Познавая прекрасное

50

Гермиона отстранилась от Люциуса, но со скамьи не поднялась. Достаточно было одного краткого взгляда на Рона, чтобы понять, насколько он уже не трезв. Она отвернулась с плохо скрываемым отвращением. — Рон, ты безобразно пьян. Тот уставился на нее осоловелым взглядом. Но разговаривать еще был в состоянии. — Может быть, и пьян… — Рон отсалютовал ей бокалом, который держал в руке. — Но вот в чем беда. Указывать мне (п-пить или не пить) ты больше не имеешь… н-никакого права! Слегка покачиваясь, он медленно двинулся к их скамейке. Гермиона по-прежнему не двинулась с места, так же, как и Малфой, который, наклонив голову, пристально наблюдал за Роном сквозь слегка опущенные ресницы. — А ты хорошо выглядишь, Миона, — голос Рона был полон наигранной веселости. — О-о-о… я помню это платье! Кажется, ты надевала его в оперу, не так ли? Какой чудесный был вечер, правда? Вот только одна неприятность: кажется, тогда ты вдруг почувствовала себя немного странно и нехорошо… — он подошел к ним еще ближе и продолжил с притворным изумлением, будто только что заметил ее спутника. — Люциус! Здорово, приятель! Сто лет не виделись. Да… а ведь и впрямь времени до хрена прошло… Я ж, Малфой, не видел тебя с тех пор… о, правильно… со времен войны, во время которой был жестоко заключен в твоем доме. Эх… какие же счастливые были времена… Да. Действительно, счастливые… — последние его слова прозвучали невнятно, а губы расплылись в нелепой, вызвавшей у Гермионы тошноту улыбке. «Нет! Сам он не угомонится…» Зажмурившись, чтобы не видеть этого отвратительного зрелища, она наконец встала со скамейки и попыталась еще раз воззвать к здравому смыслу бывшего бой-френда. — Рон, не надо, пожалуйста. Не начинай этого разговора сейчас. Ты слишком много выпил. Мне очень жаль, что мы столкнулись с тобой на этом приеме. Но ты должен понять, что мы не сможем избегать друг друга всю жизнь, и периодически все равно будем сталкиваться то здесь, то там. Прошу тебя, попытайся принять случившееся как факт. Обидный, болезненный, но факт. Не циклись на нем, Рон, двигайся дальше. Двигайся ради себя самого! Тот повернулся в ее сторону, и глаза его были будто остекленевшими. — Не перебивай меня, Миона, я просто хочу побеседовать с Люциусом. Ты же не будешь отрицать, что у нас с ним есть, о чем поговорить. Правда, приятель? Малфой ничего не ответил на этот бред, и Рон шагнул к нему ближе. — Чего молчишь-то, Люциус? Язык проглотил? Как непривычно для тебя… Это, наверное, Гермиона так положительно влияет на твое поведение. Что, не можешь и словечка грубого промолвить в ее присутствии, да? — Рон, пожалуйста… Но на этот раз его взгляд уже был полон агрессии. — Я сказал… не перебивай меня, Гермиона! — тон Рона внезапно стал таким холодным и злобным, что она невольно вздрогнула. В ту же секунду Люциус тоже поднялся и шагнул вперед, становясь рядом. — Я думаю, мистер Уизли, что вам лучше вернуться внутрь и найти кого-нибудь, кто сможет сопровождать вас домой. Боюсь, что в подобном состоянии вы не сможете аппарировать отсюда сами. Рон посмотрел на Люциуса с такой ядовитой ненавистью, что Гермионе вдруг стало страшно. Страшно до головокружения. До тошноты. — Да не тебе, блядь, указывать, что мне нужно делать, Малфой! Я… пока еще сам осознаю происходящее, и осознаю, кто находится рядом со мной и где именно мы все находимся… Понятно, что не дома. Вот только не воображай себя могущественным волшебником… ладно? Единственным на этой вечеринке. Пойми, а то ведь… Люциус оставался совершенно спокойным. — Я бы не советовал угрожать мне, мистер Уизли. И тотчас в глазах Рона вспыхнул огонек ярости. — Или… «что»? Забыл, что одно твое неверное движение, и окажешься в Азкабане до конца своих дней? — Рон подошел к ним еще ближе. — Ну же! Давай, Малфой, покажи, наконец, что ты собираешься со мной сделать? Над ними повисла какая-то зловещая, можно сказать, пугающая тишина. Два волшебника стояли всего лишь в футе друг от друга: напрягшиеся, разъяренные, сосредоточенные. Готовые нанести удар в любой момент, пусть даже еще так и не достав палочек. Гермиона почти заледенела от ужаса, охватившего ее от этого зрелища. Все, что она понимала сейчас лучше всего, было то, что положение очень и очень опасно. А самое главное: их никто не увидит здесь, в сумерках густых зарослей министерского парка. «Да даже если и увидят, то будет поздно!» Она схватила Малфоя за рукав. — Люциус! Пожалуйста, давай уйдем отсюда. Сейчас же уйдем. Тот не шелохнулся, и Гермиона могла лишь слышать его глубокое и быстрое дыхание. А еще чувствовать, как тело под ее рукой напрягается все сильнее и сильнее, непроизвольно готовясь к предстоящей схватке. Услышав, как она назвала счастливого соперника по имени, Рон повернулся к Гермионе. На его лице явно читалась смесь боли и гнева. Какое-то (как ей показалось, бесконечно долгое) время он смотрел на нее с выражением мучительного отчаяния. А потом хрипло прошептал: — Гермиона, — и поднял руку, случайно задевая ее локоть. Гибкие пальцы сомкнулись вокруг его запястья в это же мгновение, сжимая так, что лицо Рона исказилось от боли. Не обращая на это внимания, Люциус сжал запястье сильней и шагнул еще ближе, оттесняя его от Гермионы. А потом прошипел, низко и холодно: — Не смей. Дотрагиваться. До нее. — Люциус, отпусти его, — спокойно, но твердо велела Гермиона, однако тот проигнорировал ее. Дыхание Рона стало тяжелым и хриплым, было заметно, что ему очень больно, но он упорно старается скрыть это, потихоньку начиная трезветь. — Ну вот, Малфой, наконец-то узнаю тебя, — насмешливо выдавил он. — Видишь, Миона? Не так-то просто леопарду выбелить свои пятна… Напоследок слегка крутанув запястье Рона, Люциус резко бросил его и, развернувшись, направился прочь. За ним, виновато глянув на бывшего бой-френда, шагнула и Гермиона. Какое-то время Рон молчал и просто потирал ноющую руку, но потом, повернувшись в их сторону, насмешливо проговорил: — Вот как, Малфой… драпаешь с поля боя… Для тебя это, видать, уже стало привычкой? Люциус замер как вкопанный. Напряженный, словно натянутая струна, он смотрел прямо перед собой, и Гермиона чувствовала какой-то необъяснимый жар, исходящий от него. Стало страшно. Сердце бешено колотилось, когда она всем своим существом ощущала растущий гнев Малфоя, передававшийся и ей потоком какой-то странной силы. Тряхнув головой, она попыталась игнорировать эту силу. — Люциус, пойдем отсюда. Нам нужно уйти… — мягко попыталась она уговорить его, но Малфой будто не слышал ее. Он повернулся к Рону. — Что ты сказал? — низкий размеренный голос Люциуса был полон такой откровенной злости, что даже воздух вокруг них стал ощутимо прохладней. — Я сказал, что для тебя самоизолироваться в критический момент стало уже привычкой. Видишь ли, Малфой, у меня тоже память неплохая… И я помню, как ты даже не дрался в Финальную битву. Ты… не боец, Малфой! Понял? Ты слишком слаб, ты легко… сдаешься… — презрительно засмеялся Рон. Гермиона затаила дыхание, понимая, что теперь не в силах остановить эту ссору. Однако уже в следующий миг неожиданно поймала себя на мысли, что вместе с волнением ощущает еще и странное, почти извращенное любопытство. Понимая, что не может предотвратить их столкновение, она не была уверена, что хочет сделать это. Взглянув на Люциуса, Гермиона увидела, как лицо его каменеет, почти на глазах превращаясь в маску гнева, ненависти и боли. Она осторожно дотронулась до его руки — мышцы были жесткими и напряженными — а потом едва заметно пожала предплечье пальцами и глубоко вдохнула. Люциус же тем временем неспешно сделал в сторону Рона еще один шаг и ответил: — Чтоб ты знал, мальчик, тогда я искал своего сына. — Своего сына? — Рон насмешливо фыркнул и, отвернувшись в сторону, негромко пробормотал: — Ну да. Конечно же. Будто он заслуживал этого. Еще не дослушав до конца, Люциус достал волшебную палочку. Его ноздри хищно раздулись, когда он приподнял руку, показывая, что готов к дуэли. По-прежнему не пытаясь остановить это безумие, Гермиона схватилась за горло: дышать она почти не могла. Рон тоже вытянул руку с волшебной палочкой вперед. На его губах появилась слабая улыбка. — Да… Так-то лучше, Малфой. Хоть сейчас покажешь, на что ты способен. Давай… давай посмотрим, чего ты можешь. Я жду не дождусь. — Думаю, ты пожалеешь об этом, щенок… — Люциус продолжал медленно приближаться к нему. — Отойди, Гермиона, — бросил он, не поворачивая головы. И та послушно шагнула в сторону. Нет, разумом Гермиона понимала, что должна что-то сделать, должна попытаться остановить их, но… желание посмотреть на это противостояние до конца оказалось таким захватывающим, что она повиновалась Малфою без единого слова. — Ну уж нет, не пожалею, — парировал Рон. — Я ждал достаточно долго. Фурункулус! Из его палочки выстрелил оранжевый луч, который Люциус отклонил, одним едва уловимым движением поставив голубоватый щит. — Сектусемпра! — попытался Рон снова. Этот луч Малфой мгновенно растворил встречной волной света. Ничего не предпринимая против Рона, он продолжал медленно, но упорно приближаться к нему. — Так-так… милый мальчик. Значит, ты ждал этого достаточно долго? Что ж… тогда нужно было подготовиться чуть лучше, Уизли. — Локомотор мортис! — крикнул тот, но заклинание отклонилось и ушло в сторону, так и не коснувшись ноги Люциуса. Выкрики Рона становились все более отчаянными, он видел, что противник приблизился к нему уже почти вплотную. — Петрификус Тоталус! Левикорпус! Инкарцеро! На этот раз Малфой даже не потрудился поднять палочку. Казалось, синий свет щита порожден самим телом, прикрывая его целиком. Ошеломленная волшебница вдруг ощутила невольную дрожь, глядя, как неспешно и упорно движется вперед Люциус. Глядя на бывшего бой-френда. И теперешнего любовника. Где-то в уголке сознания мелькнула мысль, что нужно броситься к ним, остановить Люциуса, оттащить его, но… мысль эта исчезла так же внезапно, как и появилась. Малфой сделал еще несколько шагов, и на лице Рона мелькнуло выражение паники. Он попытался остановить соперника в последний раз, отчаянно выкрикнув в его сторону: — Инфламарэ саеколорум! Из палочки в сторону Люциуса вылетело мощное пламя, и Гермиона испуганно вскрикнула, будучи почти уверенной, что оно вот-вот поразит того. Но тут же увидела, как Малфой поднял левую руку. Пламя ударило его прямо в ладонь, и Люциус приостановился и зажмурился, словно не в силах двигаться дальше. Но потом поднял голову, вытянул ладонь перед собой и сделал шаг. Во взгляде его сверкнула яростная решимость. Так, с мерцающим лицом, продолжая ладонью поглощать языки пламени, он приблизился к Рону почти вплотную. И глядя во все глаза, Гермиона понимала, что искреннее восхищение, несмотря на мучительную болезненность ситуации, охватывает ее все сильнее и сильнее. Рон же из последних сил удерживал палочку, отчаянно пытаясь сделать так, чтобы пламя продолжало литься из нее. Заклинание давалось ему с трудом, и уже скоро он рухнул на землю, тяжело дыша от усталости. Пламя, наконец, исчезло, и Люциус опустил руку. Он глубоко вздохнул, на миг опустил голову и с силой стиснул челюсти. А потом подошел к Рону, который быстро поднялся на ноги и уставился ему прямо в глаза. — Ты, кажется, забыл, кто я, Уизли, — привычно растягивая слова, негромко произнес Люциус. — С твоей стороны это был отчаянный поступок. Отчаянный, но глупый. Этой дуэли хотел именно ты, и мы можем довести ее до конца. Прямо сейчас. Решай. Только учти, что маленькие мальчики, которые играют с огнем, как правило, в итоге обжигают пальцы. — Иди к черту, Малфой! — яростно прохрипел Рон. Люциус ухмыльнулся. — Если это самое страшное, на что ты способен, то, сам понимаешь, мне бояться нечего. Замерев как вкопанная, Гермиона заворожено наблюдала за обеими мужскими фигурами. Сейчас она находилась от них слишком далеко, чтобы услышать, о чем идет речь. — Молодец, Малфой! Получилось одурачить ее, да? Прикинулся невинной овечкой? Да она, дурочка, еще не поняла, с кем связалась! Но со мной вражда будет всегда, запомни. Я тебя ненавижу. Меня тошнит от одной мысли, что она... всегда гостеприимно готова для тебя, — Рон усмехнулся. Глаза Люциуса на мгновение сузились, но он ничего не ответил. Рон с опаской глянул на палочку в руке более взрослого соперника, прикидывая, насколько легко тот сможет достать его. Но Люциус остался на месте. Затем он глубоко вдохнул, развернулся и шагнул прочь. Рон не выдержал и сделал последнюю попытку вывести ненавистного противника из себя: — Просто помни, Малфой, когда входишь в нее… что я был там первым. Люциус замер, и по фигуре его была заметна та холодная напряженность, которая будто заставила его заледенеть. Но потом он медленно повернулся и уже в который раз подошел к Рону. Близко-близко. И наклонился почти к самому лицу. — Видишь ли, Уизли, — тихо начал он, и в голосе его послышалась ледяная злоба, сдобренная немалой толикой ненависти, — дело в том, что с тех пор прошло время. И я… за это время… трахал ее так много раз и так вкусно, я так много раз слышал, как она кричит мое имя, когда тонет в оргазме снова и снова, что… прости… но думаю: я уже давно выебал из ее памяти все вспоминания о твоем жалком и мало что умеющем члене. Я выебал тебя из нее, Уизли! Навсегда. С убийственно холодной надменностью Люциус глянул на Рона сверху вниз, приподнял бровь и удовлетворенно ухмыльнулся. А затем начал плавно поворачиваться, чтобы наконец-то уйти. — Да вы с ней два сапога пара! — не сдержавшийся Рон выкрикнул уже громко. — Забирай эту высокомерную тупую шлюху себе! На что Малфой стремительно развернулся и плотно сжатым кулаком правой руки скользнул по подбородку Рона, основным ударом попадая тому прямо по носу. Что заставило молодого Уизли пошатнуться и с глухим стуком рухнуть на землю. Из носа у него тек обильный ручеек крови. Пару секунд Люциус еще постоял над ним, но потом вздохнул, поправил на себе одежду и вернулся к Гермионе. — Пойдем. Нам пора, — спокойно бросил он и сразу же двинулся в сторону дома, лишь единожды обернувшись, чтобы убедиться, что та идет следом. Перед тем, как уйти, Гермиона посмотрела на Рона, медленно поднимавшегося с земли. Он тоже глянул на нее, но с такой откровенной враждебностью, что Гермиона почувствовала тошноту. На душе было гадко и муторно. Она укоризненно качнула головой и последовала за Люциусом. И уже скоро они исчезли из виду. * * * Наскоро попрощавшись с министром Шеклболтом и поблагодарив его за чудесный прием, Люциус с Гермионой покинули резиденцию и вышли в темный, пустынный по ночному времени Косой переулок. К месту аппарации они шли быстро. И молча. Гермиона не могла бы сказать наверняка, что именно чувствует, пытаясь анализировать сегодняшний вечер, но одно знала точно: где-то глубоко внутри все сильней и сильней нарастало некое мучительное болезненное возбуждение, похожее на то, что уже охватывало прежде — тогда, в парке, после нападения насильника. Или в опере. Или… когда-то давно, в самый первый раз — еще во «Флориш и Блоттс»! Будто невероятное напряжение требовало выхода. Требовало разрядки: сейчас, сию же минуту и прямо здесь… Люциус шел рядом, и она шестым (седьмым, десятым!) чувством… нет, самой своей сердцевиной ощущала, насколько и он напряжен до сих пор. Насколько погружен в воспоминания и обдумывания произошедшего сегодняшним вечером. Чувствуя, что вот-вот взорвется, с горящей, будто охваченной пламенем кожей, она отчаянно схватила его за руку и, тяжело дыша, потащила в боковой проулок. Темный. Сырой. И абсолютно пустынный. — Люциус… пожалуйста… сейчас. Ты должен взять меня. Прямо здесь и сейчас! Он опустил на нее глаза, в которых сверкнул холодный огонь. На этот раз Люциус не колебался. Наоборот! Сразу же прошипел ей: — Повернись спиной. И Гермиона послушно сделала это. — Опускайся. На четвереньки. Быстрей! Она рухнула наземь, больно ударяясь коленками о грубые булыжники проулка, и оперлась ладонями о такие же жесткие и влажные камни. А уже задыхаясь в безумной потребности, поняла, что низ живота по-настоящему тянет от боли, и горячо зашептала, отчаянно ожидая проникновений любимого мужчины: — Ну же… Поспеши, Люциус. Прошу тебя! Малфой ничего не ответил, лишь было слышно, как быстро опустилась молния на его брюках. Потом он провел ладонями по ее телу, заключенному в красный шелк, словно в футляр, схватился за подол и резко поднял его. Гермиона услышала тихий, сразу прервавшийся стон и почувствовала, как одним мощным движением он разрывает ее нижнее белье. На этом Люциус вдруг остановился, крепко впившись пальцами в кожу бедер. И, не видя его лица, не понимая причин этой задержки, она чуть не заплакала, упорно смаргивая с ресниц слезы, что невольно подступили к глазам. — Ну, пожалуйста… я прошу тебя. Люциус, ты так нужен мне, именно сейчас! С гортанным стоном, больше похожим на рычание дикого зверя, он толкнулся во влагалище. Глубоко и сильно. Так, что Гермиона даже чуть-чуть проехала коленями и ладошками по камням и негромко вскрикнула. Наконец-то они были одним целым! Ей казалось, что сейчас это ощущается словно бы впервые. Так, будто никогда не случалось прежде. Она чувствовала его внутри себя, как будто это был их самый первый раз: новый, незнакомый, но очень и очень важный. — Да… еще. Двигайся, прошу тебя! Отстранившись, он схватил ее за бедра еще крепче и снова с силой погрузился внутрь, заставляя Гермиону проскрести коленками и ладонями по булыжникам. И снова она почти не обратила на это внимания, ведь все, что сейчас имело значение — это он и их близость, это ощущение полноты жизни и даже какой-то личной целостности. Мерно и размашисто двигающийся Люциус упорно молчал, позади себя Гермиона слышала лишь его тяжелое дыхание. Уже скоро она ощутила, как мышцы начинают сжиматься в предчувствии освобождения, и немного выгнулась навстречу Малфою. Но тот вдруг остановился и, отстранившись от нее, глухо прошептал: — Не могу, прости… Мне нужно… Я хочу по-другому. Именно сейчас. Сразу поняв, о чем он, Гермиона поняла и то, что именно эта форма близости нужна была и ей самой. Этим вечером. После всего, что с ними произошло. Поэтому она оглянулась на него и согласно закивала. — Конечно, дорогой. Возьми меня так... Мне тоже это нужно! Покрытый лишь ее собственной влагой, Люциус скользнул членом чуть выше и одним жестким беспощадным толчком проник в анус. От страшной, разрывающей тело боли Гермиона издала мучительный крик. Смазки оказалось ничтожно мало, и в первый момент ей подумалось, что вот-вот провалится от этой боли в обморок. Но Люциус больше не двигался, давая прийти в себя, и она потихоньку успокоилась, сконцентрировавшись только на своей жуткой потребности принадлежать лишь этому мужчине. Мужчине, который сумел стать для нее всем, стать самим смыслом существования. И принадлежать только ему. Она слегка повернула голову в его сторону. — Со мной все в порядке… Ну же! Глубоко вдохнув, Люциус начал двигаться, и боль вернулась: тело пылало, словно от огня. Гермионе снова хотелось кричать, но она сдержалась и, прикусив губу, лишь застонала. Осознание, что сейчас принадлежит Люциусу так, как не принадлежала еще никому, придало сил. Он склонился над ней и спросил с обманчивой мягкостью: — Почему?.. Почему тебе это тоже нужно? И нужно именно сегодня? Скажи, неужели ты чувствуешь мои эмоции… мою боль, обиду, мою злость? — голос его лился в уши Гермионы почти что медом, но двигался Малфой резко и почти безжалостно, будто наказывая ее за что-то. Пусть и сам того не желая. — Да! Люциус, я… действительно чувствую тебя, и все, что тебя мучает сейчас… — задыхаясь, выговорила Гермиона. — Тогда, — он погрузился в нее снова, — помоги мне. Раздели со мной отчаяние и боль. Забери это у меня, хоть немного! — в его голосе (таком мягком и шелковистом) послышался какой-то надрыв. — Помоги мне справится с самим собой! По лицу Гермионы заструились слезы, но плакала она не от боли, обжигающей тело, словно пламенем, а от ставшего вдруг понятным осознания, кто они с Люциусом друг другу, что они значат друг для друга и почему они все-таки вместе. Конечно, она знала это и раньше, знала почти всегда, но сейчас это полубезумное откровение будто выжигалось в ее сознании огненными письменами. — Конечно, дорогой… Позволь мне разделить с тобой эту боль… позволь забрать у тебя твои сожаления, твои страхи и обиды. Поделись со мной всем этим. Не бойся! Гортанно застонав, Люциус начал двигаться еще быстрей и, уже изливаясь, почти прокричал в темноту проулка: — Гермиона! Моя жизнь… мое спасение… — крик его эхом отразился от глухих стен домов. А ей показалось, что на какой-то миг она ослепла и оглохла, растворившись в этом искреннем крике. — И мое прощение… — уже тихо прошептал Люциус, тяжело рухнув на нее и прижав к холодным камням. Они еще долго лежали не шевелясь и не произносили больше ни слова. Чувствуя страшную усталость, Гермиона закрыла глаза. А уже проваливаясь в какое-то полуобморочное состояние, ощутила рывок аппарации и сопровождающее ее привычное головокружение. * * * Оказавшись в Малфой-мэноре, она не удержалась на ногах и сползла на пол, очнувшись лишь от звука льющейся воды. Гермиона приподняла голову и обнаружила, что лежит на коврике в ванной комнате поместья, а Люциус наполняет ванну водой. Через некоторое время он осторожно поднял ее и помог раздеться. Именно тогда Гермиона увидела себя мельком в зеркале и чуть не ахнула. Вид был ужасен: спутанные волосы рассыпались по плечам, платье запачкано грязью, на ладонях и коленках красные ссадины, а кое-где даже порезы. Приподняв подол, Гермиона поморщилась: один из них упорно кровоточил. А самое главное, пульсирующая боль в промежности ясно свидетельствовала о том, что решение заняться анальным сексом без лубриканта, было однозначно смелым. Продолжая поддерживать, Люциус снял с Гермионы платье. Потом опустился на колени и стянул чулочки, попутно освободив ее и от туфель. Сейчас его прикосновения были такими нежными, что казались полной противоположностью тем, что она испытала с ним только что. Оглядев себя, Гермиона заметила на теле и другие синяки, но рассмотреть их не успела: Малфой поднял ее на руки и уложил в ванну, наполненную теплой водой. Вода, окутавшая измученное тело, показалась Гермионе успокаивающей и ласковой. Она бездумно смотрела, как маленькие розовые ручейки, стекающие из ранок, смешиваются с темными, которыми смывалась грязь. Люциус же тем временем взял губку, щедро полил ту ароматным гелем и принялся мыть Гермиону, которой сразу стало легче. Казалось, витающий вокруг запах и ласковые прикосновения Люциуса не только успокоили ее, но и облегчили боль. Гермиона вдруг подумала, что гель может обладать и магическими целебными свойствами. «Но тогда он излечит меня прямо сейчас? Нет… я не хочу этого. Мне нужно чувствовать эту боль. Хотя бы какое-то время». Она ничего не сказала вслух, уже проваливаясь в блаженную дрему, и сквозь эту дрему чувствуя, как Малфой еще продолжает мыть ее, дотрагиваясь до коленок и ладоней не только губкой, но и губами. Целуя каждый пальчик на ее руках и ногах. Все это Люциус тоже делал молча. А когда закончил, то поднял ее, уже окончательно уснувшую, на руки и отнес в спальню. И только вытягиваясь на шелковых простынях, Гермиона слегка проснулась и услышала, как знакомый голос шепчет ей на ухо низко и чувственно: — Спасибо…