Познавая прекрасное

36

Бездумно уставившись на поблескивающий потолок, Гермиона уже довольно долго плавала в бассейне. Зеркальная поверхность потолочного покрытия отлично отражала и мерцающую рябь воды, и ее собственную маленькую фигурку, плавно взмахивающую руками снова и снова. И Гермионе казалось, что именно эта неспешность, именно эта монотонность вот-вот помогут ей избавиться от тяжких непрошеных мыслей, никак не желающих убираться из головы прочь. Раз за разом она разворачивалась от одного бортика бассейна к другому и направлялась в противоположную сторону, усердно пытаясь сосредоточиться лишь на всплесках, порожденных взмахами рук, и ощущении прохлады на коже, но выбросить из головы визит Драко так и не получалось. Именно сейчас, когда их отношения с Люциусом достигли небывалой дотоле гармонии, она, как никогда, могла понять, насколько неприятной должна быть для него сложившаяся ситуация. Насколько болезненным может стать этот конфликт с сыном. Как ни странно, но она не ощущала в себе даже толики враждебности по отношению к Драко. Наоборот! Почти восхищалась им: его преданностью семье, заботой о матери, верностью принципам, впитанным с детства, пусть и сто раз неверным. Его позиция казалась ей абсолютно понятной и… такой знакомой. Знакомой уже много лет. Больше Гермиону удивляло другое: почему его отец изменился так сильно… и так быстро. Изменился настолько, что готов к конфликту с родным сыном из-за нее. Грязнокровки! Пораженная этой мыслью, она остановилась и, глубоко вздохнув, нырнула. Оказавшись под водой, словно переместившись в какую-то другую реальность, Гермиона вдруг поняла, отчего никак не может успокоиться: именно оттого, что не в силах разобраться в Люциусе и себе самой. Не в силах до конца и безоговорочно поверить в то, что их чувства — это всерьез и надолго. Поверить в то, что два поистине параллельных мира (он и она!) могут не только соприкасаться, но и проникать один в другой, на глазах превращаясь в нечто единое целое. «Господи, как это могло случиться? Люциус и… я… Наши отношения не поддаются никаким объяснениям. Никакой логике! И все же… они есть. Есть!» Чувствуя, как начинает задыхаться, она рванулась на поверхность и тяжело задышала, наслаждаясь первыми глотками воздуха, попавшими в уже болезненно сжимающиеся легкие. «Нет! Прочь сомнения! Люциус дарит мне так много… тепла, искренности, страсти. С ним я чувствую себя такой живой и настоящей, какой не чувствовала ни с кем. Никогда больше не буду сомневаться в нем. Нет, в нас!» И это понимание словно отрезвило ее. Гермиона поняла, что не только успокоилась, но и приняла для себя одно очень важное решение: «Что бы там ни происходило между Люциусом и Драко, это никак не будет влиять на наши отношения. Все наладится. Рано или поздно они разберутся. А я, если нужно, помогу Люциусу в этом». И принявшись снова неторопливо плавать от одного конца бассейна к другому, она почувствовала, как боль и напряжение от встречи с Драко начали постепенно стихать. Сейчас Гермиону все сильней и сильней охватывало ощущение какого-то странного покоя, еще больше усиливающееся от тихого плеска воды и звука собственного размеренного и спокойного дыхания. Гермиона ждала. Ждала, когда Люциус разберется со своим сыном и будет готов вернуться к ней. С тех пор, как она спустилась сюда, прошло уже около часа, когда раздался шум открываемой двери и в бассейне появился Малфой. Услышав стук, Гермиона тут же повернула голову и настороженно посмотрела на него. Он остановился у самой двери: напряженный, с каменным нечитаемым лицом. Но когда столкнулся взглядом с Гермионой, черты неуловимо изменились, а глаза потеплели. Она поднялась из бассейна, быстро обернула полотенцем мокрую фигуру и осторожно, но уверенно, приблизилась к нему. Люциус почему-то избегал ее взгляда, и это показалось Гермионе странным. «Это не то, к чему я привыкла...» — мелькнуло у нее в голове, но додумать она не успела. — Он ушел, — прервал ее размышления Люциус. — Но он же… вернется? — Гермиона отчаянно старалась, чтобы ее фраза прозвучала утверждением, а не вопросом, но получилось у нее неважно. Малфой наконец поднял голову и посмотрел ей в глаза. — Думаю, да, — достаточно категорично ответил он, и все же Гермиона так и не смогла понять, чем в итоге закончилась их с Драко встреча. Она взяла Люциуса за руку, как часто делала это в последнее время, и заглянула ему в глаза. «Что ж… Я больше не буду спрашивать об этом. Захочет поговорить, начнет разговор сам». И все же ужасно хотелось успокоить и как-то поддержать его. — Все наладится, вот увидишь. Я верю в это. Все обязательно наладится. Малфой слегка улыбнулся и, по-прежнему не глядя в глаза, повел ее к выходу. Он продолжал молчать, и хотя Гермиона заставляла себя игнорировать сей факт, это напрягало ее и даже причиняло боль. Не зная, как вывести Люциуса из этого состояния, она начала издалека: — После того, как переоденусь, я хотела прогуляться по парку. Может, покажешь мне поместье? А то я здесь уже столько дней, но до сих пор толком и не видела ничего… Поначалу не ответив, тот внимательно взглянул на нее, будто что-то ища глазами в ее лице. Но Гермиона снова не могла понять, что именно. — Конечно, — наконец отозвался Малфой. — Пожалуй, мне и самому будет полезно выбраться отсюда на какое-то время. Гермиона слегка вздрогнула от его интонаций и ощутила, как по еще влажной коже побежали мурашки, но собралась с силами, улыбнулась и направилась наверх, переодеваться. И очень удивилась, когда вдруг оказалась остановленной Люциусом, который внезапно схватил ее за запястье. — Не задерживайся, — мягко, но настойчиво попросил он. — Ну, конечно же, не буду, — заверила его Гермиона. Малфой отпустил запястье, и она поспешила наверх, чтобы быстро принять душ и привести себя в порядок. Вернулась Гермиона действительно очень скоро и нашла Люциуса по-прежнему стоящим в коридоре первого этажа и ожидающим ее с явным нетерпением. Сразу, как только она спустилась вниз, он положил ладонь на ее спину и вывел из дома. Уже скоро они свернули на первую же парковую дорожку. Люциус шел чуть впереди, быстрым, почти стремительным шагом. И, несмотря на то, что территория усадьбы и впрямь была очень красивой, несмотря на то, что Гермиона периодически пыталась остановиться, чтобы рассмотреть то или иное растение или какую-то посадку, постоянно шагающий впереди нее Малфой иногда даже не замедлял шаг. Поначалу это лишь слегка напрягало ее, потом она начала обижаться, а в конце концов просто разозлилась. В какой-то момент Гермиона остановилась как вкопанная и крикнула ему в спину: — Люциус! — пришлось подождать, когда он соизволит притормозить. — Мне казалось, что мы собирались прогуляться вместе. Остановившись, он замер на несколько секунд, не оборачиваясь. Но потом медленно повернулся и протянул Гермионе руку, будто зовя к себе. Точнее, будто приказывая или разрешая подойти. Мысленно возмутившись, та и не подумала двинуться с места. Наконец, поняв, что она в ярости, Люциус медленно приблизился. Дойдя до Гермионы, он вздохнул и виновато улыбнулся. — Прости… Правда, извини меня, — выдохнул он. — Я… немного задумался. «Черт! — ощутив, как ее накрывает волна жгучего стыда, Гермиона опустила голову. — Какая же я идиотка! Конечно, он переживает и нервничает. Было бы странным, если бы он ничуточки не дергался из-за этой отвратительной ссоры». Люциус же дотронулся до ее подбородка и, приподняв лицо так, чтобы заглянуть в глаза, пообещал: — Пойдем, с этой минуты я обещаю стать приятным спутником. На этот раз виновато улыбнуться пришлось Гермионе. — Ты не должен ничего обещать мне. С моей стороны было глупостью упрекать тебя в чем-то… И я не хочу, чтобы ты делал что-то, чего тебе не хочется делать. Не волнуйся. Я могу прогуляться и одна… Но Малфой лишь молча взял ее за руку и повернул на следующую дорожку. Теперь они неспешно двигались рука об руку, и Люциус терпеливо показывал ей самые красивые и необычные места парка, попутно рассказывая о них какие-то интересные особенности. Размах и красота поместья просто поражали, и у Гермионы вдруг мелькнула мысль о том, как странно, что подобное изящное великолепие принадлежало, по сути, многочисленным поколениям узколобых фанатиков и расистов. «Как можно любоваться этой красотой и искренне любить ее, служа злу, нося его в себе и неся в этот мир?» Наконец они подошли к скамейке, с которой открывался замечательный вид на знаменитые Уилтширские холмы, склоны которых сбегали в небольшую долину с протекающей в ней речкой. Люциус присел и знаком предложил Гермионе сделать то же самое. Послушавшись, она медленно опустилась рядом. — Мне кажется, что ты знаешь парк мэнора как свои пять пальцев. Хотя, о чем это я… Ты же, наверное, постоянно гулял в нем с самого детства? — Нет, — качнул головой он. Удивленная Гермиона не удержалась и повернулась, чтобы взглянуть на него. Уставившись вдаль, Люциус продолжил: — Раньше гулял. Еще когда был маленьким. Но потом… После того, как отец… — он глубоко вздохнул и Гермиона поняла, о чем идет речь. — После этого… я избегал парка и почти никогда не выходил в него. А Нарцисса с Драко вообще были к нему равнодушны. Им было гораздо веселей и интересней в гостях у друзей, в Лондоне, да где угодно, но только не здесь… — Но почему? Он же такой красивый. Просто невероятно красивый. Ты не представляешь, сколько прекрасных эмоций и впечатлений подарила мне эта прогулка! Люциус кривовато усмехнулся, и, разозлившись на его реакцию, Гермиона вдруг вспылила: — Что? Я действительно искренне восхищена! Или не имею на это права? — Нет! Я не над тобой смеюсь. И верю твоим словам, верю, что тебе действительно нравится здесь. Просто… мне странно слышать это… о мэноре. И слышать именно от тебя. Особенно, от тебя. Ведь ты, как никто другой, имеешь право ненавидеть и презирать мое поместье и все, что с ним связано. Тем более сегодня, когда Драко… напомнил мне о том, что я пытаюсь забыть, находясь рядом с тобой. Малфой-мэнор, так или иначе, достанется после меня ему — следующему Малфою. Который, унаследовав его, привнесет сюда свою собственную суть: свой гнев, свои предрассудки, свое отношение к этому миру… И мне больно об этом думать. Не знаю, почему, но это так. — Люциус… семья — это все. Независимо от того, как Драко ведет себя, он все-таки твой сын, и это поместье, действительно, по праву перейдет к нему. Но не переживай! Я уверена, что Драко будет уважать это наследство, ценить, заботиться о нем. Ведь он знает, как много значит Малфой-мэнор для семьи, для вашего рода. Не может не знать. Тем более что, какие бы разногласия не разделяли вас сегодня, он всю жизнь восхищался тобой. Верил, боялся потерять и хотел быть похожим на своего отца. Глубоко вздохнув, Малфой закрыл глаза, его лицо выглядело сейчас окаменевшим. И Гермиона нахмурилась, напряженно ожидая ответа. Наконец он заговорил низким и глухим голосом: — Давай закроем эту тему. Я не хочу больше обсуждать ее. Потому что твои слова не вызывают у меня ничего, кроме ужасного стыда. Обиженная, она опустила голову, ощущая, как сказанное причиняет ей боль. Потом резко поднялась со скамьи и даже отошла на несколько шагов, но затем остановилась и вернулась назад. — Не бойся идти вперед. Не бойся переворачивать страницы с прошлым и двигаться дальше. Гриффиндор поможет тебе! — Гермиона снова отошла на пару шагов, но снова вернулась. — Пусть Шляпа и разглядела в тебе лишь крошечную частичку гриффиндорца, но она ее увидела. И я тоже верю, что она есть. На этом, оставив Люциуса по-прежнему сидящим на скамейке, она начала спускаться с холма вниз. Гермиона прошла всего несколько ярдов, когда оказалась схваченной крепкими мужскими руками. Малфой развернул ее, с силой прижал к себе и начал покрывать лицо, волосы и шею лихорадочными поцелуями. — Прости меня… Прости… Я постоянно вываливаю на тебя свои слабости. Даже те, которыми не делился ни с кем… Никогда. Задохнувшись от изумления, Гермиона попыталась встретиться с ним глазами, желая успокоить, сказать, что она не огорчена этим ни капли. Но Люциус продолжал крепко обнимать ее, сцеловывая с лица невесть откуда взявшиеся слезы. Все еще не размыкая объятий, они медленно опустились на густую траву, и аромат луговой зелени тут же заполнил легкие, усиливая и без того обостренные в эти минуты чувства. Казалось, целый мир вокруг замер, оставив только их одних на этой теплой и душистой летней земле. Понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы он вошел в нее, жаркую и влажную. И чтобы оба тут же застонали от удовлетворения и радости, даруемой слиянием. Они двигались навстречу друг другу и наслаждались каждым движением, каждым толчком, каждым поцелуем. И когда, уже совсем скоро, задрожали на пике чувственного восторга, то обоим казалось в этот миг, что все вокруг (яркий солнечный свет, зелень травы, запах летней земли) во сто крат увеличивает их взаимное блаженство, превращая его почти в экстаз. Потом они долго лежали в траве, нежно и успокаивающе поглаживая друг друга, и тихонько разговаривали на ничего не значащие темы. Оба так и пролежали бы до самого вечера, если бы не огромная дождевая туча, появившаяся вдруг и будто ниоткуда. Почувствовав первые капли, Люциус с Гермионой поднялись и быстро направились в сторону дома. Однако, теплый и безобидный летний дождик, на глазах превратившийся в самый настоящий ливень, заставил их не просто прибавить шаг, а побежать, смеясь и дурачась по дороге, словно дети. Добравшись до входных дверей мэнора, оба уже оказались промокшими насквозь. Они быстро забежали в холл и дождевые капли с их одежды тут же усеяли старинный дубовый пол многочисленными лужицами. Увидев которые, Гермиона запрокинула голову и звонко расхохоталась, будто сбрасывая с себя остатки утренней напряженности. Глаза Малфоя сверкнули, он снова привлек ее к себе, а затем нагнулся и, привычно подхватив на руки, быстро понес вверх по лестнице в спальню. Пинком открыл дверь и достаточно бесцеремонно бросил Гермиону на кровать. На этот раз его страсть, его властность и его жгучая, даже какая-то мрачная, жажда близости была бесспорна и почти осязаема. Наклонившись, Люциус отчаянно рванул на ней одежду, сразу же стаскивая обрывки с тела и бросая на пол. Отвечая, Гермиона тоже потянулась к нему, принимаясь раздевать и самого Малфоя. Не прошло и минуты, как их обнаженные тела, влажные от проливного дождя и разгоряченные от бега, уже сплелись на кровати в ненасытных объятиях. Чувствуя, как тело начинает пылать, Гермиона лишь корчилась и бессвязно лепетала что-то. А в следующий миг ощутила, как, скользнув по ее еще мокрой коже, Люциус спустился вниз и сразу нашел ртом клитор, жадно впиваясь в него. Не ожидавшая этой внезапной и откровенной ласки Гермиона задрожала и выгнулась на кровати, отчаянно царапая пальцами простынь. Сейчас Малфой был безжалостен: не отрываясь, он лизал и с силой всасывал в себя ее набухшую плоть, рукой дотянувшись до соска и принявшись жестко потирать, а иногда и пощипывать его. Удивленная поначалу этой агрессией, уже скоро Гермиона ощутила, как внутренности скручивает от вожделения тугой пружиной, а отчаянная боль внизу живота заставляет желать лишь одного — немедленной разрядки. Почувствовав вдруг, как Люциус (внезапно и болезненно) ввел в ее анус сразу два пальца, она закричала от боли и выгнулась им навстречу еще сильнее, до ломоты в позвоночнике. Но вот, что странно: жгучая боль от его грубого и бесцеремонного вторжения лишь увеличила желание, заставляя почти сходить с ума в ожидании оргазма. Будто зная это, Малфой с силой всосал клитор, даже чуть прикусывая его, и крепко сжал пальцы на соске. И огромная волна сильнейшего, почти болезненного наслаждения накрыла Гермиону с головой, заставляя дернуться и закричать: — О, Боже… Люциус! — ее вопль, словно ножом, разрезал сгустившийся вокруг них воздух спальни. Не дав ей ни секунды на передышку, он сразу же поднялся. С трудом открыв глаза, Гермиона увидела у своего лица огромный, налитый кровью член и услышала голос, больше похожий сейчас на шипение змеи. — Возьми его, ведьма… возьми его в рот. Сейчас же! И она послушно потянулась к головке. Одним движением Малфой окунулся в горячую глубину, доставая до самого горла и заставляя Гермиону задохнуться, и гортанный стон триумфа слетел с его губ. Потом отстранился, давая ей вздохнуть, и погрузился снова: еще глубже, чем прежде. Услышав, как он что-то еле слышно и почти бессвязно бормочет, Гермиона подняла глаза. — Ну же, девочка, сделай это снова… Очисти меня… Отторгни меня от всего, что было раньше… До тебя, — в конце Люциус уже почти умолял ее. Гермиона могла лишь согласно застонать и расслабить горло, принимая его глубже и глубже. Размеренно и неторопливо Малфой раз за разом погружался в обжигающую влажность. Скоро глаза его будто остекленели, движения стали более быстрыми, более хаотичными, и Гермиона уже думала, что теплое семя вот-вот хлынет ей в рот, но Люциус вдруг резко отстранился и с силой перевернул ее на живот. Поставив Гермиону на четвереньки, он коснулся головкой входа во влагалище, но потом остановился, замер на какое-то время и совсем скоро скользнул чуть выше. Уже приготовившись к острой жалящей боли, волшебница невольно напряглась. Нет! Боли она не боялась — такой щемящей и болезненно прекрасной была их теперешняя близость. Она услышала, как Люциус потянулся за чем-то, и тут же почувствовала, как тугое колечко ануса покрывается вязкой и прохладной смазкой. Глубоко вздохнув, Гермиона постаралась расслабить мышцы как можно больше, понимая, что сейчас Люциус не расположен к нежностям. И оказалась права: с шумом вдохнув через нос, он одним толчком преодолел сопротивление и вошел почти наполовину, заставив Гермиону вскрикнуть от обжигающей боли, которая постепенно распространялась по всему телу. Сознание начало туманиться, но почти сразу она услышала, как Малфой успокаивающе шепчет: — Тихо… Потерпи… Потерпи чуть-чуть… Он не выдержал и громко застонал от собственных великолепных ощущений. Потом слегка отстранился, но лишь затем, чтобы еще одним мощным толчком погрузиться в нее до конца. С губ Гермионы снова слетел болезненный выкрик. Но и он не остановил Люциуса, который слишком хорошо знал сейчас ее тело. Знал, на что способна Гермиона. Знал самые потайные желания и ее собственную жажду отдаваться ему вот так — целиком и полностью. Понимание этого опьяняло еще сильнее. Снова отстранившись, а потом сразу же погрузившись в восхитительно тесную, нежную плоть, он услышал, как Гермиона кричит. Кричит его имя, умоляя не останавливаться. И это тоже сводило с ума. Словно безумный прохрипел он в тишину спальни: — Черт! Это… невероятно… Ты прекрасна. Ты даже не представляешь, насколько ты прекрасна… И ты — моя! Моя! Теперь Малфой двигался размеренно и неспешно, а когда потянулся, находя пальцами клитор, то ощутил, как она задрожала. Как сквозь болезненные спазмы ее начинает охватывать сладкая дрожь предвкушения еще одной разрядки. Он принялся нежно кружить по набухшему комочку, будто пытался компенсировать этой лаской жестокость основного проникновения. И добился своего: скоро Гермиона снова закричала, но на этот раз уже охваченная оргазмом. Неожиданным и невероятно сильным. Который длился и длился, не желая прекращаться. Она забилась, словно в бреду, и это окончательно погубило Люциуса: не выдержав, он откинул голову назад, глухо застонал и излился, почти сразу же замерев, лишь продолжая тихонько поглаживать ее пальцами. Ощущая, как тела превращаются в некую аморфную субстанцию, оба устало повалились на кровать, и Люциус осторожно вытащил чуть обмякший к тому времени член. Сейчас, выплеснув накопившиеся за день яростные эмоции, он уже был способен на нежность. Тяжело дыша, он обнял Гермиону, прижался к ее спине и уткнулся лицом в копну спутанных каштановых волос. — Каждый раз, когда нахожусь внутри тебя, я чувствую, как шаг за шагом отдаляюсь от своего прошлого. От прежнего Люциуса Малфоя… — услышала Гермиона его негромкий, срывающийся голос и слегка нахмурилась. — А это хорошо или плохо? Ничего не отвечая, Малфой лишь глубоко вздохнул. Она повернулась на другой бок, приподнялась на локте и склонилась, глядя ему прямо в глаза. — Я уже говорила, что люблю тебя целиком и полностью… И не хочу, чтобы ты менялся. Да, изменились твои взгляды на что-то, постепенно меняются твои убеждения, но сам ты остаешься прежним. И не должен стыдиться этого… Малфой лишь молча смотрел на нее, но почему-то именно его молчание доказывало Гермионе, насколько важно сейчас для него то, что она говорит. И это заставило ее продолжить: — Знаешь, мне даже не стыдно признаться, что тогда… в парке, увидев перед собой бывшего Пожирателя Смерти и то, как он расправляется с напавшим на нас подонком, я… гордилась тобой. Восхищалась. Любовалась. Да и в сексе… меня совершенно не напрягает твое стремление доминировать, я просто знаю, что ты — это ты. И когда я нахожусь рядом с тобой, то почти постоянно возбуждена и не только сексуально: мне хочется общаться с тобой, узнавать все больше и больше тебя и о тебе, узнавать этот мир вместе с тобой. Порой мне кажется, что ты — это не что иное, как зеркало моей души. И именно через тебя я познаю и принимаю саму жизнь. И все, что она может предложить мне: радость, удовольствия, тоску, веселье, боль, восторг, страх… Никогда раньше я не была настолько полна жизни, как теперь, рядом с тобой. Никогда не чувствовала себя живущей столь интересно, — она запнулась, не зная продолжать ли, но потом закончила мысль: — И я решила, что больше не хочу разгадывать тебя… и раскладывать по полочкам, как собиралась поначалу. Какое-то время Люциус молчал, просто глядя на нее и нежно поглаживая разметавшиеся локоны. Потом убрал один из них с лица и, усмехнувшись, спросил: — Стало быть, ты намеревалась разгадать меня? — Ага, — кивнула Гермиона. — Но с чего бы? — Ты же знаешь мою натуру. Я никогда не могла сопротивляться интеллектуальным вызовам. — Значит, я для тебя был нечто вроде «интеллектуального вызова»? — Малфой иронично приподнял бровь. Она вздохнула, понимая, что на самом деле никогда не рассказывала Люциусу о своих ощущениях в тот период: о своих эмоциях, мыслях, о причинах, толкающих ее в то время на те или иные поступки. — Когда мы впервые столкнулись с тобой после всех этих лет, ну, в тот день — во «Флориш и Блоттс»… помнишь? — Конечно, помню. Как я могу забыть тот день?.. Я уже говорил тебе… И Гермиона вспомнила их разговор всего несколько недель назад. — Да, говорил, — она улыбнулась и положила голову на грудь Люциуса. — Просто сейчас хочу рассказать тебе о том, что случилось тогда, но с моей точки зрения… Это… это было ужасно, Люциус. Ведь сказать по правде, я надеялась больше никогда в жизни не видеть никого из семейства Малфой. И, вдруг, в магазине натыкаюсь на Драко. Уже тогда мне стало очень и очень не по себе. То прошлое, что я пыталась забыть все эти годы, обрушилось на меня, словно лавина. Боль, ужас, опустошенность… Мне казалось, что еще минута, и свалюсь в обморок прямо там. И встреча только с одним человеком на этой земле могла бы причинить мне еще большие страдания. Я попыталась уйти… и натолкнулась на этого самого человека. Остановившись, она глубоко вдохнула тот же самый аромат мускуса и специй, что послужил тогда еще одной причиной ее срыва, а в последующие дни заставил сходить с ума, тоскуя по его обладателю, и подумала, как же сильно с тех пор все изменилось. Не произнося ни слова и уставившись в потолок, Малфой тихонько погладил ее по руке, будто напоминая о том, что рассказ не окончен. И Гермиона продолжила: — Поначалу я оказалась страшно ошеломлена. Когда увидела тебя, натолкнулась, ощутила твой запах — все это словно вернуло меня в прошлое… Кошмарное прошлое, состоящее из агонизирующей боли, которая заставляла сходить с ума. Мне казалось, что сознание заливает огненная лава, сжигающая меня заживо, и сквозь неимоверную боль я слышу собственные крики, выворачивающие душу наизнанку. Это было ужасно… — Знаю. Она снова глубоко вздохнула, напоминая себе те эмоции с помощью запаха и быстро начала рассказывать дальше: — В тот день мне было очень плохо… Даже когда вернулась домой, не могла избавиться от мыслей о тебе. И… что-то во мне изменилось. Я думала о тебе уже по-другому… Без боли. Без страха. И сколько бы я не пыталась притворяться, но думала постоянно. Что-то странное пробудилось во мне, благодаря той встрече. Что-то скрытое… даже от самой себя. Как будто, спрятавшись за любимые книжки, за работу, за репутацию героини войны, за Рона и отношения с ним, я… забыла каково это — жить по-настоящему. А столкнувшись с тобой, поняла, что прежние эмоции (пусть даже острые и болезненные) еще могут родиться в моей душе. И источником их… стал ты. Гермиона перевела дыхание. — А потом… произошла наша встреча в опере… И я изо всех сил пыталась вести себя привычно: даже бурно негодовала от твоего присутствия там. Но потом… снова ощутила, как теряю над собой контроль. И чуть не потеряла сознание… — О-о-о… Этот момент я помню очень хорошо… Даже не глядя на Люциуса, Гермиона поняла, что он подразнивающе усмехнулся, и сама тоже рассмеялась. — Да уж! Встреча была… волнующей. Кстати, а откуда ты узнал, что я подхожу к лестнице, ведь в театре была уйма народу? Как ты смог оказаться так удачно в нужном месте в нужное время, а? — Подозревал, что тебе может понадобиться помощь, и находился неподалеку. Она улыбнулась. «Неужели уже тогда мы чувствовали друг друга даже на расстоянии?» Но Люциус продолжил: — Я следил за тобой. Шел по пятам. Потому что ничего не мог с собой поделать — меня неотрывно тянуло к тебе, словно на веревке. Видел, как ты сорвалась на Шеклбота. Потом смотрел, как с остекленевшими глазами продираешься через толпу… И точно знал, что вот-вот с тобой может произойти нечто очень неприятное. — Тем вечером я впервые поняла, что хочу тебя. Физически. Очень хочу. И осознавать это было для меня страшно и… стыдно. От этого стыда я готова была провалиться сквозь землю. Все, что было мне дорого (Рон, работа, друзья) вдруг потеряло всякий смысл… Все, кроме тебя. И хотя было мучительно скрывать свою необъяснимую тягу, жить по-прежнему я больше не могла и решила, что самым лучшим (нет! самым правильным) решением будет — разобраться в тебе, понять, разложить тебя по полочкам, как сложнейшую задачу. Мне казалось, что, поняв причины своей необъяснимой и иррациональной реакции на тебя, я пойму и саму себя. И когда на следующий день Кингсли сообщил мне о твоей программе… О-о… — Гермиона громко рассмеялась, вспоминая то утро. — Меня охватила почти что эйфория… — Хм… так значит, мисс Грейнджер, начиная программу, вы собирались разложить меня по полочкам, словно подопытного кролика? Снова коротко хохотнув ему в грудь, Гермиона подняла голову. — Собиралась. Но позже, мистер Малфой, я пришла к выводу, что раскладывать человека по полочкам — это такое же скучное занятие, как и банальный трах. Люциус ухмыльнулся и протянул с характерными интонациями: — Ну-у… дорогая, я бы не назвал наши с тобой трахи скучным и банальным занятием. Гермиона звонко шлепнула его по животу, и он притворно ойкнул и засмеялся. А потом взял ее руку и поцеловал маленькую ладошку. Они долго лежали в тишине, ласково поглаживая друг друга кончиками пальцев, когда Гермиона вдруг нарушила молчание. — Я хочу, чтобы ты распечатал ту гостиную, Люциус. И взял меня туда с собой…