Gassa d'amante - королева узлов.

Глава 3.

Давай вспомним, когда всё в тебе начинает меняться.

Первое осмысленное — ты идешь на тренировку к установленному времени и видишь издалека, что его жена вернулась.
Она вгрызается в мужа губами и руками, едва он выходит из машины, и ты чувствуешь.

Впервые. Что-то.
Странное, неприятное, скрипучее.
Очень глубоко то ли в груди, то ли в животе, какой-то сгусток размёром с подкожного жука, ползающего без четкого маршрута. Паразита, умеющего сливаться с окружающей средой.
Ночью не спишь потом, впервые зачем-то думаешь про его губы. Про то, что происходит в доме сорок восемь, ближайшем к лесу.
Что там в спальне и скрипит ли кровать.
Тебе становится очень стыдно.
Решаешь, что прикипел слишком, вцепился в друга, переборщил, надо легче, спокойнее, без давления.

В следующую встречу думаешь: ну всё, жука задавил, избавился.

Упорно потом не замечаешь и глушишь вплоть до вечера в конце августа, когда впервые не способен прийти в назначенный час на тренировку.

Тогда служебная машина останавливается у твоего дома, офицер поднимается на веранду и стучится в дверь. Тебе слышно, как он спрашивает, где ты, а твоя мать оскорбительно интересуется, что ты натворил.
Полицейского она впускает, и тот поднимается к тебе, забитому в угол комнаты с разбитой губой.

Ты на него не смотришь — стыдно, что не смог ответить даже нетрезвому отчиму, а страж порядка стоит в дверях с минуту, потом проходит в комнату и, словно зная тебя как облупленного, вынимает альбом из-под твоей подушки.

Стоит ему выйти из комнаты и начать спускаться на первый этаж, ты, мальчик, почему-то пугаешься за него, резво подскакиваешь, устремляешься следом.
Потому и видишь всё-всё, что потом происходит. И слышишь тоже.

Отцовские бутылки падают со стола, разнося едкий запах спирта и устилая кухонный пол зелеными осколками, — полицейский сносит их сметающим движением одной руки.
Югэм, испачканный разлитым соджу и кусками свинины из опрокинутой тарелки, пытается встать из-за стола и оказывается брошен обратно цепкой хваткой офицерских пальцев, растягивающих ворот братской голубой рубашки.

Твой офицер садится на свободный стул так, чтобы видеть всех, включая застывшую у раковины мать.

— Если вы ещё хоть раз его тронете, я вас засужу. — ты не узнаешь голос. Этот тон, холодный, стальной, с затянутыми саморезами в отсеках для пауз.