Познавая прекрасное

37

Слова ее просьбы повисли в тяжелом воздухе, сгустившемся сейчас вокруг них. Люциус ничего не ответил, и Гермиона замерла в ожидании. Прошла целая вечность, когда Малфой тяжко и глубоко вздохнул и медленно, будто неуверенно, проговорил: — Не проси меня об этом. Даже ощущая, насколько болезненна для Люциуса эта тема, Гермиона не смогла не почувствовать некоего ироничного разочарования от такого ответа. Раздраженная отказом, она мысленно возмутилась и приготовилась противостоять ему, настаивая на своей просьбе. Даже понимая, что настойчивость может лишь усугубить возникшее вдруг между ними напряжение, удержаться Гермиона не смогла. Она перевернулась на спину, слегка отодвинулась и несколько категорично заявила: — Я готова зайти в ту комнату. Малфой снова долго молчал, но в конце концов ответил. Ответил просто, коротко и твердо: — А я нет. Охваченная плохо контролируемой яростью, Гермиона приподнялась на локтях. Она ничего не могла поделать с собой — ведь тот вечер касался ее больше, чем кого бы то ни было! — Ты, кажется, забываешь, что именно меня мучили тогда в твоей гостиной, Люциус. Именно я билась в агонии на твоем дорогом ковре от Круциатуса этой… садистки. Я, а не ты! И если я решила, что могу зайти в эту чертову комнату, то, значит, чувствую себя готовой к этому. И никто! Слышишь? Никто не смеет запретить мне сделать это! Она ощущала, как от горькой обиды и злости кровь просто бурлит в жилах. Люциус отвернулся, будто не в силах взглянуть на нее, и ничего не ответил. Молчание привело Гермиону в еще большее бешенство. И хотя в какой-то степени она и понимала, что ведет себя сейчас, словно капризная школьница, все же не смогла удержаться и картинно откинулась на кровать, отворачиваясь от него. В спальне снова повисла тягостная тишина. — Неужели ты не понимаешь, что значит эта комната и для меня тоже? А теперь — тем более. Особенно… теперь… Когда в моей жизни появилась ты. Гермиона прекрасно понимала, о чем он, но собственное (причем, достаточно эгоистичное) желание успокоить свою исковерканную измученную душу, не позволяло ей услышать Люциуса по-настоящему. — Не понимаю, почему это так беспокоит тебя, — вызывающе начала она и сморщилась, услышав недовольный вздох. — Насколько я помню, ты был довольно невозмутим в то время, как она мучила меня. Я бы даже сказала — отстранен. В голосе Гермионы сквозил холод и намеренный антагонизм. Она сознательно вела себя так, понимая, что реакция Люциуса будет страшна. И оказалась права: приподнявшись, он с силой схватил ее за руки и навис, словно скала. Гермиона почувствовала, как задыхается от гнева и… от чего-то еще. А в глазах Малфоя горела мрачная горькая ярость. — Значит, отстранен? — желчно выплюнул он. Не отводя взгляда, Гермиона лишь тяжело и прерывисто дышала, зная, что рано или поздно их обоюдный гнев, их взаимная сиюминутная агрессия переродятся в знакомое чувственное волнение. Она просто не могла не ответить на вызов, брошенный Малфоем. — Да, Люциус… Отстранен! — отозвалась злобно, желая намеренно причинить ему боль. Не сделав ни единого движения, тот замер, все еще крепко сжимая ее запястья. Удивленная, что он ничего не отвечает на ее злобный выпад, Гермиона, которую словно черти надирали, продолжила, сама не осознавая, что говорит: — А может быть… Может быть, ты чувствовал что-то другое… когда я снова и снова билась в агонии у тебя на глазах? Может, вас это лишь… возбуждало, мистер Малфой? Этого оказалось чересчур. Одним мощным рывком Люциус поднялся, потянув ее за собой, бросил почти на самый край кровати и выпрямился на коленях. Только теперь гнев во взгляде Гермионы чуть смешался со страхом. Нет, он не сделал ей больно, более того, она прекрасно знала, что Люциус не сможет и не захочет причинить ей боль по-настоящему. Но то, что он ужасно зол, сомнений не вызывало. И особо не пугало. Скорее даже Гермиона ощутила некую смесь возмущения и вожделения одновременно, заставившую почувствовать себя чуть ли не извращенкой. С горящими от ярости глазами, Люциус возвышался над ней, глубоко и быстро дыша. Грудь его тяжело вздымалась и опадала от этого неровного дыхания, кожа слегка блестела в лунном свете, пробивающемся в комнату, и, видя это, Гермиона не смогла подавить тихий тоскливый вздох. Она знала, что сейчас он глубоко обижен ее предположениями, а может быть, и оскорблен. Но не могла предугадать, какова окажется реакция на подобную обиду. В крови бурлило волнующее любопытство: в какой-то момент ей даже показалось, что он готов потянуться за палочкой, чтобы наказать ее каким-нибудь изощренным проклятием. Но нет… Вместо этого глаза Люциуса по-прежнему горели от гнева, когда он мучительно медленно наклонился вниз и, пробежав ладонью по животу и груди, обхватил ее шею. Так же, как и тогда… во время их первой встречи у нее в кабинете. Вспомнив тот день, Гермиона затаила дыхание. Страха она уже не испытывала, наоборот, с каждой минутой все больше и больше ощущала, как тело начинает плавиться от привычной физической жажды. Сомкнув пальцы на ее шее, он крепко сжал их и наклонился. Гермиона резко вдохнула, удивляясь, что пока еще может сделать это. Приблизив рот к ее уху, Люциус заговорил и голос его (полный ледяной злобы, не слышанной ею со времен войны) проникал в сознание, заполняя его целиком и полностью: — Ты не знаешь, дитя, что я видел на своем веку… Не знаешь, что делал с людьми… Делал вот этими вот руками. И что могу сделать с тобой. Что мог бы сделать с тобой… в тот день. Так что не стоит играть с темными сторонами моей души, девочка… Если бы ты знала, каким чудовищем я был, какие ужасные вещи творил, ни на секунду не утруждаясь угрызениями совести, то не была бы сейчас так безмятежно храбра. Не стоит толкать меня обратно, моя наивная отважная гриффиндорочка. Потому что это не просто шаг назад — это страшный путь к прошлому безумию, к монстру в самом себе, к агонии и боли… — он наклонился еще ниже и прошипел Гермионе прямо в ухо: — Не боишься, что на этот раз я захочу взять тебя с собой? Чуть отстранившись, он заглянул ей в лицо, и Гермиона вдруг ощутила ужас. Дыхание перехватило. Рука Малфоя, все еще крепко обхватывающая ее горло, теперь безумно пугала, а взгляд будто касался языками адского пламени, обжигая не только тело, но и душу. А потом Люциус резко отпустил ее, поднялся с кровати и, на ходу натянув мантию, вышел из комнаты прочь. Какое-то время она лежала неподвижно, размышляя о том, что в охватившем только что страхе, как ни странно, не было никаких опасений на предмет угрозы физической расправы… Абсолютно никаких! Она и в самом деле ни капли не боялась, что Люциус причинит ей боль. Однако его слова пугающе напомнили о том, что ей и самой приходилось противостоять собственной тьме: страшной, ужасающей, наползающей неведомо откуда… тьме, которая начинала беспощадно душить, как тихо и безмолвно душат свои жертвы дьявольские силки. Остро ощутив воцарившуюся гнетущую тишину, Гермиона почувствовала себя одинокой. «Неужели Люциус прав? Неужели я невольно толкнула его назад? Но ведь я не хотела! Потому что и сама знакома с тьмой, таящейся в глубинах человеческой души. Потому что знаю не понаслышке, как отвратительна моя тьма. Как глубоко можно увязнуть в щедро даруемых ею кошмарах, стоит поддаться им хотя бы на миг…» Тяжело дыша, она уставилась в темноту спальни, ощущая, как сознание заполоняют метущиеся мысли. О себе. О Люциусе. О Роне. О том, как запуталось все в ее жизни с тех пор, как в ней появился Малфой. Малфой, который сейчас страшился и не хотел сделать и шагу назад, к своему прошлому. И с которым она оказалась теперь так крепко связана, что уже почти не различала, где заканчивается один из них и начинается другой. Осознание этого факта стало для Гермионы неким откровением, к которому она даже не знала, как отнестись. Она перевернулась на бок, свернулась калачиком и горько заплакала. Произошедшее вдруг начало казаться ей гораздо яснее и понятнее. Даже если и учесть, что ничего изменить она уже не могла. Но нет! Потому что, несмотря на это, обдумать ситуацию, в которую завела сама себя, было бы все равно не лишним. С каким-то странным облегчением Гермиона вздохнула и ощутила, как по щекам безудержно покатились слезы. Она даже не могла объяснить себе — по кому и из-за чего именно плачет в эту минуту. Из-за ссоры с Люциусом… Из-за того, что предала Рона… Да это было и неважно. «Так кто же из нас ведет себя мудрее, ответственней, человечней? Кто умеет остаться сильным и сохраняющим достоинство даже в самой непростой и неоднозначной ситуации? Я? Люциус? Рон?» — голова раскалывалась от вопросов, задать себе которые она не решалась все последние недели. От вопросов, задать которые, в конце концов, все равно пришлось. Сейчас она с невообразимой ясностью поняла вдруг, насколько постыдно и трусливо вела себя по отношению к Рональду. Нет… Изменить то, что разлюбила его, она не могла, но… лгать одному из самых близких людей, прятаться за ним от своей тьмы, использовать его и потом… безжалостно бросить — это было подло. Оглядываясь назад, Гермиона не узнавала в той трусливой душонке саму себя. Она ведь так и не сказала Рону, честно и прямо, к кому уходит… «А ведь за все нужно расплачиваться! Рон не заслужил ни такого отношения, ни этой гадкой лжи во имя какого-то гипотетического спокойствия. Чьего спокойствия?! Признайся, что думала больше о себе, не желая затягивать тягостное объяснение…» — новая волна стыда и вины накрыла Гермиону с головой, и она снова задрожала от тяжких всхлипов, заставляющих тело содрогаться на кровати. Все еще ощущая себя страшно одинокой, в эту минуту ей ужасно хотелось, чтобы Люциус оказался рядом: чтобы он пришел, обнял ее, успокоил, помог забыть эту горькую вину. Но Гермиона ясно понимала, что вернуть Люциуса она должна сама. И, прежде всего, извинившись за свою узколобую категоричность, за то, что осознанно обидела и оскорбила его. «Вряд ли он хочет видеть меня сейчас. Ну что ж… За все нужно уметь платить!» Слишком долго она игнорировала эту простую и мудрую мысль, но теперь поняла, что зря. Пришла пора хоть как-то попытаться снова контролировать собственную жизнь. Объясниться с теми, кто ждал и имел право на эти объяснения. По-настоящему попрощаться с прошлым. Безоговорочно принять все новое, что появилось в ее жизни. Гермиона как никогда понимала, что их полноценная духовная близость с Люциусом напрямую зависит от того, насколько зрелой и повзрослевшей она сможет показать себя, насколько сможет избавиться от присущего ей инфантильного упрямства и нетерпимости. Ведь именно он, благодаря своей сдержанности, своему неприятию прошлого и страху вернуться в него, открыл ей глаза на то, насколько смешно и по-детски она ведет себя порой. Гермиону снова охватило чувство неудержимого стыда. Наконец, поднявшись с кровати, она надела халат и спустилась вниз. А поискав в каждой известной ей комнате, поняла: Люциуса нигде нет. Из глубины души начало подниматься знакомое ощущение паники, и Гермиона вдруг почувствовала, как покрывается холодным потом. «Что, если он ушел? Но… он же вернется? Как он мог уйти и бросить меня здесь?» На какой-то миг она оказалась почти сражена чувством какой-то нелепой и смешной детской незащищенности. «А если он отправился… к Нарциссе?» — в ней вдруг вспыхнуло, затмевая разум, пламя безумной горячечной ревности. Ревности, показавшейся даже самой себе глупой и пошлой. Никогда еще она не ревновала мужчину так, как сейчас Люциуса к его прошлому. И это было объяснимо: Нарцисса была близка ему. Она могла бы понять его! Они вместе прошли через те, прошлые кошмары! Гермионе хотелось кричать от жгучей боли. Снова и снова блуждая по пустым и темным комнатам поместья, она продолжала звать Люциуса, пока рядом, наконец, не появилась Тибби. — Где он?! Где твой хозяин? — в голосе Гермионы уже слышалась истерика. Эльфийка расстроено развела руками. Гермиона всхлипнула, слезы снова побежали по щекам. Бросившись по коридору назад, она подбежала к входной двери и, распахнув ее, выскочила в лунную ночь, продолжая громко выкрикивать его имя. Громко… и безответно. Не помня себя от отчаяния, она побежала вокруг дома: туда, где начинался парк, и бросилась по первой же дорожке, огороженной живой изгородью, мимо фонтанов и аккуратно постриженных лужаек. Сознание медленно, но верно заполнял ужас, и Гермиона громко зарыдала в пустоту и безмолвие холодного ночного воздуха. В тот миг ей казалось, что жизнь кончена, и она уже больше никогда не сможет быть счастлива. Задыхаясь от рыданий, бросила взгляд на далекую скамейку в самом конце сада. Скамейка стояла на том самом месте, откуда открывался вид на знаменитые уилтширские холмы. На ней-то и сидел сейчас он. Люциус. Сердце замерло от ощущения счастья, и Гермиона стремительно побежала вниз по лестнице и дальше — по дорожке, не обращая внимания на гравий, больно колющий ступни. «Скорее! Скорее… Лишь бы он выслушал меня…» Добравшись до Малфоя, она жутко запыхалась и остановилась в странном замешательстве, не способная сказать ни слова. Стоя чуть в сторонке, Гермиона не отводила от него глаз. Люциус же, напротив, не повернул в ее сторону и головы. Со спокойным и бесстрастным лицом он сидел, уставившись вдаль, и никак не прореагировал на ее появление. Собравшись с силами, она сделала глубокий вдох и быстро заговорила: — Прости меня. Я… глупая молодая девчонка. И обидела тебя. Ты был прав. Просто знай: что бы ни делал кто-то из нас двоих, ты или я, все будет хорошо, если мы будем вместе… Если будем поддерживать друг друга. Помогать… Пытаться понять. Люциус наконец повернулся и взглянул на нее. — Ты уже не маленькая и должна понимать, что некоторые вещи слишком сложны… Слишком болезненны… — в его голосе звучал холод. — И не стоит играть с ними. — Я понимаю, — стыд заставил ее опустить голову, и слезы начали капать прямо на траву. — Потому и прошу у тебя прощения. Я… я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил о тьме, живущей в каждом из нас. Я и сама не раз ощущала ее мерзкое присутствие. — Гермионе ужасно хотелось, чтобы он поверил ей. — И хочу сказать, что… принимаю в тебе все, и ее тоже. И люблю тебя всего: с твоими недостатками и достоинствами, с твоими желаниями, болью, прошлым и будущим. Пусть наша тьма остается с нами. Она не сможет больше убивать нас, если мы научимся контролировать ее... Малфой поднялся и подошел к ней. — Контролировать? Неужели ты и вправду надеешься на это? — усмехнулся он и двумя пальцами взял ее за подбородок, внимательно вглядываясь в лицо. — Тогда ты глупее, чем я думал. Его тон сейчас безумно напомнил Гермионе хладнокровного и жестокого Пожирателя смерти, с которым она столкнулась в Отделе Тайн много лет назад. Слова, что он произнес, причинили жуткую боль, и она даже задохнулась от обиды, но потом сумела взять себя в руки. «Слишком далеко у нас зашло все, чтобы обижаться на сказанное в сердцах». — Что ты хочешь от меня, Люциус? Чего ожидаешь от наших отношений? Малфой медленно опустил руку и отвернулся. Его гордый профиль оказался ярко освещен призрачным лунным светом. — Тебе это известно. — Порой мне кажется, что — нет. — Я уже говорил тебе, чего желаю и жду. Еще тогда… в кабинете. Поначалу Гермиона слегка растерялась, но потом вспомнила их тогдашний разговор. — Мне нужна твоя страсть, твоя любовь, твоя жизненная сила, — выдохнул вдруг он, и горячее облачко слетело с его губ в холодный ночной воздух парка. — Ты даже не представляешь, насколько сильно я нуждаюсь в этом. Особенно теперь… — И ты знаешь, что все это и так принадлежит тебе. Только тебе! Малфой снова повернулся и обжег ее взглядом, а затем шагнул ближе, и Гермиона услышала его тяжелое рваное дыхание. Ей вдруг неожиданно вспомнилась их первая встреча во «Флориш и Блоттс», и она понимала — почему: напряженность, окутывающая их сейчас, казалась такой же невыносимой. Положив ладони на затылок Гермионы, Малфой коснулся большими пальцами ее ушных раковинок, и она ощутила, как голова тут же закружилась. Нельзя было отрицать то неимоверное физическое притяжение, которое связывало их при первом же прикосновении друг к другу. Однако, несмотря на это, Гермиону раздирало любопытство: ей ужасно хотелось услышать, что он скажет сейчас. — Да… Принадлежит, — он остановился, пристально вглядываясь в ее лицо, и Гермиона всхлипнула — таким мрачным казался его взгляд: — Но что? Что тогда, Люциус? — Мне… мало… Ты должна понимать, что жизнь… во всем прекрасном и ужасном, что есть в ней, все же намного сложнее. Она — самая великая награда человеку и самый огромный его риск, когда можешь довериться… не тому… — голос Малфоя звучал тихо и чуточку зловеще. Он провел пальцами по ее затылку и опустился ниже, к шее. — Готова ли ты пойти на этот риск и довериться мне… целиком и полностью? Полностью… Пойти за мной куда угодно. Даже с закрытыми глазами. Гермиона ощутила, как по телу пробежала волна чувственной дрожи. — Что я еще должна отдать тебе, чтобы ты не сомневался? Что? — Свою… душу, Гермиона. Было что-то жуткое сейчас в его шепоте, от которого она невольно замерла. Потом посмотрела ему в глаза и поняла, что уже знает ответ. И, наверное, знает его уже давно, может быть, даже с той, самой первой, встречи. Не отводя взгляда, Гермиона с трудом сглотнула и произнесла: — Да. Я твоя. Целиком… И душой и телом. Вся твоя… — и прежде чем успела договорить, Малфой накрыл ее губы своими, впиваясь в них глубоким собственническим поцелуем, в котором Гермиона растворилась уже в следующий миг. Она попыталась обвить шею Люциуса руками, но не смогла сделать этого, потому что тот крепко прижал их бокам, не давая пошевелиться. Разочарованно застонав, Гермиона ответила на поцелуй с еще большей страстью. А потом Малфой вдруг оторвался от нее и, тяжело дыша, уперся лбом о ее лоб. Затем сплел свои пальцы с тоненькими пальчиками Гермионы и, не произнося ни слова, потянул ее в сторону дома. В абсолютном молчании они зашли внутрь и поднялись в спальню. Оказавшись там, Люциус провел ее на середину комнаты и быстро, но совершенно бесшумно, раздел, сам при этом оставаясь одетым. Потом отстранился и принялся медленно и осторожно кружить вокруг хрупкой фигурки, не отводя от нее глаз ни на единый миг. Так она и стояла, совершенно обнаженной, пока любовник кружил вокруг, словно хищник, преследующий свою добычу, и внимательно разглядывал ее. Люциус будто изучал Гермиону: изучал, как какой-то научный образец или музейный экспонат. И в другое время она бы могла почувствовать себя униженной этим холодным и бесстрастным изучением, но не теперь… Не после всего того, что они сказали друг другу недавно. Сейчас она упивалась тем, что делает Малфой, с каждой секундой ощущая, как возбуждение охватывает ее все сильнее и сильнее. Их беседа, там, в парке, словно расставила все точки над «i», словно развеяла все сомнения и недоговоренности, что оставались у них по отношению друг к другу. И теперь Гермиона по-настоящему была готова принять все, что решит сделать с ней Люциус Малфой. Не выдержав, она гортанно застонала. И, услышав это, Люциус быстро шагнул и потянулся к ее рту пальцем, дразняще близко, но так и не прикасаясь к нему. Он бросил угрожающий взгляд, который почему-то будоражил еще больше, и наклонился к уху: — Молчи… Не смей издавать ни единого звука… — услышала Гермиона шепот, больше похожий на шипение змеи и заставила себя замолчать. Долгое время Люциус не двигался, продолжая рассматривать ее, и жаждущая его прикосновений Гермиона усилием воли удерживалась, чтобы снова не застонать. Наконец, Малфой оказался сзади и набросил ей на глаза повязку из темной шелковистой материи. Гермионе удалось остаться безмолвной, хотя сердце забилось вдруг так громко, что казалось — Люциус услышит этот звук так же легко, как и голос. Но и это было не все. Дальше он схватил ее запястья и связал их вместе, одно с другим, широкой шелковой лентой. Ей удалось уловить, как он глубоко втянул в себя при этом воздух, а потом наступила тишина. Какое-то время Гермиона ничего не слышала и не чувствовала, хотя и знала, что Люциус по-прежнему в комнате. Ей казалось, что тело растаявшей лужицей вот-вот стечет на пол — так хотелось его прикосновений. Желая хоть как-то облегчить ноющую внизу живота боль, она переступила с ноги на ногу. — Не двигайся! — сразу же услышала слева от себя повелительный голос Малфоя и инстинктивно повернула на него голову. — Я сказал: не смей двигаться… моя маленькая грязнокровка! Он будто упивался, используя это слово, но Гермиона знала, что произносится оно лишь для того, чтобы возбудить ее еще сильнее. «Черт! И ведь он не ошибается… Я и в самом деле уже почти совсем мокрая…» В комнате опять надолго повисла тишина, Гермиона не двигалась и не издавала ни единого звука. Так прошло минут двадцать или даже тридцать, а может, и больше. Постепенно она ощущала, как спина напрягается все больше и больше, руки почти совсем потеряли чувствительность, а ноги подгибаются от усталости, но продолжала молча и неподвижно стоять, ожидая, что же будет дальше. «Я дождусь… И докажу, что принадлежу ему так, как он того хочет». А потом, когда ожидание стало совсем уж невыносимым, вдруг почувствовала что-то на своей ноге. Это была нежнейшая ласка, едва заметная, влажная. Язык Малфоя, его губы. Мучительно медленно он продолжил касаться ее, поднимаясь вверх, все выше и выше: минуя лодыжку, затем колено, которые он ласково целовал, облизывал, покусывал. Истосковавшаяся по прикосновениям, Гермиона не смогла сдержать протяжного стона. Люциус тут же остановился и отстранился. — Так-так-так, мисс Грейнджер, за непослушание мне придется наказать вас. Я же велел молчать и не двигаться. Гермиона чуть не расплакалась от разочарования, но усилием воли заставила себя прикусить язык, чтобы не начать умолять Люциуса продолжить ласки. И он действительно наказал ее, опять какое-то время не дотрагиваясь, а лишь безмолвно кружа вокруг. Тишину спальни нарушали только звуки их дыхания. Прошло нескольких долгих минут, когда она, наконец, снова почувствовала его касания — медленные, нежные, изысканно чувственные. Теперь он ласкал поцелуями бедра, неспешно поднимаясь к животу и заставляя ее сгорать от желания. Да, Гермиона безумно хотела разрядки — сейчас же, сию минуту! Но и откровенно наслаждалась этим чувственным пиршеством, этим изощренным великолепием, что дарил ей Люциус. Скоро ко рту присоединились и сильные теплые руки, которые ласково поглаживали уставшее напряженное тело, расслабляя его. Гермиона с наслаждением ощутила, как он вобрал в рот один из напряженных сосков, закружив по нему языком. Как потом отстранился, но лишь для того, чтобы подарить ласку второму, уже изнывающему от тоски. Внутри давно сжалась тугая пружина, желающая распрямиться в долгожданной разрядке, но Гермиона продолжала смиренно принимать все то, что он дарил ей сейчас. И эта его нежность, эта мягкость казались удивительными после всех тех сложностей, что случились между ними сегодня. Услышав, как сам Люциус глухо застонал, отрываясь от ее груди, Гермиона инстинктивно дернулась, желая схватить его голову и прижать к себе, но вспомнила, что не может сделать этого. Нахмурившись, она поняла, что теперь жаждет прикосновений уже в другом месте — там, где они были нужны сейчас больше всего. И Люциус, как обычно, казалось, прочитал ее мысли, потому что скользнул ниже, коротко коснулся поцелуем пупка и опустился туда, где его и ожидали. Открыв рот, Гермиона отчаянно глотнула воздух и уже собиралась вскрикнуть, как испугалась, что это снова остановит его, и замерла в предвкушении. А его пальцы тем временем уже раздвигали мягкие складочки, скользя дальше — вверх, внутрь, в ноющее от нетерпения влагалище. Язык коснулся нежного, уже набухшего бутона. Еще секунда, и Люциус дотронулся до него губами, с силой всасывая в рот. Гермиона поняла, что долго она не продержится, и он знает это. Отлично знает. Продолжая ласкать ее, он упорно подводил Гермиону к грани безумия все ближе и ближе. Потом прервался и глухо произнес: — Ну же, девочка… Теперь можешь кричать. Хочу слышать, как ты кричишь от наслаждения, которое дарю тебе я… И он снова прильнул к клитору, всасывая его еще сильнее, кружа по нему языком и даже слегка прикусывая. Какие-то короткие мгновения Гермиона держалась, но уже скоро отдалась на волю сильнейшего оргазма, охватившего все тело до самых кончиков пальцев. И она закричала, пользуясь дарованным разрешением. Закричала громко и исступленно, словно бы этот крик вырывался из самой глубины ее существа: — Люциус! О, боже, да! Только ты! Моя любовь, моя душа… Долго, еще очень долго он оставался перед Гермионой на коленях, восхищенно упиваясь ее оргазмом, но, дождавшись, когда она затихнет, поднялся и сразу же сдернул повязку с глаз, освобождая следом и руки. Ощутив, как онемевшие запястья страшно заныли, Гермиона удивилась тому, что смогла продержаться так долго. А когда оказалась избавлена от повязки, сонно моргнула и улыбнулась усталой, но блаженной улыбкой. Ласково глядя на нее, Люциус начал растирать хрупкие ручки, заставляя кровь бежать по жилам быстрее. Он так и не разделся, но Гермиона знала, что теперь наступил его черед и что в долгу она не останется. И уже начала расстегивать на Малфое мантию, когда тот вдруг крепко обхватил ее руки, явно останавливая их. Обеспокоенная такой реакцией, она вопросительно приподняла бровь. — Ты… не хочешь меня? — спросила нерешительно. На что Люциус, слегка посмеиваясь, хмыкнул. — Сама же прекрасно знаешь, что в этом не стоит даже сомневаться. В подтверждение своих слов он дотронулся ее ладонью до напряженного паха, но как только Гермиона собралась обвить член пальцами, убрал ладошку. — Не сейчас… Сегодня тот случай, когда я хотел видеть твой восторг. Только твой, — он наклонился и поцеловал ее так нежно, что Гермиона чуть не расплакалась. Они почти не разговаривали больше: эмоциональное напряжение этого дня наконец настигло их окончательно, и оба быстро провалились в глубокий сон. * * * Первой же мыслью, пришедшей в голову Гермионы следующим утром, было то, что сегодня ей предстоит впервые показаться на работе после знаменательного заседания Визенгамота и сегодня же ей нужно окончательно объясниться с Роном. «И как, спрашивается, найти силы для всего этого?» Она повернулась к Люциусу. Казалось, он все еще спит, но Гермиона сомневалась, что это так. Потянувшись, она положила ладонь на его упругий живот и обрадовалась, когда Малфой обнял ее в ответ. На ум пришло воспоминание о вчерашнем вечере. О том, что сделал с ней Люциус, о том, как сама она отреагировала на это. «Почему я не чувствовала себя униженной? Почему ни капли не стыдилась того, что происходит? Почему мне кажется, что все, что есть между нами — это самое правильное и самое естественное, что может быть между мужчиной и женщиной? И мы с ним физически лишь подтвердили друг другу то, что до этого сказали на словах». Она вдруг ощутила, что жутко соскучилась по нему, ведь прошедшей ночью они оказались слишком уставшими, чтобы просыпаться для привычных слияний в темноте спальни. Скользнув рукой вниз, Гермиона нашла член довольно вялым и уже было разочарованно нахмурилась, когда почувствовала, как тот шевельнулся под ее рукой. Она облегченно выдохнула и начала неспешно поглаживать его вверх и вниз. Много времени не понадобилось — скоро эрекции зрелого Малфоя мог бы позавидовать любой юнец. Но еще больше она оказалась удивлена тем, что Люциус резко перевернул ее на спину и внезапно проник внутрь одним быстрым и мощным толчком. Оказавшись не совсем готовой, она вскрикнула от боли и попыталась расслабиться, позволяя мышцам привыкнуть к этому неожиданному вторжению. Малфой же понял, что поторопился, и замер ненадолго, а потом, глухо застонав, начал двигаться медленно и аккуратно, с каждым движением ощущая, как скользит в нее легче и легче. И уже скоро Гермиона забилась в чувственном бреду, когда Люциус приподнялся на вытянутых руках, меняя тем самым наклон проникновений и задевая теперь клитор каждым из них. Выносить подобное долго она не умела никогда, и потому еще чуть-чуть — и выгнулась на кровати, снова и снова выкрикивая его имя. Люциус продолжал двигаться, не отводя взгляда от ее искаженного криком лица, и только почувствовав, что сдерживаться больше не в состоянии, с силой вонзился в последний раз и гортанно застонал, пульсируя и проваливаясь в собственный экстаз. И семя его оказалось таким горячим, что Гермиона даже почувствовала это. Еще какое-то время они мирно блаженствовали, так и не размыкая объятий, но уже скоро пришло ощущение жгучей тревоги. Медлить дальше было нельзя: так маленькие дети не хотят идти в школу, прячась от проблем с хулиганами или учителями под одеялом. Гермиона глубоко вздохнула, чувствуя, как внутри все скручивается от страха. «Хватит тянуть! Время пришло. Имей смелость отвечать за свои поступки и решения!» Она повернулась к Люциусу. — Мне пора, — а потом не выдержала и отвела взгляд. — Скорее всего, сегодня я приду чуть позже. Нужно… разобраться кое с чем. Окончательно. Ничего не ответив, Малфой лишь нежно провел по ее спине кончиками пальцев. И это было восхитительно, но ужасно отвлекало, поэтому Гермиона резко поднялась с кровати. Стараясь не встречаться с ним глазами, она поспешила в ванную. А вернувшись в спальню и снова найдя его в постели, начала молча одеваться, снедаемая все той же глубокой тревогой. Из боязни растерять решимость, она по-прежнему не смела взглянуть на Люциуса, но чувствовала, как тот настороженно следит за ней. Наконец смогла справиться со всеми пуговицами на блузке и застегнуть молнию юбки. Закончив, Гермиона еще раз вздохнула и замерла, не зная, как поступить дальше. Потом все-таки посмотрела на Малфоя и тут же задохнулась от нежности в его глазах. Нежности, которая лишала решимости, заставляя по-девчоночьи глупо таять от счастья, и Гермиона даже зажмурилась, пытаясь сохранить хоть какие-то остатки самообладания. — Как же ты прекрасна… — просто и искренне произнес Люциус. Чувствуя, что вот-вот расплачется, Гермиона всеми силами старалась удержать себя в руках. Она подошла к кровати и прильнула к губам Люциуса долгим и глубоким поцелуем. А когда ощутила его руку на своей, быстро отстранилась, повернулась и вышла из комнаты. День ей предстоял непростой.