске.
 
— Ладно, — вздохнул омега.
 
Учиха не огрызнулся, не прыснул ядом, даже рассерженно не посмотрел. Невзирая на упущенные солнечные лучи, он напоминал одинокую тень. Слишком подавленную, чтобы быть агрессивной. Непривычно аж. Наверное, для него недостающая деталь впрямь важна. Хрен знает, зачем она ему. Объясняться «приятель» не планировал. Светловолосый нутром чуял, что попытка надавить на него обернётся ссорой. Саске слишком упрям: коли не желает изливать свою язвительную душонку, то из него и пыткой слово не вытянешь. Без надобности помыслами он не делится, отвечая издёвками, сарказмом, а иногда не отвечая совсем. Уж в этом весь «друг». Всех держит на удобной дистанции, точно кольями отгораживаясь от неугодных. Рассказывает исключительно то, что считает нужным. Колючий тип. Проще замять эту тему.
 
— Чего приуныл-то? Верну я тебе твою ручку!.. — ляпнул юноша, хотя пока что не представлял, как именно. Кража не катит сто процентов.
 
Темноволосый глянул на него с сомнением, словно несмешную шутку услышал. Надменно цыкнул.
 
— Без вот этого вот! — прозвучало звонко.
 
 Если бы альфа не принимал «не чужого» за придурка и не был бы с ним знаком сто лет, то купился бы на воодушевлённую интонацию... Возможно.
 
— И вообще, что застыл? Ешь, пока горячее. У нас уговор, помнишь?
 
— Ага, — раздалось не особо разборчиво, мычаще.
 
— Ты что, всё ещё первую ложку дожёвываешь? Прикалываешься? На это вечность уйдёт!
 
— Отвали, — скорее упёрто, нежели сердито буркнул темноглазый.
 
_____________
 
С горем пополам «не чужой» осилил тарелку. Узумаки впервые видел, чтобы кто-то так заторможенно ел. Пенсионеры беззубые шустрее! И чего там, в простой каше, жевать-то? Раз и всё! А этот сидит и перемалывает по зёрнышку. И вроде не похоже, чтобы стебался. Что ж, главное — свою часть уговора юный альфа выполнил. Узумаки тоже: ничего не взболтнул, относя опустевшую тару на кухню, где застал Микото. Та безрезультатно пыталась отвлечься на какой-то заурядный сериал, сидя за столом со скомканной салфеткой и стаканом, на дне которого поблёскивала в свете лампы настойка валерьяны. Переглянувшись с юношей, женщина вяло улыбнулась. На её веках и кончике носа выступало покраснение от продолжительного натирания бумажным полотенцем.
 
— Он поел, — единственное, что пришло голубоглазому на ум. Он надеялся, что эта информация принесёт тётушке мало-мальский покой. К своему сожалению, Наруто не мог похвастаться прокаченным навыком поддерживания других людей. Суть сострадания осознавать горазд, а вот с проявлением проблематично. Ступор одолевает, и хоть клюшкой по лбу.
 
Парнишка крутанул вентиль крана, переключая внимание на мытьё посуды. Руки сами потянулись к моющему средству, ища отвлечение от неловкой переглядки. От посвистывающего дыхания позади пульс ускорялся, пробуждая суетливую тревогу. Набор разных голосов из телевизора, тиканье часов в гостиной, шум бегущей воды, стуканья стеклянного стакана о стол били по ушам неестественно громко. Движения губкой набирали обороты. По непонятной причине Узумаки вдруг почувствовал себя тонущим в трясине. Воздух лишался невесомости, не грех захлебнуться… Выветрить бы весь мрак сквозь открытые окна, да так просто не выйдет, покуда на втором этаже есть тот, кто его источает. Под гнётом тягучей тоски, что заполняла собой соседский дом подобно тому, как вода заполняет аквариум, блондин драил посуду усерднее, чем под угрозой матушкиных подзатыльников. И за кем, спрашивается? За заклятым соперником детства! Сказал бы ему кто-то, что так будет, — ни за что бы не поверил.
 
______________  
 
Музыка по-волшебному способна влиять на человеческое настроение, ловко подстраивая то под себя. Эдакий способ в любой момент и в любом месте преисполниться радостью, испугом, волнением, смелостью, спокойствием — чем угодно. Всякая мелодия имеет свою атмосферу. Реальность под её воздействием делается податливой, изменчивой и контролируемой. Выбрал подходящий плейлист — и вуаля! Всё воспринимается по-иному. Без должного толчка возникают не менее правдивые эмоции. Благодаря песням вдохновение приходит охотнее, выручая тем самым многих творческих людей, позволяя им настроиться на работу. Потому-то большинство из них являются обладателями колонок и наушников. Наруто, привыкший к компании задорных ритмов, играющих во всю громкость, не был исключением. Оттого тишь «приятельской» комнаты, как ни странно, резала слух. Умиротворение на грани скуки, прямо как хобби Учихи — немое чтение, которому сопутствовал только скрежет перелистывающихся страниц. И что интересного? Зачем тратить время на вымышленные истории о таком же ненастоящем герое, когда можно испытать что-либо лично? Магии, конечно, нема, но и без неё жизнь полна острых ощущений! К тому же брюнет пренебрегает фантастикой, что в глаза омеги окрашивает сие занятие в ещё более непривлекательные оттенки. Ну, на вкус и цвет, как говорится.
 
Когда чтиво в гладкой обложке соскользнуло с лежачего на свободную половину кровати, Узумаки счёл, что тому в кои-то веки надоело. А нет… Обрывистое пыхтение, смешанное со скулящим выдохом, открыто заявило об ошибочности предположения. Как и в тот раз, побелевшие пальцы впивались в простынь, стремясь прогрызть заодно и матрас. Подрагивающее тело напряжено до последней мышцы — не позавидуешь.
 
Саске был довольно терпим к боли. То ли порог высокий, то ли просто выделывался, не подавая виду. Или воспитание Фугаку внесло свою лепту. В детстве Узумаки вместе с «приятелем» проходил медицинские осмотры для получения справок то в сад, то в школу, то для профилактики, — здоровьице проверить. И там, в больнице, проявлять слабость, плакать или трусить для младшего Учихи было табу. Сам надумал, что такое поведение позорно, или подсказал кто постарше — омега не знал, но даже самый противный укол, от которого и взрослый пустит слезу, не то что ребёнок, темноволосый переносил и глазом не моргнув. Удаление зубного нерва наверняка бы без анестезии пережил. В общем, сама невозмутимость. Однако же сейчас от неё и следа не осталось. Наруто с уверенностью мог сказать, что «не чужому» приходилось ой как несладко. И всё равно тот решил умалчивать, мазохист хренов. Насколько должно быть паршиво, чтобы даже такой крепкий орешек, как Дураске, корчился? Жуть.
 
— Эй, — шустро подползя к кровати, блондин оглядел тумбочку, или, вернее сказать, многочисленные упаковки из-под таблеток.
 
Он догадывался, что Учиха будет зол как пёс, если пристать к нему в столь неудачный момент. Однако в его списке желаний не прописывался пункт: лицезреть, как кто-то корёжится от боли, и бездействовать. Не изверг же!
 
— Может, тебе какой-нибудь обезбол выпить, а? Чего мучиться-то?
 
— Отстань!.. — как и ожидалось, хило, но с распознаваемым раздражением процедил альфа.
 
— Саске, — настойчиво, — обезболивающие.
 
— Они не… помогают.
 
— Блин, —вороша затылок, буркнул Узумаки. — Я могу хотя бы что-то сделать?  
 
Альфа слышал его чуть потерянный голос, но плавающий, словно сам то погружался под воду, то всплывал на поверхность. И ощущения на коже такие же. Голова кругом. Или это потолок вертится? Нет, не бывает такого… Мерещится. Глаза непроизвольно закатывались от усталости. Сон и бодрость для юного альфы разделились, и первое не подразумевало наличие второго. Запас сил исчерпывался с неимоверной скоростью, и терпеть новые приступы становилось всё сложнее. Быстрее свихнуться. Саске казалось, что он пойдет на всё ради того, чтобы почувствовать облегчение. Плевать… просто пусть боль прекратится.
 
— Ты тут, не??? — звонкий омега развеивал пелену, на краткий миг выдёргивая из состояния чёртового овоща.
 
Присутствие постороннего крючками цепляло Учиху за реальность, не позволяя отключиться. А случись так… что было бы после? Возле уха раздаются щечки пальцами.
 
— Ну-ка, видишь, слышишь меня??? — Наруто самую малость запаниковал. Такими темпами уговор нарушится слишком рано…
 
Взгляд «не чужого» мутно просиял крупицей осознанности. В сознании. Хорошо.
 
— Что мне сделать, чтобы помочь? Лучше бы тебе говорить.
 
Усмешка. Полудохлая, жалкая, но усмешка.
 
— Сопри бутылку у отца… — светловолосый недоумевал, всерьёз ли это сказано. Из-за дразнящей интонации фраза походила на сарказм. Или «друг» бредит. — Докажешь… всё…
 
— Хер тебе, — не мешкая, ответил паренёк. Он может быть хулиганьем, драчливой шпаной, даже вандалом, что разрисовывает стены зданий, но не вором! Да и то, что алкоголь унимает всякие раны, физические и душевные, — чистой воды брехня! Всего-навсего яд, а «приятель» уже еле живой. — Не буду я ничего доказывать.
 
Обязан быть и другой выход, исключающий воровство обжигающей жидкости. Что бы такого сообразить… Досадливо омега хлопнул по матрасу. Тот, как и полагается, отпружинил, и рукав кофты задрался. Оголившееся запястье отозвалось неприятными покалываниями. Вчера Учиха хищно вцепился в него, аж удивительно, что синяк не образовался. И тут паренька осенило…
 
Саске ошарашенно шелохнулся, отталкиваясь к стене, заметив его приближение. Точно подстреленный дикий зверь, он не дозволял кому-либо трогать воспаленные, нездоровые участки. Слишком уязвимо. Накатывала протестующая дрожь.
 
— Не смей прикасаться ко мне!.. — рыкнул темноглазый, разом израсходовав воздух.
 
— Не стану, — ровно ответил Узумаки, протягивая руку вперёд. — Ты сам. — Лежачий с недоверием посмотрел на него и брезгливо фыркнул. — Не выёживайся. На, если тебе так легче. — Вопрос застрял на губах неприятеля. Сил, дабы задать его, не нашлось. — Ты тогда сказал: «Обычно дольше». Раз обезболивающие не помогают, то я буду вместо них. Незачем терпеть.
 
Ломота дурманила. Здравый рассудок подводил парня, а стрельба в позвонках достигала апогея. Чёрт с ними, с принципами… Посомневавшись, Учиха таки сжал запястье «не чужого». Тот сдержался, чтобы не сморщиться. Ух, неплохо сдавливает….очень даже. Но не от этого Узумаки дёрнулся в плечах. Ладонь альфы была до мурашек ледяной, точно у покойника. Мёрзнет, что ль? Темноволосый не выползал из-под одеяла ни на секунду, учитывая то, что на нём была надета хлопковая пижама тёмно-синего цвета, а жар от батареи отчётливо доносился с расстояния, прогревая спальню. Скорее всего, Учихе попросту не достает сил, дабы удерживать в себе тепло.
 
 ***
 
Горстка таблеток в ладони. Три белых, одна желтоватая и одна двухцветная капсула. Одинаково горькие, ежели задержатся на языке. С безысходностью потупив голову, вглядываясь в ненавистные колёса, Саске закинул те в рот, попытавшись разом сглотнуть. Риск подавиться не остановил. Сомнительная затея аукнулась царапающим кашлем и мерзким привкусом. Приём лекарств парень считал бессмыслицей. Пустая трата денег. Что они способны исправить? Это не какая-то там простуда, что отступается от обыкновенного парацетамола. Его без толку лечить. Он спрашивал себя, зачем продолжает запихивать в желудок гадкое «исцеление». А потом вспоминал, что виной всему обещание, без которого его бы из больнички вряд ли выпустили. Там-то как с этим дела обстояли: ну, придёт медсестра, подсунет стаканчик с пилюлями, заставит запить водой, а дальше… А дальше два пальца в рот — вот и всё лечение. Родне пришлось забрать младшего, поскольку тот пообещал, что дома он перестанет отпираться. Саске сроду не врал, чтобы в нём не смели усомниться. Но его слов оказалось мало…
 
Бесшумно Микото прошла в комнату, прижимая к груди новый комплект одежды. В её тёмных глазах читалась расслабленность. Но это ложь. Парень знал, что матушка настроена выявить какой-нибудь подвох с его стороны. Временно отложив подготовленную пижаму на край кровати, она мягко придержала подбородок сына, без слов требуя открыть рот. Добровольно-принудительное действо, глубоко презираемое юношей. Однако он послушно выполнил, уводя отстранённый взгляд в левый нижний угол. Убедившись, что младший не прячет таблетки за щеками и под языком, женщина похвально кивнула. Но проверка на том не закончилась. Далее она осмотрела кровать, тумбочку, подоконник, карманы, ковёр, пол… Молча брюнет наблюдал, как мать кружит по спальне. Она ничего не найдёт. Ни в этот раз, ни в следующий, но всё равно не оставит ежедневный контроль. Гадкое чувство засело у Саске меж лёгких, ёрзая при всяком таком «ритуале». Ему не верили, и он поступал так же, когда родня или врачи говорили что-то в духе: «Всё будет хорошо». Идиотская фраза. Даже произносящие её сомневаются в подлинности собственных слов. Дешёвая уловка, дабы откупиться от убогого.
 
Мороз, как в суровом феврале, окатил схуднувшее тело, стоило откинуть одеяло. Хуже холода только последующее унижение, когда женские пальцы ловко цепляются за небольшие пуговички воротника, расстегивая одну за другой.   
 
— Мам, — Саске дёрнуто ухватился за материнские ладони, останавливая ту на третьей пуговице. — Я могу сам, — произносится скорее с мольбой, чем с надеждой.
 
— Не нужно. Навредишь себе.
 
Что-то внутри, потрескавшееся и покалеченное, упало вниз. Темноволосый не знал, что конкретно. Кажется, само ощущение себя человеком. Живым — не фарфоровой куклой. Он был пленником, запертым в угасающем, разлагающемся теле. Оно умирало, приходило в негодность, неумолимо утягивая темноглазого за собой, будто к нему привязали груз и столкнули в бездонное озеро. Желание истерично завопить подступило к горлу. Младший сглотнул. Руки непроизвольно расслабились, опустившись по швам. Третья пуговица, четвертая…
 
***