Данте Алигьери "Божественная комедия"

Песнь четырнадцатая

Охваченный к отечеству любовью,
Собрав листы, я их вручил тому,
Кто замолчал, покрытый алой кровью.
Открылося тут взору моему
И третье в том кругу подразделенье,
И где правый суд карает преступленья
Нещаднее. Мы подошли с певцом
К равнине той, которая венцом
Страданий лес дремучий окружила,
Что окружен потоком крови был.
Вокруг лишь степь песчаная лежала —
Подобье той, которой проходил
С дружиною Катон. О Божья кара,
Как ты страшна для каждого, кто зрел
То, что узреть досталось мне в удел!
Страдавшие от огненного жара,
Нагие души плакали в тоске,
Одни из них лежали на песке,
Другие же безвыходно бродили.
Казалося, неравномерно были
Караемы они за тяжкий грех.
Блуждавшие превосходили тех
Числом своим, но павшие скорбели
Сильнее их о горьком их уделе.

Из пламени на землю падал дождь,
Как будто снег в затишье гор Альпийских,
Как ливень тот среди степей Индийских,
Которым был приостановлен вождь
В пути своем и рати пораженной
Велел топтать песок воспламененный:
Так падал дождь из пламени и тут.
Воспламенясь, как под огнивом трут,
Сильнее жгли пески степей горючих,
И, защищая от обжогов жгучих
Тела свои, как в пляске роковой
Кружилися несчастные толпой,
И руки их в движенье были вечном.

— Наставник мой, — в волнении сердечном Промолвил я, — ты, по дороге в Ад
Все победивший, кроме тех преград,
Что демоны явили нам у входа, —
Поведай мне, какой страны и рода
Тот великан, что, гордый вид храня,
Как будто бы не чувствует огня?

И дух, поняв, о ком веду беседу,
Ответил так: — «И в царстве мертвецов —
Все тот же я! Юпитеру победу Торжествовать не дам я. Кузнецов
Работою пусть он замучит злою,
Стремясь сразить меня своей стрелою,
Как поразил при Флегре он в бою —
Все ж не смирит гордыню он мою!»

Но грешника прервал Вергилий властно,
Он никогда не говорил властней:
— «И этим ты наказан, Капаней,
Сильней всего. Не ярости ль избыток
Терзает нас ужасней всяких пыток?» —
Он продолжал, помягче и добрей:
—«Он был одним из тех семи царей,
Что осаждать пришли с дружиной Фивы.
Такие же безумные порывы
Таились в нем, и святость алтарей
Он презирал, кощунствуя во храме.
Опушкою лесной идем вперед,
Там, где песок ноги твоей не жжет».

Подобие ручья из Буликаме,
Что всех блудниц недуги врачевал, —
Навстречу нам лесной поток бежал,
И цвет его был красновато-ал,
Окраины же были из гранита,
А дно его каменьями покрыто.

Сказал поэт: — «Вот этот ключ важней
Всего, что здесь очам твоим открыто:
В нем гаснет сила адская огней.
Есть островок, носящий имя Крита,
Где властвовал Сатурн, могучий царь,
И грешный мир был целомудрен встарь.
Там высилась гора, названьем Ида;
Она красой пленительного вида
И роскошью лесов пленяла взор.
Теперь она забыта с давних пор.

И той горы священная вершина
Была царицей Реей избрана
Убежищем единственного сына.
Дабы верней укрыть его, она
Младенца плач там заглушала криком.
Внутри горы великий старец скрыт;
К пределам Рима обращенный ликом,
К Дамьетте он спиной своей стоит.
Глава его — из золота литого,
Могучий стан и руки — из сребра,
И медь видна до самого бедра,
А ниже — сталь. Лишь ноги из простого
И грубого железа, и одной
Ступней своей, из обожженной глины,
Он тяжелей ступает, чем другой.
За исключеньем части золотой,
На нем от слез прорезались морщины,
И слезы те, что проливает он,
Сквозь недры гор стекаются в долины,
Впадая в Стикс, безмолвный Ахеронт
И Флегетон, а дальше, вдоль канала —
К пределам тем, где спуска больше нет,
И где Коцит берет свое начало.
Но говорить пока еще не след
О ледяной пучине «горших бед».

Я вопросил: — Но если эти воды
Берут свое начало на земле —
Зачем лишь здесь мы видим их во мгле?

Ответил он: — «Вступив под эти своды,
Спускались мы вдоль левой стороны
И в Ад идем путем кругообразным,
Но не достигли все же глубины.
А потому вещам разнообразным
Ты не дивись, что видеть мы должны».

Я вопросил: — Где Флегетон и Лета?
Ответил ты о первом на вопрос,
Что он берет начало в мире слез,
О Лете же ты не дал мне ответа.

И возразил наставник мой на это:
— «Значения вопрос подобный полн,
Но вслушайся в прибой багровых волн
И сам найдешь желанное решенье.
А Лету, реку дивную забвенья,
Увидишь ты, но лишь в пределах тех,
Где покаянье с душ смывает грех». —
Он заключил: — «Без страха и тревоги
Иди за мной! Огонь не распалит,
Упав на них, холодный камень плит,
И ты обжечь не опасайся ноги».