Let me be your sun. By _hurricane

Dawns, Sunsets and Northern Lights. 2 глава.

Первая годовщина свадьбы Курта и Блейна. 

– Не знаю… я не… я не уверен, что это хорошая идея, – нервно покусывая нижнюю губу, сказал Курт Блейну, который в этот момент почти силком вытаскивал его из машины, припаркованной напротив элегантного и уединённого ресторана на окраине Вестервилля.
– Курт, мы уже опаздываем, – ответил Блейн со вздохом, стараясь подавить раздражение перед очередным приступом нерешительности Курта. Прошёл год – ровно год со дня их свадьбы, и Блейн хотел отпраздновать годовщину в классическом стиле: столик на двоих со свечами, их личный официант, подливающий воду ещё до того, как бокалы опустеют, и терпеливо ожидающий, пока они спорят, как малолетки, о том, кто будет платить, и Блейн непременно победит, как и планировал. 
Они вполне могли устроить застолье в саду, сделать так, чтобы ресторан прислал кого-нибудь туда, но… был вечер, нечего было бояться, и всего на одну ночь Блейн захотел почувствовать себя, как все, и сводить своего мужа поужинать. Курт, судя по всему, не разделял его желания. И это было парадоксально, он ведь уже выходил из своего маленького мира без проблем и не где-нибудь, а посреди Нью-Йорка, и, тем не менее, сейчас, казалось, был в ужасе.
В конце концов, Хаммел вышел из машины, маниакально поправляя чёрный жилет, надетый на рубашку и избегая взгляда Блейна, сконцентрировав всё внимание на носках собственных ботинок.
– Курт, – окликнул его Блейн с ласковым упрёком в голосе. Курт поднял глаза, взмахнув своими светлыми ресницами, а потом бросил испуганный взгляд в сторону ресторана, из которого слышались звуки переставляемой посуды, встающих и садящихся людей и их разговоров о жизни вне его дома, о жизни в мире, про который Курт так мало знал. В тот день он чувствовал себя слабым и беззащитным. Ему было страшно.
– Блейн, я…
– Я знаю, – перебил его Блейн, неожиданно подойдя вплотную, прикасаясь ладонью к его щеке и поглаживая скулу большим пальцем размеренными движениями, зная, что это действует на мужа успокаивающе, заставляя его веки опускаться медленнее, точно так же Блейн делал это в их постели, наблюдая, как он мало-помалу проваливался в сон, его взгляд становился всё более затуманенным, а черты расслабленными.
Курт был словно музыкальный инструмент, и Блейн в точности знал, какие струны тронуть кончиками пальцев, чтобы вызвать звуки и их оттенки, которые хотел: от самых высоких и мелодичных нот чистого удовольствия до почти неуловимых, как смена выражения, лёгкий смех, неосознанная улыбка.
– Я знаю, Курт, – повторил он, в то время как муж инстинктивно прикрыл глаза, и его плечи, расслабившись, опустились вниз от ласковых прикосновений. – Тебе страшно.
Курт кивнул, но ничего не сказал, удивлённо вдохнув от нежданного лёгкого давления губ Блейна на его, в то время, как свободной рукой Андерсон обхватил его за затылок, прижимая к себе.
– Не надо… я здесь, – услышал он тёплый шёпот, как только они отстранились, и смущённо потёрся кончиком носа о щёку мужа, получая в ответ коротенькую симфонию смеха, быстро растворившегося в жарком и душном воздухе последнего месяца лета.
– Просто я… здесь всё иначе, – ответил Курт, проведя руками по его спине и останавливаясь лёгкими поглаживаниями на изгибе талии.
– О чём ты?
– В Нью-Йорке… знаю, это может показаться абсурдным, но именно потому, что это такой огромный город, я чувствовал себя там в безопасности, я чувствовал себя таким, как все, так как никто не знал обо мне и никто не стал бы меня судить. Но здесь… не знаю, я боюсь, что люди могут, просто глядя на меня понять… понять, что во мне не так и…
– В тебе нет ничего неправильного, – сказал ему Блейн почти автоматически, слегка отстраняясь, чтобы взглянуть ему в глаза, как если бы это было одной из вселенских истин: солнце восходит утром и заходит вечером, ночью сияют звёзды и нет ничего неправильного в тебе, и никогда не было.
– Блейн, – нежно упрекнул Курт мужа, понимающе улыбнувшись. – Ты говоришь так потому, что любишь меня, но они… они это увидят.
Блейн мотнул головой и взял его за руку, переплетая их пальцы.
– А ты притворись, что их не существует. Есть только ты и я, Курт. Только ты и я.