The god that failed

глава 13. Secours

Пыльцой рассыпается битое стекло, хрустит пол, стопы пронзает острая боль впившихся кровопийцами стеклянных когтей. Раскалывается крик, шипят искажением мольбы о пощаде, щеки щиплет от переизбытка соли, на хрип срываются гласные, а по подбородку стекает тоненькая ниточка красноцветной слюны. Из груди мучительным завыванием вырывается стенание, цепной реакцией судорогой сокращаются легкие, сводит растопыренные пальцы, горячий пульс в висках заглушает мысли и инстинкты. Рефлексы не срабатывают; Чонгук ворочается, мечется.

Распахивает глаза. В этот миг он может прощупать реальность до косточек, ощутить каждый нерв и испробовать вкус самой мелкой пылинки, осевшей на языке. Перед ним чернота, огромный пустой вакуум, поглощающий свет, ресницы хлопают громче тишины, Чонгук не может разглядеть даже собственных пальцев. Сон или реальность – сказать трудно, но ощущается острее любой бытовой рутины ради существования. 

Осколочные воспоминания рваными отрывками заполоняют голову, Чонгук пытается разглядеть что-то сквозь бледную клетку тетрадного листа, различить корявые сбивчивые записи, но лишь шипит от найденной между строк боли, дергается и слышит металлический перезвон, точно чугунные колокольчики. Жутко. И дышать колюче – легкие обросли кактусами, к потной, грязной коже прилипла одежда, он сминает в кулаке ткань – на ней спекшиеся следы засохшей крови и сухой пыли. Кажется, будто одет в картон. 

Чонгук снова ворочается, пытается осознать реальность. Под спиной – комканная ледяная влага и жесткость, твердое железо, туго набитый плоский матрас. От холода и нервической испарины кажется, что мокро, пропитанное болотной сыростью тело медленно погружается в густую жижу, булькает. Но Чонгук лежит на горизонтальной плоскости смирно, оставаясь на том же уровне, лишь мышцы ноют от неудобной позы и причиненных издевательств. 

Он сжимает занемевшие пальцы на ногах, посылая по нервным окончаниям колючие мурашки, возвращая телу его врожденные рефлексы и дееспособность. Кряхтя, опирается на тонкие простыни, стянутые почти на пол, пытается приподняться на скрипучем ржавом ложе, больше схожем с раскладушкой в тюремной камере. Но усилие не увенчивается успехом, как только заведенное сверло пронзает черепную коробку резким приливом крови, Чонгук опускается обратно, обреченно пристраиваясь далеко не на мягкой подушке. Гусиные перья в ней будто намокли и слиплись в глиняную кашу или вовсе были заменены гнилой соломой и осенними больными листьями.