Мы тоже можем быть счастливы

Один вечер. Одна ночь.

Фильм заканчивался. Но это было не столь важно. Американская история: с белыми пляжами и тачками конца девяностых, с девушками в коротких юбках, что прекрасно открывали вид на длинные худые ноги и тонкие лодыжки, и с парнями в винтажных очках и полурастегнутых рубашках.

Эндрю давно перестал следить за сюжетом.
Он был сосредоточен на ощущениях.

Вес головы Джостена, что лежала чуть ниже плеча, около груди. Выпирающая кость ключицы (с этого ракурса выглядела крайне неестественной) . Она выглядывала из под растянутой футболки, будто и вовсе чужая. На секунду Миньярд предположил, что Джостен вполне мог умолчать об ещё одном старом случае. Даже если так: ну и пусть. Ноги, укрытые одеялом. Нил не очень любил пледы. Эндрю давно догадался. Рыжику гораздо больше нравились вещи, заправленные в постельное белье. Ведь его не встретишь в заброшенных машинах, на пустующих фермах, под мостами с компанией голодных бомжей или в дальних углах аэропортов. А Джостен ночевал там. Бесчетное количество раз.

Эндрю вдыхал запах его волос. Простой аромат и, в то же время, до-безумия дурманящий. Один вдох — случайность. Второй — зависимость. А эти кудряшки... Они переливались в свету огней телевизора. Изгибались в разные стороны, непослушно лезли на лоб и глаза. Эндрю мягко накручивал волосы на пальцы, а затем выпрямлял руку, разматывая завитки. Это забавляло. Успокаивало.

Нил лежал тихо, устроившись на плече у парня. Он практически не ворочался и дышал ровно. Возможно, рыжик даже дремал, потому что пару раз за фильм Миньярду казалось, что он слышит тихое сопение совсем рядом.

Эти прикосновения.

Эндрю практически утопал.

Он мог сидеть так вечно. Внешними фалангами пальц едва касаться щёк рыжика. Закидывать пряди за уши. Рисовать линию скул...

И каждый раз. Каждый гребаный раз...

Натыкаться на шрамы.

Ожоги сводили с ума.

Идеальная память снова и снова возвращала его в те чёртовы дни. Брошенная форма. Брошенные из твёрдых уст последние слова. Брошенное сердце.

У Эндрю было много шрамов. Повязки скрывали не только руки - душу. Но Миньярд ощущал разницу.

Сам он в подобном выражении видел выход. Свежая зудящая боль притупляла более глубокие раны. Миньярд делал это специально. Раз за разом. Порез за порезом. Он не стремился к жизни, он не бежал от неё. Просто существовал. Сначала пытался искать. Потом пытался быть принятым. Затем страдал... Дальше? Серость. Лишь красные пятна на белой коже могли разукрасить пустой мир. Капли подчинялись законам притяжения, и одна за другой могли падать на его чёрные вещи. Кровь ощущалась даже на языке. Он был пропитан кровью. Сделал из неё.