Данте Алигьери "Божественная комедия"

Песнь тринадцатая

Не миновал еще потока Несс,
Как мы вошли в непроходимый лес,
Где темною листва была и ветки Переплелись наподобие сетки.
Взамен плодов там тернии росли,
И дикий зверь, держащийся вдали
От берегов Чечины и Корнето,
Не мог желать вернейшего, чем это,
Убежища. Там гарпии приют
Нашли себе и всюду гнезда вьют;
Те Гарпии, чья злоба без пощады
Троянский род изгнала из Строфады.
Они в лесу сидели меж листвой;
Подобье птиц с людскою головой —
Они имели пару крыл и брюхо
Громадное и издавали вой,
Который был терзанием для слуха.
— «Узнай теперь, — сказал учитель мой, —
Что пред тобой лежит подразделение
Второе круга. Дальше, глубоки,
Пойдут степей горячие пески.
Смотри вокруг и уясни значение
Того, чем здесь ты будешь поражен!»

Со всех концов к нам доносился стон,
Но, не поняв его происхождения,
Окаменев, стоял я в изумленье.
Мне думалось, учитель думал мой:
Я думаю, что это стонут тени,
Укрытые в густой древесной сени.
И он сказал: — «Сломай своей рукой
Любую ветвь, и ты поймешь невольно,
Что впал в обман». Тогда громадный сук
Я обломил у дерева и вдруг
Услышал вопль: — «За что меня так больно
Терзаешь ты?» И я увидел кровь,
Что брызнула внезапно из излома.
А дерево заговорило вновь:
— «Ужель тебе пощада незнакома?
Когда-то сам был человеком я,
Но если б я был гад или змея,
То и тогда, из чувства сострадания,
Ты должен был щадить мои терзанья».

Зеленый сук, горя концом одним,
Другим, треща, распространяет дым,
Так с кровью здесь мешалися стенания
У ветви той, что бросил я, сломив.
И я стоял, дыханье затаив.
— «Дух страждущий, с тобою он беззлобно
Так поступил, — учитель мой сказал, —
Но то, что я в поэме описал,
Оказался столь неправдоподобно,
Что он теперь моим советам внял,
О чем я сам жалею безусловно.
Но о своей поведай нам судьбе;
Вернувшись в мир, он память о тебе
В сердцах людей возобновит любовно».

И дерево ответило: — «Прости!
Но речь твоя исполнена участья,
И я, о друг, не откажусь от счастья
В беседе краткой душу отвести.
От сердца государева ключами
Обоими владел я. Фредерик
Мне доверял заветных дум тайник,
На все глядел моими он очами.
Я устранил от цезаря льстецов,
Но гнусная блудница, бич дворцов,
Так злобою сердца воспламенила,
Гнездясь под сводом царственных палат,
Что пылом гнева Август был объят,
И счастья свет навеки ночь сменила.
В отчаянье безвыходное впав,
Хотел спастись я смертью от позора,
И в правоте своей я стал неправ.
Клянусь корнями молодого бора,
Я не нарушил верности обет,
И кто из вас увидит землю скоро —
Пускай меня очистит от клевет».

Тут он замолк, и молвил мне поэт:
— «Расспрашивай, не трать минут напрасно».
Ответил я: — Ты все читаешь ясно
В душе моей. Расспрашивать пока
Не в силах я: так жалость велика
Моя к нему. Спроси его, учитель,
Сам обо всем! — Тогда сказал поэт:
— «О, заключенный в тесную обитель!
Исполнит он священный твой завет.
Но молви нам: ужель исхода нет
Отсюда вам?» — И так вздохнул терновник:
— «Все те, кто смерти собственной виновник,
Кто сам себя освободил от мук, —
Ввергаются в седьмой ужасный круг
Велением зловещего Миноса
И, как зерно пшеницы или проса,
Упав туда, куда укажет рок,
И, там пустив немедленно росток,
Становятся стволом или кустами;
И Гарпии, питаясь их листами,
Терзают их, открыв страданьям путь.
И мы, в числе таких же душ презренных,
Должны искать своих останков бренных,
Но никогда не сможем мы вернуть
Утраченного нами самовластно.
В глухом лесу отчаянья и зла
Повиснут здесь самоубийц тела
На дереве души своей несчастной».

Мы слушали терновника слова,
Склонив к нему сочувственные взоры,
Когда внезапно дрогнула листва;
Как будто бы от бега целой своры,
Травящей вепря в зарослях глухих.
И тени две — истерзанных, нагих,
Бежавшие со скоростью такою,
Что все в пути ломали пред собою, —
Предстали нам. Бежавший впереди
Кричал: — «О, смерть желанная, приди!»
Отставший же молил: — «Помедли, Лано!
Не так бежал от вражеского стана
В сраженье ты при Топпо!» — И потом,
Не добежав, упал он под кустом.

За ними рощу псицы черной масти
Наполнили, и скрывшийся бедняк,
Настигнут сворой адскою собак,
Немедленно разорван был на части.

Меня поэт к терновнику подвел;
Оплакивал с тоской свои напасти
Израненный, покрытый кровью ствол.
Он восклицал: — «Джакомо Сант-Андреа,
Зачем в ветвях укрылся ты моих?
Обязан этой мукою тебе я!»

Сказал поэт: — «Со словом укоризны
Ты источаешь кровь из ран своих.
Скажи нам: кем ты был среди отчизны?»
Ответил он: — «Вам ведом мой позор,
Сложите же листов моих убор
Вокруг ствола. Из города я родом,
К которому, отвергнутый народом,
Патрон его вражду таит с тех пор.
И если бы его изображенье
Не украшало мост через Арно —
То городу из пепла разрушенья
Восстать едва ли было б суждено,
Когда он пал, разрушенный Аттилой.
А я свой дом избрал себе могилой».