Отверженные

22

Приглашения на самые различные светские мероприятия для Люциуса по-прежнему продолжали приходить. Их стопочка, лежащая на столике в холле, с каждым днем становилась все выше и выше. — Почему ты больше никуда не ходишь? — не выдержав, однажды утром спросила у Малфоя Гермиона. Ответом послужило молчание, Люциус, ничего не сказав, продолжил поглощать завтрак. Только взгляд его на секунду вспыхнул от нескрываемого раздражения, прежде чем тут же смениться привычной маской равнодушия. — Мне казалось, что реабилитация и возвращение в социум — это как раз то, чего ты и хотел. Почему же ты не пользуешься этими возможностями теперь, когда они у тебя есть? — Может, потому… что уже привык быть один, — коротко бросил Люциус. — Но ты не один. — Тогда, может быть, я считаю, что общения с вами мне вполне достаточно. И не хочу искать чего-то большего. — Ну, кажется, ты сам предлагал мне свое общество, — напомнила ему Гермиона и увидела, как Малфой сжал челюсти. Этот жест почему-то навеял ей воспоминания о его губах… и о поцелуе. Тряхнув головой, она попыталась отогнать непрошеные мысли. «Так… Шутку мою не оценили…» — Ты прекрасно знаешь, что я всегда приду тебе на помощь, — тихо заметила она. — Мне не нужна помощница, и я не инвалид, нуждающийся в заботе. «Конечно! Тебе просто-напросто нужен хороший, жесткий тр… — от одной этой мысли у нее перехватило дыхание. — Жаль, что на самом деле Люциус не подросток, и крыша у него от гормонов не едет. Или… он просто умело скрывает это? Иначе, почему я чувствую, что он все-таки хочет меня? Как мужчина женщину…» Гермиона ощутила, как внутри разгорается жаркое пламя, и снова попыталась отвлечься. Время для подобных разговоров казалось неподходящим. — Но ты же хотел восстановить свою репутацию, насколько я понимаю, — она вернулась к изначальной теме. — А чтобы сделать это, ты должен принимать хотя бы некоторые приглашения. Резко поднявшись, Малфой вышел из комнаты, вызвав у Гермионы любопытствующий взгляд. Этот уход казался весьма необычной реакцией, как правило, ничего подобного Люциус не показывал. Будучи продуманным и сдержанным, сбегать с поля боя он старался очень и очень редко. Наступил обед, Гермиона вошла в столовую в надежде на его приход, но Люциус так и не вернулся. Замершие домовики уже стояли там, однако Малфой почему-то опаздывал. Не дождавшись, Гермиона отправилась на поиски и нашла его в кабинете. С лежащей на коленях книгой он сидел в кресле, но глаза его были прикованы к стене. — Люциус, — негромко позвала она. Моргнув, Малфой перевел взгляд в ее сторону. — Пора обедать, — напомнила ему Гермиона. — Я не голоден. — Хорошо. Я сообщу эльфам, — недоумевающе протянула она. Малфой никогда не пропускал приемы пищи, почти свято соблюдая установленное им же расписание. И потому сегодня его поведение казалось из ряда вон выходящим. — Спасибо, — ответ прозвучал немного рассеянно. * * * Днем она какое-то время играла с Оскаром, думая о том, что мальчику нужно срочно найти товарищей, которые были бы его ровесниками. Беда заключалась в том, что она оказалась самой молодой мамой среди своих друзей, у всех подруг дети если и были, то намного младше Оскара. Гермиона даже начала задумываться о том, чтобы снова определить его в магловский детский центр, но это могло стать проблемой — после переселения в Малфой-мэнор стихийная магия мальчика проявляла себя неожиданно и порой достаточно буйно. Вообще-то ему очень нравилось проводить время у Уизли, и Гермиона не могла винить мальчика за это, в Норе всегда было тепло и уютно, совсем не так, как в Малфой-мэноре. Поэтому, когда она спросила сына, хочет ли он отправиться к тетушке Молли, Оскар с готовностью согласился. — Привет-привет, мои милые, — с улыбкой поприветствовала их Молли, как только они появились на пороге Норы. — Как замечательно, что вы пришли. — Оскар очень хотел повидаться с вами, — Гермиона улыбнулась в ответ. — Вы не заняты? — Нет-нет, не волнуйся. Проходи, садись. Налить тебе чай? Гермиона присела за стол, а Оскар отправился исследовать Нору и почти сразу нашел старую детскую книгу с движущимися картинками, которая поглотила все его внимание. Гермиона уже знала, что в последнее время книжки привлекают Оскара больше, чем все остальные игрушки. — Как там поживает Люциус? — глотнув чая, спросила Молли, и Гермиона заметила, что тон ее звучит так, будто она спрашивает, как о мужчине… очень близком своей собеседнице. Почти о муже! — Он… — начала Гермиона, которой ужасно хотелось поговорить о Малфое, но почему-то было страшно. — Все хорошо, он в порядке. И это было не что иное, как правда, но вот только ее преследовало ощущение, что теперь речь идет о каком-то другом Люциусе — так сильно поменялся и он… и ее собственное отношение к нему. «Боже мой, да что же это со мной происходит?» Почему-то хотелось рассказать, что Люциусу приходит множество приглашений, но он не принимает их. Рассказать, что он отказался заниматься с ней сексом, но все же поцеловал несколько раз. И что ей понравилось это! Нет, Гермиона понимала, что об этом не стоит говорить с Молли Уизли, но, черт возьми, как же хотелось. Ей хотелось поделиться тем, что мысли о Люциусе Малфое переполняют теперь все ее существо. Что каждую ночь, ложась спать, она надеется: вот-вот он откроет наконец дверь ее спальни. Но эти мечты все не сбываются и не сбываются... И от этого глубоко-глубоко (наверное, там, где находится душа) почему-то становится очень больно. А еще… она явственно ощущала горькое разочарование от этой (поистине геркулесовской) задачи некоего самоотречения, что Люциус поставил перед собой. И которую изо всех сил стремился исполнить. Нет, разумом она, конечно же, понимала, что должна найти себе кого-то другого, сделать так, как и просил Малфой: оставить его, в конце концов, в покое. Но самая большая проблема заключалась в том, что она почему-то оказалась… втянута в эти странные и неясные отношения с ним. И словно бы заболела Люциусом. Смотрела только на него и видела только его, думала только о нем, вожделела только его… Словом, не было в ее душе места никакому другому мужчине. «Тогда, как он, — и в этом Гермиона даже не сомневалась, — не сделает ровным счетом ничего, если я вдруг соберусь уйти… Он выстроил такие прочные барьеры, сломать которые мне не по силам…» Он предупредил, что хочет покоя, а Гермиона была достаточно умна, чтобы прислушаться к предупреждению. В конце концов, с Люциусом никогда не было легко. «Да… но как же тогда мне избавиться от уверенности, что у нас все было бы хорошо, если б только Люциус рискнул и пустил меня в свою жизнь? Конечно, я понимаю, что ему страшно… И именно поэтому он и выстраивает для себя преграды. Словно красные флажки для волка, на которого ведется охота». Понятно, что здравый смысл день за днем подсказывал ей: из Малфой-мэнора нужно уйти. Но как же страшно и горько было принимать такое решение. Как боязно было столкнуться с тем, что Малфой без лишних слов и эмоций отпустит ее к другому мужчине. Зажмурившись от этих неприятных мыслей, Гермиона ощутила, как внутри что-то щемит от боли. «Ну, почему так случилось, что теперь одна только мысль о разлуке с ним приводит меня в состояние ужаса? Почему мне больно представить, как он отпускает меня? Трус! Да он просто боится жизни больше, чем боялся смерти. Но тогда… нам с Оскаром тем более нельзя оставлять его одного. Потому что тогда жить ему станет и вовсе незачем. Но вот вопрос: а нужно ли Люциусу Малфою, чтобы его спасали?..» * * * В Малфой-мэнор они с Оскаром вернулись уже после обеда, когда солнце начало опускаться за горизонт, а воздух стал заметно холодней. Гермиона пораньше уложила капризничающего сынишку спать и принялась бездумно расхаживать по комнате, ожидая, когда мальчик крепко-крепко заснет. Она как раз повернулась к огромному окну, выходящему на террасу, когда заметила там Люциуса. Без пиджака и мантии он неподвижно стоял возле перил, уставившись в глубину парка. Это был еще один признак того, что Люциус погружен в размышления. Теперь она понимала, что самой главной причиной, заставляющей его жить, была жажда мести за гибель жены и сына, а теперь… когда причина исчезла, Люциус наверняка ощущал страшную, словно глыбой навалившуюся на него пустоту. И ничего не мог поделать с этим. Может, он и хотел бы продолжить жить, жить для Оскара, но вот беда: эта пустота отнимала у него последние силы и желания. «Ну уж нет… Я не могу позволить ему вот так вот… тихо угасать в поместье!» — Тебе нужно что-нибудь накинуть на себя, если собираешься стоять здесь дальше, — негромко произнесла она, выходя на террасу. — Я недолго, — качнул головой Малфой. Приблизившись, Гермиона положила ладонь на его предплечье и ощутила, как Люциус вздрогнул, будто от холода. Она видела, что ему ужасно хотелось одернуть руку, а еще лучше — развернуться и уйти с террасы прочь, но он сдержался. И еще ощутила, как самой ей приятно это прикосновение, как хочется дотрагиваться до него снова и снова. Не сказать, чтоб собственная реакция радовала ее, но и отрицать очевидное Гермиона считала глупой трусостью. Она все еще желала Люциуса Малфоя, отчаянно желала… Как желают первого мужчину, заставившего ощутить это самое желание. — Ты уже давно стоишь здесь, — упрямо заметила она, усиленно пытаясь привести мысли в порядок. — Решила относиться ко мне как курица-наседка к своему цыпленку? — Ну… если ты настаиваешь именно на таком сравнении, пусть будет так. — Я прекрасно могу позаботиться о себе сам. — Тогда набрось хотя бы мантию… Или надеешься, что я снова буду нянчиться с тобой, когда заболеешь? Повернув голову, Малфой вдруг уставился на нее пристальным взглядом, в котором впервые в жизни не виднелось ни иронии, ни насмешки, ни недовольства. Лишь какая-то странная задумчивость… Правда, потом он словно бы пришел в себя и, тихонько прорычав что-то себе под нос, развернулся и вошел в дом. А Гермиона еще долго оставалась на террасе, подставляя разгоряченное лицо прохладному воздуху и мучительно желая, чтобы он остудил не только пылающие щеки, а еще и тело с мыслями. «Черт возьми… Ведь это же было простое прикосновение, а я, как течная сучка, вожделею его снова и снова. Ну почему я не чувствовала ничего подобного по отношению к каким-то парням? Почему мне стал нужен именно Люциус Малфой? Этот немолодой, сложный и угрюмый человек, который относится ко мне непонятно как! Да я даже не уверена, нравлюсь ли я ему… А еще он по-прежнему воплощает в себе все, что я ненавижу в мире волшебников. Почему же тогда я чувствую покой и какую-то странную защищенность только рядом с ним?» Озябнув, Гермиона потерла плечи ладонями. Было уже совсем поздно, и, честно говоря, голова почти раскалывалась от этих постоянно повторяющихся мыслей. «И все же, — мелькнуло у нее, когда уже направлялась к себе, — я чувствую, что нужна ему. А он нужен мне!»