Наркотик под названием любовь
Пачка сигарет выкурена. И тобой, и им. Пустые бутылки небрежно разбросаны по всему дому, создавая хаус, подобный вашим отношениям с Хосоком. Сидите в ванной друг напротив друга, абсолютно одетые и уставшие от такой жизни. Он смотрит на тебя своими покрасневшими глазами, отходя от кайфа.
— Такая красивая, — говорит почти безразлично.
Смотрит сквозь тебя, словно он далеко не здесь, словно и слова эти не тебе адресованы, но вы здесь одни, так что…
Ты даже не улыбаешься, как обычно, сил твоих больше нет. Устала от этого бессмысленного фарса, от никотина, от алкоголя в твоей и его крови, от этих проклятых наркотиков, разрушивших ваши отношения. Да, они всё ещё есть, но уже не живые, а существующие лишь благодаря искусственному поддержанию жизни, и то, благодаря тебе. Ты устала, просто по-человечески так больше не можешь, у тебя душа болит, сердце плачет лишь от одного вида Хосока, который всё так же продолжает отсутствующе пялиться в плитку на стене за тобой.
— Хватит, — режешь тишину строгим голосом, непривычным для тебя и Хосока.
— Что? — он словно из спячки вышел. То, с каким тоном ты сказала это, смогло его отрезвить, вернуть из небытия, вырвать из лап монстра другой реальности, в которую Хо погрузился с головой, всячески игнорируя твои чувства.
— Хватит! — более резче, чем в первый раз, говоришь ты.
Где-то с минуту он смотрит на тебя так, будто ты незнакомка, которую он видит впервые. Молчит, о чём-то активно рассуждает, а ты слёзы тихо льешь. Плевать, что тушь потекла, что он видит как ты плачешь, на всё плевать. Ты так просто больше не можешь.
— Т/И… — произносит дрожащим голосом, ты рада, что он хоть как зовут тебя помнит, хоть знает кто ты.
Рвано дышишь и продолжаешь тихо плакать. Хосок ничего не понимает, пытается вспомнить, но не знает чем мог обидеть, задеть, заставить ронять слёзы, как сейчас. А ты много плакала. Он просто не знал, не замечал, не хотел видеть, как ты страдаешь из-за него, из-за его образа жизни, из-за того, какой он, и какой стала ты после встречи с ним.
Раньше ты никогда не курила, изредка пила, а наркотики даже пробовать не собиралась, однако. Любовь — странная штука, даже самых разумных из нас, она сводит с ума. Ты приняла его таким: с его недостатками, со всеми изъянами человеческой души, потому что верила, что сможешь его спасти. Ты была влюблена без памяти, без малейшего шанса очнуться от сладких грез. Первая любовь — она такая. «Если ты не играешь по-взрослому, ты обречен на провал», — думала ты. А ведь ты знала, каким был Хосок, ты слышала о нём, о его приводах, о драках, в которых он участвовал, о девушках, которые его любили, но которых он бросил. Когда вы начали встречаться, тебя невольно записали к их числу, мол очередная простушка, которая везде носится за Хосоком. Все ждали, когда ты переспишь с ним. Обычно, после этого, Хосок перестает интересоваться девушкой, но с тобой было всё иначе, не так, как тебе рассказывали. С тобой Хосок был нежен: он держал тебя за руку, шептал на ухо всякие нежности, отвлекал тебя от боли, целовал твои пухлые губы без капли пошлости, не так, как целовал своих бывших подружек, а так, словно ты была особенной для него. Пусть это был твой первый раз, ты смогла получить удовольствие от инородного органа внутри. Тебе сносило крышу от мысли, что это Хосок, тот самый Хосок, которого ты тайно любила долгие годы. Теперь он твой, и теперь он шепчет твое имя своим сексуальным хриплым голосом. Всё было настолько волшебно, что тебе не хотелось в это верить. Казалось, с тобой не могло случиться ничего лучше, да вот только ты ошиблась. После оргазма он прошептал еле слышно «Я люблю тебя». Любой другой человек сказал бы, что в тот вечер Хо был под кайфом, да только он не был, ты уж точно это хорошо знала.
На утро ты проснулась и осознала, что твоя жизнь больше никогда не станет прежней. Если эта влюбленность и раньше не знала границ, то теперь ты всецело принадлежала ему одному. Вот почему это и случилось? Почему ты оказалась здесь? Почему плачешь в растрепанной одежде с синяками по всему телу? Потому что эта любовь оказалась токсичной.
— Т/И, — снова повторяет он, когда твой беззвучный плач перерастает в громкие всхлипы и вздохи.
— Я не могу смотреть на то, во что мы превращаемся, — прекращаешь плакать, успокаиваешь себя как можешь, говоришь спокойным голосом, насколько это возможно для тебя сейчас.
— А что с нами не так? — аккуратно спрашивает он, боясь задеть один из проводков, способных привести бомбу к действию.
— «А что не так?» Ты издеваешься? — смотришь на него стеклянными глазами. — Ты вообще любишь меня? — задаёшь вопрос, на который уже давно знаешь ответ, в надежде обмануть себя и на сей раз.
— Конечно, Т/И, я…
— Да нихера ты меня не любишь, Хосок! — закричала ты и резко поднялась на ноги, чтобы вылезти из ванны, но тот схватил тебя за голень.
— Постой, — умоляющим голосом произнёс Чон, но ты скинула его руку и вылезла оттуда.
Пулей залетаешь в вашу спальню, вытаскиваешь из шкафа чемодан и начинаешь собирать вещи. Хосок заходит в комнату следом за тобой и захлопывает твой чемодан. — Т/И, пожалуйста…
Ты загораешься словно спичка за долю секунды, в тебе бурлит ярость и агрессия, ищущая выхода.
— У нас же всё было хорошо! — кидает взгляд на вашу фотографию в стеклянной рамке.
— Ничего у нас не было хорошо!
Не раздумывая ни секунды, хватаешь ту самую фотографию и кидаешь ее со всей дури в стену, выпуская эмоции наружу.
Рамка разбивается на тысячу мелких осколков, как и ваши отношения с Хосоком. Больше никогда и не склеишь воедино, а даже если и склеишь, следы останутся навсегда, стекло больше никогда не будет идеальным.
Хосок напуган, потому что никогда такой тебя раньше не видел. С ним ты всегда мягкая, покладистая, всегда делала то, что он говорил, только вот он никогда не мог предположить, что однажды тебе это надоест, и ты взбунтуешься против него.
— Ненавижу! — режешь воздух словами острыми, как нож. — Как же я тебя ненавижу…
Он подходит к тебе вплотную на свой страх и риск, хватает до боли твое запястье, чтобы ты не смогла сбежать от него, но ты вырываешься и даёшь звонкую пощечину. Хосок молчит, кровь сплевывает, не знает как поступить, что сказать, а чего лучше не говорить. Он полностью растерян.
— Ты никогда не любил меня, или кого-то или кого-нибудь ещё! Ты только себя одного любишь, мудак!
— Это неправда… — тихо говорит он.
— Ты просто одиночество не выносишь, а я то думала, что была тебе нужна, что я особенная, — театрально размахиваешь руками, говоря с иронией то, что сердце рвет пополам. — Я такая дура…
— Ты не дура, — впервые в глаза тебе смотрит, через них прощения просит, рядом умоляет остаться, не уходить, быть только его.
А ты разрываешься между тем, чтобы уйти, громко хлопнув дверью, и тем, чтобы снова к губам его сладким, но ядовитым, прильнуть.
— Я… — хнычешь, слова из себя пытаешься выжать, но слёзы мешают говорить, — не… люблю… тебя.
Стоишь перед ним и проклинаешь его за тот день, за ту ночь, когда он сделал тебя своей, когда слова тебе сказал заветные, а ты как дура повелась.
— Это неправда, — холодным, полным уверенности тоном, говорит Хосок и опять тем взглядом на тебя смотрит, коим пленил однажды.
Ты вроде уже не плачешь, собралась, да вот слёзы снова предательски подступают к глазам. Потому что больно. Потому что сердце твое что-то чувствует к нему, вот почему бежать тебе от него сломя голову нужно. Если останешься, Хосок поглотит, уничтожит тебя, как личность, подчинит себе и обратно пути никогда уже не будет.
— Я тебя не… — затыкает тебя поцелуем, настырным и напористым, языком своим тебе в глотку лезет, а ты безуспешно оттолкнуть его пытаешься.
Толкает тебя на кровать, нависает сверху. Везде где можно целует, с заботой и лаской, как в ту самую ночь, а ты от его прикосновений таешь, себя ненавидишь за то, что уже перестала сопротивляться, за то, что отвечаешь на его поцелуи. Одежду с тебя стягивает, поскорее хочет к телу твоему добраться, залечить нанесённые раны, да вот только раны эти куда глубже, куда серьезнее, чем он предположить может.
— Нет… — шепчешь ему в губы, когда он касается кромки трусов.
— Ты же любишь меня, я знаю, — целует уголок губ, спускается ниже, осыпая мелкими поцелуями твою шею, к груди идет, а ты дрожишь как бедный несчастный осенний листок, готовый рассыпаться на части в любую секунду. Знаешь, что это ничего не изменит, очередной секс, которому никогда не будет конца.
— Ненавижу… — и снова плачешь, и снова голос твой дрожит, а Хосок языком по татуировке на внешней стороне твоего предплечья водит, которую ты в его честь набила.
— Ты детей от меня хочешь, не ври себе, — покрывает поцелуями твой живот, медленно спускаясь ниже.
Пытаешься слёзы остановить, да только не выходит ничего. Ты хорошо знала, что если когда-то заплачешь, то уже не сможешь остановиться. Особенно сейчас, когда он трусики с тебя снимает, языком к розовым складочкам пристраивается. Всхлипываешь из-за неожиданного удовольствия, смешанного с болью и отчаянием. Ты не знаешь куда от него бежать, как выбраться из этого замкнутого круга, который, видимо, ты не в силах разорвать. Слёзы медленно высыхают, а спальню заполняют твои стоны, когда язык Хосока касается чувствительного бугорка. Лижет усердно, вину свою пытается загладить, а ты губы до крови искусываешь, стараешься больше ни одного звука не издать, да всё становится бесполезно, когда он вводит свои длинные пальцы в тебя. Двигает ими внутри быстро, подстраивая под темп своего языка, который беспощадно мажет по клитору. Извиваешься вся, в спине выгибаешься, мечешься из стороны в сторону, а он и не думает прекращать эту пытку. Хосок своими грёбанным пальцами все мысли из твоей головы вытрахал, там теперь пусто. Имя его стонать хочется, да только ты всё ещё держишься, не собираешься доставлять ему такое удовольствие.
Заменяет худые пальцы, своим членом. Ты громко охаешь, проклиная себя за свою слабость, за то, что не смогла уйти, когда была возможность. Лицо раскрасневшееся руками закрываешь, чтобы он не видел как хорошо тебе сейчас. Стимулирует пальцами клитор, знает все твои чувствительные точки, где тебе больше нравится, знает твое тело слишком хорошо, А ты говоришь, что не любит. Пальцы ваши сплетает и руки тебе за голову заводит. Без того красные губы кусает, а потом целует настолько нежно, будто никаких укусов и не было.
— Не уходи от меня, — шепчет, целует за ухом и снова шепчет. — Я тебя очень люблю.
Толкается глубже, во всю длину в тебя входит, головкой матку задевает, а ты уже не стесняясь стонешь вовсю, теряя остатки разума.
Тебе без него и дня не прожить, ещё больше будешь плакать, теперь убеждаешься в этом. Любовь — странная штука, слишком зла и жестока, словно паразит, словно клещ, что сидит у тебя под кожей. Ты не его ненавидишь, а себя, за эту самую любовь, за то, что себя предала, за то, что член его тебе дороже, чем гордость. Всё потому что, Хосок твой воздух, а ты им дышишь. Он твоя жизнь, твое всё.
Пару заключительных толчков, и он изливается внутрь. Для тебя это обыкновенное дело, вот почему ты таблетки пьешь не пропуская ни дня.
Наконец-то в себя приходишь, чувствуешь себя использованной, грязной шлюхой, которая не знает слова «нет». Хосок рядом лежит, на тебя смотрит и видит что хороший трах ему вряд ли помог.
— Детка…
— Или мы начинаем жить по-нормальному, либо я ухожу от тебя.
— Ты хочешь, чтобы я наркотики бросил?
— И сигареты, алкоголь — всё. Или это, или я.
— Ты, — твердо, не раздумывая ни секунды, отвечает он.
Удивлённо смотришь на парня, в его серьезность не веришь, да только звучит тот слишком убедительно, до дрожи, до мороза по коже.
— Прости меня, — шепчет куда-то в шею, и ты чувствуешь влагу на своей коже. Это его слёзы, его раскаяние. — Только не уходи, не бросай меня.
Обнимаешь его неуверенно, волосы каштановые гладишь, макушку целуешь и надеешься, что слово он сдержит, что изменится ради тебя.
