Словно в старые добрые

428 35 11
                                    

      — Юнги? — спрашивает мама, осторожно заглядывая в комнату. — Почему так, — испуганно смотрит на то, как сын прижимает к себе Йевон, — долго?

             Он стоит неподвижно какое-то время, потом опускает руки, позволяя слабо отшатнуться. Внутри шрам на шрам накладывается, боль увеличивается, по телу новой волной разливается, разрастается, растекается по венам, смешиваясь с кровью. Он шумно, почти с кашлем, воздух из лёгких выталкивает, глаза прикрывает, дыхание нормализует (нет). Йевон касается его руки будто ласково и чувствует, как он вздрагивает, как в нём отчаяние плещется слишком очевидно, чтобы игнорировать. Как огонь на дне чёрных зрачков тухнет окончательно, как там морозно и пусто становится. Она чуть усиливает хватку, вырывая его из мыслей, из мрака, из бессилия, к которому он вновь, казалось бы, возвращается. «Пожалуйста, Юнги», — шепчет слишком тихо. Он молчит, взгляд прячет, отталкивает её руку, стыдливо рукава толстовки вниз тянет, словно в старые добрые, когда умирал.

             Он теряется не на мгновение, на вечность, зависает в собственных мыслях. Вспоминает, как оказался в почти такой же ситуации, как едва не развалился прямо в аудитории в университете на миллионы маленьких чёртовых ничто. Как на большом экране вся его жизнь рушилась на (чужих) глазах. Как он проваливался сквозь пол на дно, откуда, казалось бы, только выбрался. Ведь только зажил, только задышал полной грудью, только начал снова чувствовать блаженный вкус музыки, по которой действительно скучал больше, чем думал. Юнги оставалось, кстати, полгода до окончания, когда его всё же отчислили. Скандал огласке не предали, а на остальное ему было уже плевать. Как и на свою (неосуществлённую) карьеру музыканта, практически мечту. Иногда ему даже казалось, что только музыка и помогала справляться с тем, что сквозило отчаянием. Он надеялся, даже почти убедил себя, что никогда не словит больше этот флэшбек, что больше никогда никто не попрекнёт его прошлым, которое не изменить, он знает. Оказывается, это было бы слишком просто. Оказывается, это никогда не оставит его и он сам никогда не сможет оставить это.

             И мама однажды узнает о том, что её сын ничтожество.

             И сестра, когда подрастёт, обязательно возненавидит его.

             И весь мир никогда не забудет о том, что в нём ничего нет, кроме продажности. Что внутри настолько пусто, что эту пустоту ничем уже не заполнить.

Сахар на дне | 18+Место, где живут истории. Откройте их для себя