Отверженные

12

На несколько дней в их жизни наступило затишье: Малфой-мэнор они не покидали, и никто не приходил к ним. Лишь однажды сова принесла коротенькую записку от Артура Уизли о том, что дело ее движется и движется в нужном направлении, но на этом — все. Больше он ничего не добавил. Расстроенная Гермиона с каждой минутой ощущала какую-то необъяснимую, но осязаемо нарастающую беспомощность. Порой она даже чувствовала себя мошкой, попавшей в янтарную смолу и застывшей в ней. Время будто остановилось. Большой пустынный дом снова казался мрачной и унылой тюрьмой. Поправившийся Люциус вернулся к привычному распорядку дня, хотя Гермиона и замечала некоторую неловкость, с которой он двигался. «Наверное, рана все еще болит… Но, конечно же, он никогда не признается в этом вслух!» Сегодня день казался ей особенно неприятным. Погода стояла ужасная, и Гермиона вдруг поняла, что скука стала просто невыносимой. «Господи… Ну хоть какие-нибудь новости узнать бы. Ничего. В этом доме нет ни телевизора, ни радио, ни интернета! Кошмар какой-то… Да и не будет здесь ловить телевидение», — она подумала, что магловская техника вряд ли станет работать в старинном поместье, наполненным многовековыми магическими импульсами. Все, что у нее оставалось, это выпуски «Ежедневного Пророка», чьи ложь и предубеждения уже давно стояли поперек глотки. А изоляция почему-то нагнетала тревогу все сильнее и сильнее. Гермионе казалось, что еще чуть-чуть, и она просто взвоет от одиночества и отчаяния. — И как вы можете жить настолько изолированно от внешнего мира? — с упреком спросила она Люциуса, сидящего за письменным столом в библиотеке. Недавно она смягчилась и наконец-то начала читать кое-какие книги из семейного собрания Малфоев. Нет, гордо держаться от столь великолепного хранилища подальше, выглядело, конечно, идеей прекрасной. Но глупой. Потому что в библиотеке Малфоев были книги, которых, вероятно, не существовало больше нигде, даже в Запретной секции Хогвартса. Правда, Гермиона и не рвалась познакомиться с ними. — Может, вы не заметили, но внешний мир не особенно заинтересован в том, чтобы видеть меня… — достаточно высокомерно парировал он ей, и Гермиона ощутила нарастающее раздражение. Сегодня, из-за навалившегося состояния, ее раздражало все. — Понятно. То бишь, вы смирились с тем, что застряли в этом доме на всю оставшуюся жизнь? — в ее вопросе звучал некоторый вызов. — И решили взять нас с Оскаром за компанию в заложники? — Мне казалось, что мы с вами уже обсудили нынешнюю ситуацию со всеми ее особенностями и возможными последствиями. — Господи! Да как вы можете быть таким… таким блаженным? — Просто я смотрю на вещи более реально. И знаю, что у меня нет выбора. У вас, впрочем, тоже. — Да, но мне всего двадцать два года, и я не могу застрять в этом доме навсегда. Что мне делать? Ладно, вы — к этой изоляции вас привели ваши же поступки, это ваше наказание. Понятно, что вам удалось выбраться из Азкабана, но волшебное сообщество никогда не простит вас. Но я! Я застряла здесь, с вами, совершенно незаслуженно! И это всего в двадцать два… — ей ужасно хотелось выпалить ему все, что накипело. Ужасно хотелось рассказать, как это жутко — чувствовать себя пленницей, не будучи способной даже поговорить с кем-то, кроме своего тюремщика. «С кем мне общаться?! Оскар еще совсем маленький, домовики испуганно сторонятся меня, и, черт возьми, Люциус Малфой — единственный человек, с которым я вообще могу хоть о чем-нибудь поговорить. И я не хочу, чтобы мой сын рос в этом замкнутом мирке, ограниченном неприступными стенами мэнора! В этом жалком подобии семьи!» — И вообще! Я еще молода. Я должна жить, и я хочу жить. Хочу ходить на свидания, хочу, в конце концов, любить, хочу заниматься сексом! — ляпнула вдруг Гермиона, зная, что ее слова шокируют Люциуса. Но упрямо продолжила: — Неужели вы не понимаете, что мне нужно общение, полноценное общение, как и любому нормальному человеку? — Должен сказать, что прекрасно осознаю ваши трудности, мисс Грейнджер. Вы напоминаете мне о них довольно часто. И вы всегда можете привести сюда своих друзей, если полностью уверены, что это именно друзья, а не кто-то под их личиной, — голос Люциуса звучал сдержанно и спокойно. — Однако не стоит забывать об осторожности, поскольку Беллатрикс может и не использовать Оборотное зелье. Нет! Она может просто заставить провести ее сюда кого-то, кому вы непредусмотрительно предоставите доступ. Во всяком случае, я бы на ее месте обязательно проработал и этот способ попасть в Малфой-мэнор. — Хотите сказать, что, начав с кем-то встречаться, я подвергну жизнь этого человека угрозе? — К сожалению, — невозмутимо подтвердил Люциус. — Ха! Нет, ну надо же, как удачно все складывается для вас, мистер Малфой… По-моему, вы как раз тот, кто и в самом деле выиграл от этой ситуации. У вас теперь есть прямой наследник, а заодно и безропотная компаньонка по вынужденной ссылке. Прелестно! А как насчет меня? Моя жизнь разрушена: я потеряла все! Свободу, работу, друзей, право на личную жизнь... И как, спрашивается, долго будет продолжаться мой кошмар? — Поверьте, мисс Грейнджер, эта привлекательная для меня, по вашим словам, ситуация — отнюдь не подарок с моей точки зрения. Не тешьте себя иллюзиями, вы далеки от образа идеальной матери моего потомка. И, кстати, тот факт, что мой единственный внук является полукровкой, тоже не заставляет меня рыдать от счастья. От гнева у Гермионы потемнело в глазах. — Какая же вы… свинья! Чистокровный фанатичный мерзавец! Да из-за своих чертовых идеалов вы и расхлебываете сегодняшние проблемы, и все же продолжаете в эти идеалы верить. Глупец! Вы уже продали в угоду им своего сына. И свою жену. Живете в этом доме как… привидение. Неужели и впрямь думаете, что оно того стоило? — Чтоб вы знали, я никогда не жертвовал ради своих убеждений ни Драко, ни его матерью. Вы явно так ничего и не поняли обо мне. Предлагаю оставить этот бессмысленный разговор, тем более что нельзя отрицать тот факт, что именно ваша кровь представляет сейчас опасность для нас всех: для меня, для вас, а самое главное, для Оскара. Который, являясь и единственным кровным наследником Блэков, оскорбляет Беллатрикс одним своим появлением на этот свет. — Мой сын никого не оскорбляет! — сорвалась в крик Гермиона. — У нее другая точка зрения. — Как вы можете быть таким циничным? Ведь он невинный ребенок! И он не просился в ваш гнусный мир. — Повторю: я делаю и буду делать для его спасения все, что могу, — заявил Люциус, внешне по-прежнему оставаясь спокойным, в отличие от взволнованной Гермионы, которой удалось разглядеть под этой маской невозмутимости тщательно скрываемый гнев. Она понимала, что спровоцировала его сама, но теперь это было уже не важно. Малфой же продолжил: — Чего конкретно вы хотите от меня? Мне надоело выслушивать от вас одни и те же претензии снова и снова. — Я хочу, чтобы вы признали, что сломали нашу жизнь. И это касается не только Оскара. Не только того, что он находится в опасности, что, впрочем, просто непростительно. Но и мою жизнь вы тоже сломали. Хотя относитесь к этому так, будто мои планы и мои желания не имеют никакого значения… Будто я вовсе не человек! — Гермиона перевела дыхание. Наконец-то она выплеснула то, что хотела. То, что частично не давало покоя еще с тех самых пор, когда встретила Люциуса Малфоя впервые. Во «Флориш и Блоттс», когда ей было всего двенадцать. Но сейчас в глубине души Гермионе ужасно хотелось, чтобы он начал спорить, отрицая эти обвинения, доказывая, насколько они ошибочны. Желание не сбылось. — Не буду отрицать, мисс Грейнджер, ваши проблемы волнуют меня в последнюю очередь, — чуть помедлив, выдавил из себя он. — Какая же вы… скотина… — Может быть. Но главным движущим фактором для меня является жизнь Оскара. Его будущее. Его благополучие. Ваше счастье волнует меня поскольку-постольку. Но… — он опять немного помолчал, прежде чем закончить, — я не намерен заставлять вас страдать. И не хочу ваших страданий. — Сделав меня своей бесправной пленницей? — Не знаю… — подумав, отозвался Люциус. — Но если это в моих силах, я… готов удовлетворить любые ваши потребности. — Любые мои потребности? — возмущенно начала Гермиона. — И как же именно вы собираетесь их удовлетворять? Да я практически заперта здесь, застряла в вашем доме бог знает насколько! Что вы можете дать мне, какую жизнь? Я молодая женщина, неужели вы никак не поймете этого?! Люциус чуть отвернулся в сторону, и Гермиона могла видеть лишь, как на скульптурно очерченной челюсти играет желвак. — Если это в моих силах, я готов дать вам все, что вы захотите, — упрямо повторил Малфой. Ничего не понимая, она безмолвно приоткрыла рот. «Черт! Что это он несет? Чем он может обеспечить меня, кроме еды и крыши над головой? Что он может дать мне еще? Общение? Дружбу? Он же наверняка имел в виду то, что мы можем быть друзьями… Но это настолько нереально, что даже уже не смешно. Или… что? Господи… не думает же он, что сможет удовлетворить мои… физические потребности?» От одного лишь предположения внутренности скрутило болезненной судорогой, и Гермиона зажмурилась и тряхнула копной волос, прогоняя эту нелепую, казавшуюся абсолютно невозможной, мысль. «Нет-нет… Я просто неправильно поняла его. Люциус Малфой не мог подразумевать… это. Он не мог предложить… стать моим… партнером…» Злясь на саму себя за то, что истолковала его слова столь неверно, она гневно выплюнула: — Что? Боже, какая трогательная забота! — голос был полон язвительной горечи. — Какое невероятное благородство. Если вы хотели обидеть и унизить меня, мистер Малфой, то у вас отлично получилось. Поздравляю! — не в силах оставаться с ним ни минуты, Гермиона стремительно выскочила из библиотеки и бросилась в свою комнату. И все же… Оставшись одна, она не могла отделаться от мысли, что какой-то странный подтекст в его словах все-таки был. Теперь, когда первый шок схлынул, у Гермионы не получалось не чувствовать этого. Нет, конечно, она могла и ошибаться, могла просто неправильно понять его. Тем более что разница в их статусах крови делала такие отношения практически невозможными. Но… что-то твердило об обратном. «Скажите на милость, экий мученик нашелся! Надо же! Решил дотронуться до грязнокровки…» — продолжала мысленно горячиться девушка. Разумом Гермиона понимала, что, рассуждая цинично, а именно так и рассуждал обычно Люциус Малфой, подобный поворот их отношений удобен, прежде всего, ему. Ведь это он после нескольких лет Азкабана оказался отшельником, запертым в собственном доме. Изгоем, который не может рассчитывать, что когда-нибудь снова обретет семью или хотя бы заведет роман. Потому что героиня, осмелившаяся стать спутницей Малфоя, должна будет разделить его судьбу. И его изгнание. «Хм… Не думаю, что за воротами мэнора стоит очередь из таких дурочек, да еще и чистокровных. Разве что кто-нибудь позарится на его деньги…» Гермиона упорно пыталась убедить себя, что непонятное предложение Люциуса обусловлено лишь голым расчетом. Хотя в глубине души и понимала, что не права. Ну не выглядел Люциус Малфой человеком, обремененным плотскими страстями и готовым ради их удовлетворения на все, что угодно. Сдержанность и хладнокровие — вот что служило самыми отличительными чертами его характера. Она расстроено вздохнула. «А ведь, если я не выиграю дело об опеке, то придется застрять здесь до самого поступления Оскара в Хогвартс. На целых восемь лет. Черт… звучит как вечность. К этому времени мне уже исполнится все тридцать. Эх, если бы ситуация с Беллатрикс разрешилась поскорей, то я могла б хотя бы изредка покидать мэнор, могла бы начать встречаться с кем-то, а может быть, даже смогла бы полюбить… Может быть, судьба в конце концов и наградила бы меня любовью… — с губ молодой волшебницы снова слетел тоскливый вздох. — А если с мадам Лестрейндж не разберутся в самое ближайшее время, то мне (неизвестно сколько!) придется жить лишь в окружении маленького ребенка, упертого поклонника чистокровной доктрины да эльфов-домовиков. И молиться о том, чтобы не сойти с ума». Жизненные перспективы выглядели, прямо сказать, невесело...