Let me be your sun. By _hurricane

Dawns, Sunsets and Northern Lights. 8 глава.

Курт II находит давно забытый подарок.

Курт тихо вошёл в комнату Курта, другого Курта – Курта, что жил здесь когда-то, того, которого его отец полюбил много лет назад, и всё ещё продолжал любить. Был один из тех серых и печальных дней, когда ему было необходимо это: закрыться в святилище не своих воспоминаний, надеясь, что, может быть, на этот раз что-то изменится… что, прикоснувшись в очередной раз к клавишам фортепьяно или вглядевшись в незавершённое полотно, он закроет глаза и, вновь открыв их, сможет сказать, что, наконец, действительно знает всю историю.
Ему казалось, что он слишком мало знает об этой истории. Даже перечитав её вдоль и поперёк сотни раз, он продолжал испытывать неприятное ощущение, будто его ладонь пытается ухватиться за воздух, за пустоту. Иногда он начинал чувствовать собственную неуместность, потому что эти трещины в стенах и пятна краски на полу в этом доме знали больше него. Они слышали смех, смотрели, как невинные поцелуи делались всё смелее, как улыбки зарождались в темноте; они были молчаливыми свидетелями того, как две души учились любить, как они плакали и радовались, и как их сердца бились в унисон во сне.
Стараясь прогнать это ощущение несоответствия, Курт медленно, почти с благоговением пересёк спальню; здесь всё было как когда-то, буквально всё… создавалось впечатление, будто время остановилось. Бёрт заботился о том, чтобы в комнате было чисто, но все вещи оставались на своих местах. Иначе дело обстояло с комнатой для хобби: его сын никогда никому не позволял прибирать в ней, и Бёрт решил, что оставит это положение неизменным.
Курт обошёл круглый стол – стол, за которым они занимались, где они учились узнавать друг друга – и бросил взгляд на широкий подоконник, тот, где, попади он сюда до своего рождения, вполне вероятно, застал бы своего отца, которого никогда не знал, сидящим, прижав колени к груди и неподвижно глядящего на затемнённое стекло.
Наконец, он добрался до второй двери и открыл её, остановившись на миг на пороге. Всё тот же хаос из разбросанных повсюду эскизов, испачканных в краске кисточек, готовых и незавершённых полотен, партитур и бесформенных комочков неиспользованной глины. Всё тот же завал предметов, казалось, осуждающе глядящих на него. Закрыв за собой дверь, Курт прошёл внутрь, осторожно касаясь поверхности фортепьяно и стараясь, как всегда, не наступать на листы бумаги, которые никто так и не посмел подобрать.
Если бы Курт и Блейн не почистили за собой, отпечатки их рук, испачканных в краске, до сих пор были бы видны на этом полу.
Он внимательно глядел под ноги, чтобы следить, куда наступает, и резко остановился, увидев надпись, которой никогда раньше не замечал. Она выглядывала из-под других бумаг, скрывавших её наполовину. Курт нагнулся и поднял с пола листок, изо всех сил игнорируя чувство вины.
Когда он, наконец, прочёл, что там было написано, у него перехватило дыхание.
Если ты появишься на свет, это для тебя. Курту от Курта.
Это была песня. И Курт… Курт написал её для него. Блейн никогда ему не рассказывал, что говорил мужу о своём желании назвать сына его именем. Вероятно, это случилось в период времени уже после того, как была заполнена последняя страница дневника в его последний день рождения, и Блейн никогда не говорил об этих днях, как будто их и не было. Это были вещи, о которых знал только он, и, скорее всего, никогда бы их не разделил ни с кем, даже с ним.
И внезапно чувство его неуместности исчезло. Потому что в течение всего этого времени здесь хранился подарок для него, нечто, что суждено было найти именно ему, и эта мысль делала его присутствие правильным. Казалось странным, что песня не была в руках Блейна, чтобы вручить её ему при первой возможности, но, когда Курт получше пригляделся, то понял причину: она была незаконченной.
Обрывающиеся, перечёркнутые и по нескольку раз переписанные фразы, финальные ноты, растворяющиеся в… не финале… в «прощай», не произнесённом вслух. У него не хватило времени, чтобы закончить её, или, может, он пожалел, что написал это, вдруг подумал Курт, закусив губу, но тогда он бы просто порвал и выбросил листок.
Не давая себе времени, чтобы передумать, он развернулся и шагнул к фортепьяно. Усевшись перед ним, он поднял крышку, расправил бумагу с побледневшими от времени строчками на пюпитре и размял пальцы, пробегая привычным взглядом по нотам и словам в поисках смысла и гармонии.
Все говорили, что у него голос его отца. Блейна. Даже не будучи связан с ним узами крови, он походил на него в повадках и пении, возможно, потому, что именно он научил Курта всему.
Однако, когда он начал петь, его глубокий голос зазвучал приглушённо и почти неестественно, искажённый волнением, в то время, как сердце, будто губка, впитывало слова и, ощущение, что, наконец-то, он на своём месте, обволакивало его нежной лаской. Эти слова были для него. Только для него. И это было прекрасно.*

I wasn’t there the moment you first learned to breathe / Твой первый вдох я пропустил,
But I’m on my way, on my way / Но теперь я в пути, теперь я в пути,
I wasn’t there the moment you got off your knees / И когда с коленей ты встать решил – 
But I’m on my way, on my way / Но теперь я в пути, теперь я в пути. 

Lay down / Просто отдохни
And come alive in all you've found / И все, что можешь, в жизнь воплоти
All you're meant to be / Любые мечты и веления света –
And for now we'll wait until the morning light / А сейчас мы просто дождемся рассвета. 
And close our eyes to see / Лишь закрой глаза свои, 
Just close your eyes to see / Просто закрой глаза и смотри


Его руки временами сбивались – он не знал песню достаточно хорошо, чтобы исполнить её без заминки, впрочем, даже не поэтому… не только поэтому: это было слишком… слишком важно, слишком всё, чтобы бесстрастно попадать в ноты, как если бы ему было всё равно. Внезапно на глаза набежали слёзы, и слова превратились в рыдания, сопровождаемые музыкой.


A tear must have formed in my eye / Возможно, я пролил слезы свои,
When you had your first kiss / Когда поцелуй разделили вы вдвоем,
But I'm on my way, on my way / Но теперь я в пути, теперь я в пути.
So leave a space deep inside for everything I'll miss / И место оставь для меня в сердце своем,
Cause I'm on my way, on my way / Потому что теперь я в пути, теперь я в пути

Lay down / Просто отдохни
And come alive in all you've found / И все, что можешь, в жизнь воплоти
All you're meant to be / Любые мечты и веления света –
And for now we'll wait until the morning light / А сейчас мы просто дождемся рассвета. 
And close our eyes to see / Лишь закрой глаза свои, 
Just close your eyes to see / Просто закрой глаза и смотри


Это было, как если бы всё это время Курт смотрел на него, действительно смотрел, в ожидании, что он найдёт эту песню – о которой никто, даже Блейн, не знал – и поймёт, что, если бы он только мог быть рядом, он бы хотел его в своей жизни, он любил бы его так же сильно, как любил Блейна. И, несмотря на все вещи вокруг него, и дневник на его тумбочке, и истории, которые рассказывал его отец, именно это сделало Курта реальным и близким, больше, чем что-либо другое. Будто вдруг у него в руках оказалось неоспоримое доказательство, что он был на самом деле, ведь он написал эту песню для него ещё до того, как он появился на свет.

And when you feel no saving grace / Если безнадежность почувствуешь ты,
Well I'm on my way, on my way / Знай – я в пути, теперь я в пути.
And when you're bound to second place / И если не достигнешь своей высоты,
Well I'm on my way, on my way / Знай – я в пути, теперь я в пути.

So don't believe it's all in vain / Не думай, что тщетны твои все мечты,
Cause I'm on my way, on my way / (Потому что в пути, теперь я в пути).
The light at the end is worth the pain / Ведь итогом останешься доволен ты –
Cause I'm on my way, on my way / И я в пути, теперь я в пути. 

Курт перестал играть и петь – или плакать, или всхлипывать, неважно – и закрыл глаза, приложив руку к сердцу и глубоко вздыхая с облегчением. Это было удивительное ощущение, сознание того, что ты был настолько важен для кого-то вот так, вслепую, зная, что ничего не ожидая взамен. Потому что именно так любил его отец: всё или ничего, без полутонов, без если и может быть, и кто знает.
И теперь он тоже был частью этой истории, а не сторонним рассказчиком, не зрителем, сидящем в тёмном зале и молча наблюдающим за сценой. Ведь, неважно, сколько – час, день или неделю, но он был в мыслях Курта, на кончиках его вдохновенных пальцев, пока тот писал на помятом, испачканном чернилами листке.

– Спасибо, – прошептал он, не открывая глаз, с лёгкой улыбкой.

– Курт?
Курт поднял взгляд от горы исписанной бумаги, которую неосознанно создал вокруг себя, сидя на полу скрестив ноги в зале для хобби в своём старом доме. Он вынул карандаш из-за уха и начал почти наощупь торопливо собирать листы, складывая в стопку.
Блейн прислонился к косяку двери, с весёлым выражением наблюдая за его суетливыми попытками спрятать незаконченную песню, потому что он знал, что это так, ведь так было всегда: пока он не добивался совершенства, никто не имел права видеть его творения.
– Извини, я… я писал, – сказал Курт, слегка зажал губу между зубами и вздрогнул, заметив, что этим увеличил небольшую трещинку. Уже примерно с неделю его губы были постоянно потрескавшимися, а кожа стала более сухой, и в уголках глаз залегли морщинки, которые не разглаживались, сколько бы он не намазывал их различными кремами, лишь бы Блейн не заметил и мог продолжать говорить, что он всё так же красив, как когда-то.
– Я понял, – ответил Блейн, усмехнувшись. – Ты ведь мне не покажешь, да?
– Когда она будет закончена, ты знаешь, – произнёс Курт, медленно поднимаясь на ноги. – Когда она будет закончена, ты первым её услышишь.
– Хорошо, – согласился Блейн, подавая ему ладонь и ожидая, что он даст ему свою. Когда это произошло, он неожиданно резко притянул его к себе так, что их тела плотно прижались друг к другу, и молча поднял руку, обводя указательным пальцем его глаза, потом вниз до линии челюсти, пока не коснулся сухих губ Курта.
– Блейн, нет…
Но Блейн заставил его замолчать нежнейшим долгим поцелуем, увлажняя его губы. Курт полностью расслабился в его руках, и когда они отстранились, их лица остались на расстоянии поцелуя.
– Мне удалось, Курт? – проговорил Блейн едва слышным шёпотом.
– Что? – спросил Курт, столь же тихо.
– Быть твоим солнцем. У меня получилось?
Курт прислонился на мгновение своим лбом к его и глубоко вдохнул, собираясь с силами, чтобы ответить, хотя ответ был чертовски прост.
– Да, – прошептал он, даря ему быстрый поцелуй, прежде чем продолжить. – Да, Блейн. 


КОНЕЦ.


* Автор перевода песни – моя драгоценная бета, а иногда и альфа.
http://www.youtube.com/watch?v=zHrq_xncP7E