Сахар на дне | 18+

Больно

      — Вот, держи, — Юнги протягивает сестрёнке мягкую игрушку, ласково улыбаясь и присаживаясь рядом с ней на корточки.
     
      Только здесь, в широком холле аэропорта, глядя на самых дорогих сердцу людей, Юнги понимает, что это действительно того стоит, что «невыносимо» сразу же превратится во «вполне терпимо» и даже «нормально», как только Минхи сможет ходить, на что он почти молится каждую свою бессонную ночь. И каждый одинокий вечер. И каждый суетливый день. И утро, когда приползает домой без сил и даже почти без сознания. Врачи повторяют, словно на записи: «Мы не можем дать гарантий», и не дают их, просто опуская глаза в пол и заставляя хрипеть от безысходности.
     
      Как тогда, шесть лет назад, когда он думал, что мир вертится вокруг него, а потери — это что-то заоблачное и далёкое от него.
     
      Как тогда, когда он безбожно ошибался и даже не осознавал этого.
     
      Ему восемнадцать, и он искренне верит, что сможет незаметно от родителей курить травку, тогда ещё совсем лёгкую, но с тяжёлыми последствиями. Он верит, что от одного косяка ничего не будет и что второй тоже пройдёт бесследно. Он сбрасывает вызовы от родителей. Игнорирует утреннюю просьбу мамы прийти пораньше, чтобы отпраздновать день рождения Минхёна, забавного малыша с издевательски невинными глазами. Юнги кажется, что о нём забывают с появлением в семье третьего ребёнка, и он бунтует. Бунтует, как только может. Прогуливает уроки. Устраивает драки за зданием школы. Он даже девушку завёл себе, чтобы на него только обратили внимание. Клянчил деньги у отца, мол, на цветы, на подарки и просиживал их в Интернет-кафе или в ночных клубах, где, ему казалось, он готов провести остаток своей жизни. Ничего не менялось: он по-прежнему старший. Безответственный и глупый, но всё же старший. Он должен отводить сестру на танцы после уроков и забирать ровно в семь и ни минутой позже. Он должен помогать отцу в компании, если того требует ситуация. Он должен слушаться. Он должен быть примером для подражания младшему брату.
     
      А он не хочет.
     
      Не хочет взрослеть и принимать тот факт, что беззаботная жизнь постепенно ускользает от него.
     
      Только теперь до конца осознаёт, что жизнь вообще быстротечна и непредсказуема. Только теперь Юнги понимает, насколько мерзки клубы, хотя проводит там большую часть своего времени. Смешно теперь. Он так изменился, повзрослел почти на глазах и почти мгновенно.
     
      Юнги был словно в трансе, когда хоронили отца. Он кивал всем, кто выказывал ему соболезнования, но всё ещё не верил в то, что это случилось, что он действительно один. Потому что дома никто не ждал. Никто не готовил на кухне, гремя посудой. Никто не играл в детской и не бегал за ним с постоянными «почему?» и «зачем?». И в кабинете отца впервые было темно. Свет не горел, потому что не было, кому его включить. И Юнги тогда понял, что на самом деле всё было не так просто, как ему казалось. Отец сутками работал, чтобы они могли жить в этом большом доме, есть то, что хочется, прилично одеваться и получать образование. Юнги, наконец, понимает, что родителям приходилось нелегко.
     
      Ему не хочется вспоминать, как спустя неделю пришлось устраивать ещё одни похороны, которые он с радостью бы не пережил. Но должен был. Кажется, он вырос в тот момент, когда деньги на счетах стали постепенно заканчиваться, а мать с сестрой по-прежнему оставались в тяжёлом состоянии. И Юнги готов был умереть, только бы они жили, только бы всё снова стало, как было. Но ничего не происходило. И ему пришлось искать деньги там, где их можно было найти…
     
     
      — Что это? — спрашивает Минхи, недовольно поджимая губки.
      — Подарок, чтобы ты не забывала братика, — отвечает Юнги и треплет её по волосам, отлично зная, что её это раздражает.
      — Я не люблю медведей, ты же знаешь, — жалобно протягивает она, всё же взяв в руки игрушку.
      — Нет? — приподнимая брови в удивлении, спрашивает он. — Тогда я заберу его?
      — Отдай, что за невоспитанный ребёнок? — хмыкает она и крепко-крепко обнимает медведя.
      — Так он ведь тебе не нравится, — задумчиво протягивает брат, озадаченный её ответом.
      — Мне нравится всё, что дарит оппа, — улыбается девчушка и прячет личико в ладонях.
      Так мило, что Юнги тоже слегка приподнимает уголки губ. Он думает о том, что очень рад быть самым счастливым братом и сыном, рад тому, что дышит и кое-как продолжает стоять на ногах.
     
      — Юнги, ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает мама, заглядывая ему прямо в глаза.
     
     
      — Гло­тай, су­ка, — ши­пит пря­мо в ли­цо муж­чи­на, зак­ры­вая его рот ла­донью. — Те­перь так бу­дет всег­да, — за­жима­ет и нос, что­бы ус­ко­рить про­цесс прог­ла­тыва­ния весь­ма сом­ни­тель­ной таб­летки. — Слы­шал, ты был в лю­бим­чи­ках у Мэй… Со мной этот но­мер не прой­дёт, тер­петь не мо­гу та­ких тва­рей.
     
     
      — Да, всё хорошо, — натянуто улыбается, прогоняя недавние воспоминания и старательно избегая взгляда женщины. Потому что она будто видела его насквозь.
     
      — Может, что-то случилось? — не отступает мать, замечая нечто странное в поведении сына, но не понимая, что именно.
     
     
      Юнги глотает.
     
      Бессильно хрипит, когда в горле моментально пересыхает. Прикрывает веки, под которыми расплываются разноцветные узоры, вызывая глупый смешок. Рот приоткрывается, ловя воздух, а язык бесцельно продолжает скользить по треснувшим губам, снова и снова задевая небольшие ранки.
      Юнги хорошо до неожиданно вспыхнувшего жара по всему телу. Влажная чёлка прилипает ко лбу, и он ерошит её  слабой ладонью. Сквозь собственный стон, он слышит едва различимое «Моё собственное изобретение». И ему плевать на это, потому что пальцы тянутся к ремню с замысловатой пряжкой, с которой одеревенелые пальцы никак не могут справиться. Юнги стонет громче, ёрзая на кожаном диване.
     
      Жарко.
     
      Небольшая капелька пота стекает по виску вниз, но от этого легче не становится. Ему хочется остыть. Ему хочется чего-то другого.
     
      Ему просто хочется, как никогда в жизни.
     
      «Я помогу», — на грани слышимости и за гранью понимания. Холодные пальцы касаются живота, вырывая какой-то странный рык из груди, и гремят пряжкой, вынуждая подаваться вперёд, навстречу…
     
     
      — Мам… — выдыхает Юнги, поднимаясь на ноги и оглядываясь по сторонам. — Я просто устал.
     
      — Тебе стоит больше отдыхать, — советует мама, поправляя завернувшийся воротник его рубашки.
      — Да, конечно, — соглашается он без раздумий. Так привык уже врать, что почти сам верит своим словам.
      В громкоговоритель объявляют посадку на нужный рейс, и Юнги даже вздрагивает от неожиданного понимания, что не хочет отпускать их, что боится не увидеть снова.
      — Кажется, нам пора, — вымученно улыбаясь, сообщает женщина и заламывает в бессилии пальцы.
      — Да, — проталкивает сквозь ком в горле он.
     
     
      — И ты не скажешь мне, где взял деньги? — вспоминает он разговор с матерью.
      — А ты уверена, что хочешь знать? — отвечает он тихо.
     
     
      — Оппа, я уже скучаю, — протягивает Минхи и дёргает брата за рукав, вынуждая наклониться и обнять её как в последний раз.
      — Не забывай кушать, — даёт наставление мама, едва сдерживая слёзы.
      — Хорошо, ты всё взяла? — спрашивает сын взволнованно. — Паспорт?
      — Да, вроде бы… — отвечает она задумчиво.
      — Тогда идите, — слабо выдавливает из себя вместе с улыбкой.
     
     
      «Давайте будем смотреть правде в глаза. Она вряд ли сможет ходить, а вы только зря потратите кучу денег. Один процент на полное восстановление — это не надежда, а приговор, вы должны понимать это не хуже меня. В лучшем случае, она будет передвигаться на костылях, так какой в этом смысл?»
     
     
      — Оппа, — шепчет Минхи, пока мама проверяет билеты. — Эта звёздочка исполняет желания, — она раскрывает ладонь, где мирно покоится маленькая блестящая звёздочка.
      — Да ты что? Вау! — восклицает Юнги, удивляясь. — Зачем ты мне её даёшь? — не понимает, когда сестра вкладывает её в его большую ладонь.
     
      — Я не хочу, чтобы братик грустил, — отвечает она так, будто это был самый глупый вопрос в мире.
     
      — Малышка, — улыбается он искренне-искренне и обнимает девочку, пряча влажный взгляд в её плечах. — Я счастлив.
     
      — Нет, тебе больно, — говорит Минхи совершенно уверенно и немного отстраняется. — Вот здесь, — кладёт ладошку на его грудь и задумчиво спрашивает: — Стоп, а почему оно не бьётся?
     
      — Потому что сердце левее, дурёха! — смеётся Юнги, что даже слёзы выступают в и без того покрасневших глазах.
     
     
      «Никогда, слышите, никогда не говорите мне прекратить бороться, если есть шанс. Даже если бы это был не один процент, а 0,01 — я бы всё равно продолжил. Вы знаете, что такое терять близких одного за другим? А я знаю. И я больше не хочу. И не буду…»