Сахар на дне | 18+

Мы все когда-нибудь умрём

      Жизнь на иголках.
     
      Количество съеденного Шугой стекла равняется боли и стремится к бесконечности.
     
      Он думал, что всё в порядке. Радовался, когда смог оплатить две операции. И третью. С невозможностью выбраться из этого дерьма. С абонементом на унижения сроком в жизнь. Ему даже казалось, что всё нормально, когда он узнал, что Чимин в больнице после автокатастрофы, и что господин Пак преспокойненько отказался от сына, как когда-то от жены. Юнги не злился, он просто не понимал, как так вообще можно поступать. Даже Тэхён, зарабатывающий от силы треть того, что получает Юнги, готов был отдать все свои сбережения, чтобы помочь другу. И Шуге было стыдно, что у него не оставалось ни воны, чтобы тоже сделать свой вклад.
     
      Спустя неделю ему предложили хороший заработок, на который можно жить. Можно оплатить будущую реабилитацию сестры. И даже — лечение Чимина. Только вот он был не готов к этому. Морально. Это было как-то на грани: признать себя шлюхой на всю жизнь.
     
      Но он согласился.
     
      Кажется, это было самое изощрённое издевательство в его жизни. И он очень хотел бы, чтобы об этом никто не узнал. Желательно, никогда.
     
      — Ты ведь хотел славы? — говорила женщина, протягивая ему договор.
      — Хотел, — коротко отвечает он, листая исписанные мелким шрифтом страницы. — Благодаря музыке, а не этому, — ставит подпись дрожащей рукой.
     
      Кажется, это конец.
     
     

[Месяц спустя]

      Иногда Юнги думается, что его жизнь — это сплошное издевательство. Грязь. Похоть. Чужие желания и удовольствия. Борьба за выживание, в которой он, кажется, чертовски проигрывает. Он хрипит не своим голосом. Осевшим. Сиплым. Чужим. Горло саднит до невозможности сглатывать вязкую слюну, не морщась. Юнги чувствует слабость, боль и утопает в ощущениях, пока громкая пощёчина не приводит его в чувства, заставляя «не отключаться». Потому что ему же не больно. Потому что «Терпи, сука, заслужил». И Юнги пытается, честно, просто ничего не выходит — он так и продолжает проваливаться в темноту, выпадать из времени, пространства, сознания, жизни…
     
      Морщиться. Хрипеть. Кричать. Беззвучно, потому что «Никто не разрешал тебе рот открывать». Давиться воздухом. Скрести асфальт ладонями. Ломать ногти. Игнорировать боль, страх, ноющее чувство внутри. Убивать себя медленно, глоток за глотком. Не закрываться. Не сопротивляться. Не издавать ни звука. Кусать прокушенные давно губы. Харкаться кровью. Блевать отбитыми органами. Бояться умереть больше, чем хотеть этого.