The god that failed

глава 17. возведение баррикад

Где-то далеко за пределами сознания звонит телефон, навязчивой трелью растрескивая застывшие забвением мысли; плотные стопки бумаг взметаются вверх, перелистываются, пересчитываются и громко шлепаются о стол, бередят напускной покой. У Тэхена в голове стоит чонгуков крик, режущий, кромсающий, скользят сплетенные в замок напряженные пальцы. Вспотели ладони, виски, позвоночник прошибает холодным током испарины. Не колышется ни один мускул на теле, лишь время от времени подрагивают ресницы, он боится сдвинуться, соскользнуть взглядом на грязно-болотный рукав робы, в которую облачен, словно второй склизкой тесной кожей. Вновь оглушает вспышкой фотокамеры, как при задержании, но в этот раз без обналичивающей таблички и лицемерной дерзости - ослепляет недавними воспоминаниями.

Учащается дыхание и звенит в ушах, события устремляются вспять, возвращают и проматывают по новой суматошную скотобойню складской перестрелки. Вооруженный снаряд, словно подорвавшаяся за секунду мина, затормаживает движения, но усиливает инстинкты: всполох огня и пыли, волна шока и паники, взрыв адреналина и наркотиков - люди снова обратились в животных.

Наземь горохом крошатся закоренелые бандиты и отпетые авантюристы, однако и они не в состоянии противостоять матерым волкам - осклабившимся яростью правоохранительным органам. Законодательством бьет наотмашь, а, точнее, грозит пулеметом и страхом не столько смерти, сколько пожизненного. Поджимаются ободранные хвосты и рваные уши, доселе дикие динго скулят по-сучьи, ведь их куратора и предводителя хладнокровно размазали по стенке одним нажатием на курок. Пуф. И задняя мозговая часть уже разрисовывает картины на рельефе хладного бетона.

Не опрокинулись матрешками только двое. Пусть и выживавшие нечестными, лукавыми и изворотливыми путями, но все еще не истратившие ростки благородности и нравственности, заблудшие в дебри жизненных трущоб дýши. С недавнего времени их овеяло защитной дымкой сильнейшего чувства, создавшего второй подкожный слой - некую броню, оплетшую стеблями свежих проростов вены. И имя этому чувству было - любовь.

Любовь к ближнему, родному, кровному, смешавшаяся с воспаленной страстью и огненной раной прошлого. Они застывают, принимая на себя жаркий удар от обрушившегося на склад взрыва, натужно обреченно встречаются взглядами и наблюдают непредотвратимый коллапс. Приходится молниеносно осознавать происходящее, на полпути останавливать охватываемый тело ужас и ловить, возможно, последний их совместный момент.