То,что не скроешь Часть 3 |Лиза Ира|

15

— Мадам мэр? — раздалось в трубке.
Палец щелкнул кнопку громкой связи.
— Да.
— Центральный канал запрашивает, когда вы сможете дать им интервью.
Шумный выдох.
— Опять? Ты передал им, что мне некогда?
— Они были очень настойчивы в этот раз. Это же канал штата, запрос из Огасты.
— Господи, Сидни! Сколько раз можно повторять? У них там что, кончились поиски заблудившегося лося в Уэстбруке? Приключения которого мы наблюдали всю последнюю неделю! Нет других сюжетов, что ли? Мне не до этих интервью. Ты внес в расписание все, что я просила?
— Да, мисс Лазутчикова.
— Что-то мне подсказывает, что это не так, если уж ты не в курсе, что времени у меня нет совсем. Повтори, — прозвучала команда.
Ира свернула рабочую переписку, документы, задачи на сегодня и переключилась на календарь, контролируя каждое слово секретаря.
— Во вторник рабочая группа по модернизации образования.
— Верно.
— Городское совещание в среду, в одиннадцать дня…
Да, в одиннадцать, чтобы не рассиживались. В обед все захотят решать проблемы поскорее, каждую секунду поглядывая на часы.
— В четверг прием жалоб и предложений от жителей…
Сразу после городского совещания, чтобы половина отвалилась до следующего. Эти жалобы — сплошное привлечение внимания. А Бланшар в последнее время так и фонтанирует идеями. Ее бы энергию, да в нужное русло.
— Дальше, — требовала Ира, раздумывая над тем, не перенести ли ей общение с жителями на письменный уровень. Бумага все стерпит. Даже Кэтрин с ее родительским комитетом.
— В пятницу пересмотр налоговой базы, если в этом будет необходимость.
— Что еще? — пробегалась она глазами по списку, не позволяя Сидни сделать ни единой ошибки.
— В субботу занятия в университете Огасты, лекции у третьего курса. Утром. С восьми. Потом еще первый с семинарами. Насчет той конференции, что вы велели внести, еще уточняю даты.
— Вот видишь? Ты все видишь сам! Перезвони менеджеру канала или кому там еще и передай, что у мэра есть дела поважнее всяких интервью.
Кнопка громкой связи нажата еще раз, не давая шанса ответить. Ира выдохнула, возвращая свернутые окна в первозданный вид и приступила к работе. На чем она там остановилась. Черт. Лекция! У нее же новая программа! Надо бы внести это в календарь, уже в личный. Прядь волос спустилась непослушно. Ира выдохнула еще раз, уже раздраженнее, достала резиночку из-под кипы бумаг и перетянула волосы так, что скривилась. Волосы, мне так сейчас не до вас, честное слово! Мне еще надо закрыть квартал, потому что март уже кончился, а после распланировать следующий. Мне надо закрыть новый цикл, и приготовиться к новому.
Моргнуло входящее сообщение. Зелена, вот тебя кто просил писать на рабочую почту? Я тебе не для этого рабочие контакты оставляла. Ира проматывала письмо с закапслоченным названием ГАММА ДЛЯ ДОМАШНЕГО РАБОЧЕГО КАБИНЕТА. Рабочий кабинет мамы — единственное место, где Ира еще ничего не меняла. Детская еще оставалась нетронутой, как какое-то заколдованное место. В письме ссылка на профиль какого-то дизайнера. «Прямо твой цвет! Зацени!»
Зелена, спасибо за беспокойство, но оставь меня в покое, пожалуйста. Спасибо.
Еще один звонок.
— Ну что еще?
— Ваша мать на второй линии.
Ира сжала зубы, борясь с желанием тут же распустить волосы обратно.
— Чего ей надо?
— Поговорить, — чуть не прошептал Сидни.
— Спасибо за информативность! Переключи через минуту.
Ира торопливо потянулась к сумке, чуть не вытряхивая все содержимое на стол. Документы, косметичка. Да где он? Вот! Вот он, браслетик.
— Ира? — раздалось хрипло, будто с того света.
Ира отодвинулась от стола, медленно отъезжая на кресле. Весь ее кабинет покатился в другую сторону: черно-белые обои, шкафы с папками, один неудобный стул прямо перед ее столом. Все поехало, отстраняясь.
— Да, мама.
— Здравствуй, дорогая.
— Здравствуй, — сжала Ира запястье. — Что ты хотела?
— У меня… плохие новости.
— Разве от тебя могут быть хорошие?
— По хорошему поводу… ты… разговаривать не желаешь.
Тот же сиплый выдох на каждую паузу.
— Мама, если ты по делу, то говори. Если нет, то я кладу трубку.
— Мой врач! У него… еще одна теория… Он думает, что ты… сможешь нам в этом помочь…
— Напиши мне сообщение. Тебе сложно говорить.
— Нет! Прошу… Давай поговорим… Хочу твоего согласия.
Ну надо же! — подскочили брови. Ира двинулась к столу, врезаясь в стол животом, хватая трубку.
— Говори. Только не траться на лишнее.
И не загоняй меня в новый цикл, к которому никогда не подготовиться, как ни старайся. От этих циклов квартальными отчетами не отделаться.
Каждое слово давалось Анне с трудом. Выворачивались слова, еле догоняя друг друга в одном большом длинном предложении. Ира боролась с собой, чтобы не договаривать за мать. Пусть говорит, выпрашивает. Пусть выскребывает этот текст из себя по слогам. Но с каждым сиплым выдохом матери ситуация менялась. Ира положила трубку, медленно встала из-за стола, подошла к окну. Грязный снег, съедаемый солнцем. Весна сгладывала остатки холода, жадно вгрызаясь в сугробы. Сосульки таяли прямо на глазах. Она вернулась к столу и набрала короткий номер.
— Сидни. Перенеси мои пары на этих выходных. Там у меня еще были свободные слоты. Звони сразу на кафедру, говори с заведующим. И скажи, чтобы над окном моего кабинета сбили все сосульки. Пока кому-нибудь череп не проломило.
***
Пиликающий будильник в очередной раз вспорол полусон-полуявь. На этот раз Лиза резво вскочила, потому что вместе с таким поздним пробуждением стало ясно: следующая ночь будет еще хуже. Режим провалился. Рука потянулась к старой «нокии», с ненавистью нажимая все кнопки разом. Да заткнись ты уже!
Солнце за окном: а вот сегодня ты, конечно же, светишь, зараза! Лиза схватила простынь, оголяя и без того одинокий матрас. Влажная простынь, и не только она: вся спина, шея и волосы. Все мокро. Лиза подскочила к подоконнику, пододвинула шаткий стул, забралась на него, еще колеблясь спросонья, выдрала тоненький гвоздик, что был вколочен сюда раньше, и вогнала еще раз. Прямо телефоном, прямо по простыне. Вот так вот! И с другой стороны. Новые шторы готовы. Пусть там и сохнут.
Она уселась на голый матрас, подобрала ноги ближе, глянула на руки. Что ей снилось опять? Лучше не вспоминать. Холодок пощипывал спину и плечи. Каждый сон она плавится, как в аду. Каждый раз ее морозит после пробуждения.
А вообще, стоило бы подготовиться к приходу матери. Сколько времени? Телефон стойко молчал: с тех самых пор, как Лиза его выкопала из груды прошлого и пропустила настройку времени, он так и показывал двухтысячный. Все, что она знает: это апрель. Да? Кажется, он, да. Сумбурный, капризный, ветреный подросток со своими выкрутасами. Смеется над тобой в самый солнечный пик, тыча пальцем на шапку: сними, совсем дура что ли? А к ночи, психуя или с какой-то непонятной никому тоски, рассыпает на город снег, будто никак не может оторваться от марта. Ровным белым новым слоем. Маленькими градинками. Обычно Лиза прогуливается перед сном, потому что устает выбирать таблетку: розовая или зеленоватая? Она нагуливает естественную усталость. Надевает шапку, от которой чешется лоб, и выходит топтать тоненькую простыню, что апрель расстелил зачем-то. Зачем? Никто не знает, кроме Лизы. Она чует его тоску. Идет по Бостону, по уши в музыке, а за ней вереницей вьются черные следы.
***
— Мама, ты что, меня нюхаешь? — выскользнула Лиза из объятий матери.
— Я волнуюсь, — подтвердили слова встревоженное лицо.
— Да все нормально! Я моюсь. Просто встала только что. И не надо меня больше проверять.
— Ты хорошо ешь? — продолжила Ингрид осмотр, разглядывая закуток студии, что служил тут кухней. — У тебя есть продукты? Деньги? Все хорошо?
— Мам, — остановила ее Лиза, рукой указывая на единственный стул у столика, жалея, что не убрала весь бардак накануне. — Садись давай. Будешь что-нибудь?
А что она может предложить? Кофе кончился еще пару дней назад, даже растворимый. Молоко скисло или еще можно пить? Только какао осталось. Откуда оно вообще? Будто от прошлых жильцов. Со скрипом она закрыла единственную дверцу шкафчика, потому что второй не было, повернулась к матери и поймала ее взгляд.
— Ну что, мам?
— У тебя волосы влажные. Ты хорошо спишь?
Лиза замерла, облокачиваясь о столешницу, двигая грязную кастрюльку вбок.
— Тебе нужны таблетки? — спросила Ингрид, когда ответа так и не прозвучало.
— Нет, — устало потерла Лиза лоб. — Снотворное мешает работать. А там нельзя допускать ошибок. Знаешь, один миллиметр, и весь проект насмарку. Это же расчет материалов и вообще всего. А те, что для… для чего они там? Для сосудов? От них только хуже. И все кошмары как явь.
Она замолчала и зачем-то стала переставлять грязную посуду в раковину.
— Тебе нужна помощь? — переспросила Ингрид.
— Да нет же! Все нормально, правда! Видишь? — ткнула Лиза пальцем себе в лицо. — Улыбка! И вот, у меня есть какао. И молоко!
— Милая, — посмеялась Ингрид. — Это же не твоя улыбка. Ты же по-другому улыбаешься. Будто бы грустно, но зато по-настоящему.
Лиза остановилась, поймав дыхание: словно сердце стукнуло громче, отзываясь сразу везде. В ней, во времени.
«У тебя всегда грустная улыбка, Елизавета Андрияненко».
— Не надо за меня переживать, — перебила она собственное дыхание.
Приходить ко мне какой-то день каждой недели, проверять наличие еды, улыбки и таблеток, спрашивать, почему простынь приколочена, и не хочу ли я купить шторы в дом, который не могу назвать своим. Не надо меня нюхать, проверяя, не скатилась ли я в ту яму, в которой не важно, моешься ты или нет, в которой шторы не нужны, потому что темно всегда. Не надо меня спасать, потому что бесполезно.
Лиза просто молча стояла и пялилась. Ни одного слова.
Ты же не скажешь матери, что она зря все это делала? Ты просто посмотри на ее лицо. Посмотри!
— Я всегда буду за тебя переживать. Ты же знаешь сама.
— Ну ладно, — махнула Лиза рукой. — Что ты хочешь?
— Всего один прием. Анонимно. В клинике у Ричарда. Ради самой себя. Пожалуйста.
Лиза кивнула. Но правда заключалась лишь в том, что это только для мамы. Про себя она давно все уже знает. И тесты на определение депрессии не нужны.
***
Пришлось сдвинуть все занятия на следующую субботу. Вот студенты небось радуются! Ира усмехнулась, вспоминая самых назойливых нарушителей дисциплины. Тех, что обычно на последних рядах. Тех, кто болтает, а потом еще и перечит преподавателю. Или учителю химии. Ах, мистер Голд, и как вам в Мексике живется? Вернетесь ли вы когда-нибудь еще? Ваша давно уже не ваша невеста без вас тут не скучает, совсем не скучает.
Мысли сменились, когда за окнами поезда начал проявляться Нью-Йорк. Скоро вокзал. Папа где-то здесь. Такая привычная приятная тревога. Пятнадцать минут ощущения, что ничего этого никогда и не было. Папа и она, и их ни к чему не обязывающие разговоры. Вот он, машет ей с платформы! Ира успела махнуть ему, но вагон пронесло чуть дальше. Папа, не беги!
Как же непривычны его объятия. Вообще, любые. Ира не помнила ничьих объятий уже так давно. Папа пахнет странно. Больницей, вот чем.
— Доктор Пелерман считает, что это может быть что-то генетическое.
В этот раз беседа сразу приняла определенное направление. Мама и ее болезнь. Аномалия сердца, которую не уловить. Сердечная недостаточность губила ее каждую минуту, каждый выдох. Но это только симптом. Надо знать причину, чтобы лечить дальше. Сколько времени уже на это потрачено?
— Мы хотим исключить риск болезни у тебя.
— Мы? — подпрыгнули брови. — Папа, к чему это вранье? Мы же договорились уже. Я же прекрасно понимаю, что все это — ее идея, и исходит она из страха за свою собственную жизнь. Если кто тут и позаботился о моем здоровье, то только ты. Я прямо вижу, как ты уговариваешь ее позвонить мне, чтобы как будто бы это было ее решение! — выдала Ира на одном дыхании.
Отец лишь помотал головой в ответ.
— Ну, скажи, что я не права? — искала она его взгляда. — Я же права?
— Мы оба. Оба мы хотели, чтобы ты прошла обследование. Веришь ты мне или нет, — устало выдохнул он.
— Как она? — смягчилась Ира.
— Тебе правда интересно?
— Не хочу с ней видеться лишний раз. Просто расскажи про нее. Она ворчит там, как всегда?
— Ворчит, — заулыбался Игорь. — На всех ворчит. Даже когда задыхается. Ира, видела бы ты ее. Она строит там всех врачей, которые имеют к ней хоть какое-то отношение.
Ира усмехнулась и задержала взгляд на улыбке отца.
***
Пятка нервным ритмом поколачивала ножку стула. Лиза не сразу поняла, что сама и является причиной раздражающего постукивания. Она глянула на специалистку, которая все еще что-то заполняла в ее анонимной карточке. И что она там пишет? Они даже еще ничего не делали.
— Мисс Андрияненко, вам все ясно?
— Только не мисс Андрияненко, прошу вас.
— Некоторые вопросы могут показаться вам странными на первый взгляд, но они введены здесь специально.
— Мисс Лазутчикова, вы давно проходили медицинский осмотр? У нас можно пройти невролога, офтальмолога, гинеколога и…
— Это обязательно? Я думала, предмет обследования — мое сердце.
— Не совсем верно, — кашлянул доктор. — Мы исследуем весь ваш организм, и чтобы…
— Я посещаю своего личного гинеколога каждые полгода. Всех остальных в рамках программы здравоохранения. Если вам что-то нужно, запросите у них. Других я посещать не намерена.
— Ясно. Тогда приступим к анкете. Можете описать ваш сон?
— Что вы имеете в виду? Я себя не наблюдаю, пока сплю.
— Опишите качество сна. Как вам хочется, любыми словами.
— Я сплю допустимый минимум, а значит норму, — шесть часов, — отчеканила Ира.
Доктор опустил голову, взглянув на нее из-под очков.
— Высыпаетесь? Сны видите? Нет ли у вас повторяющихся кошмаров?
— Функции я свои выполняю, следовательно, высыпаюсь. Снов я не вижу. Либо не помню. Что касается кошмаров… — секунду помедлив, она тут же резко мотнула головой: — Нет! Ничего такого. Что там дальше?
— Я вижу сны каждую ночь. Или нет, не так. Я вижу сны каждый раз, когда сплю.
— Что вы имеете в виду, э-э, Лиза? Вы не спите ночами? Или спите не каждую ночь? У вас бессонница? Вы соблюдаете режим?
Лиза выдавила смешок, потирая коленки.
— Тут все не так просто, знаете. Я работаю на фрилансе, поэтому никакого режима у меня нет. Недавно пробовала спать по два раза два часа в сутки, чтобы не успеть видеть сны, но сбилась.
— Ваши кошмары: они повторяются? Можете описать что-то конкретное?
— Нет, — отвела Лища взгляд в сторону. — То есть я ничего не помню, когда просыпаюсь. Обычно это вредит мне только тем, что я просыпаюсь вся мокрая от пота. И потом еще отхожу какое-то время. У вас не найдется чего-нибудь попить?
— Мисс Лазутчикова, у вас есть вредные привычки? И как у вас дела с физической активностью?
— Не знаю, что вы имеете в виду под вредными привычками. Я могу выпить вина в конце рабочей недели вместе с подругой. Я посещаю бассейн два-три раза в неделю, в зависимости от уровня усталости.
— Вы испытываете стресс на работе?
— А кто не испытывает? Разумеется, да.
— Я уже давно не курю. Из физической активности… даже не знаю. Хожу пешком. Очень долго могу пройти. Лишь бы плеера хватило, — поджала Лиза губы.
— Поняла. Как часто вы болеете?
— Частенько. Так, легкая простуда. Если не успела сменить мокрую одежду после сна или не прогреть наушники, прежде чем воткнуть в уши — считайте, буду чихать на следующий день.
— Как удачно, что ваша мать — медицинский работник, — улыбнулась женщина, и Лиза заерзала на стуле. Конечно же, в этой клинике каждый знает Ингрид. Вся анонимность разом куда-то испарилась.
— Жалко, что у меня нет и капельки ее иммунитета, — пробормотала она.
— Генетическая лотерея. Случай решает, что достанется нам от родителей.
Лиза открыла было рот, но передумала. Если отвечать односложно и быстро, то все это кончится скорее.
— Вы уверены, что это генетическое? — вскинула Ира руку. — Если да, то к чему эти вопросы? Давайте перейдем к анализам. Я не могу тут с вами беседовать целый день. У меня дела вообще-то есть.
— Мисс Лазутчикова, прошу вас не нервничать, иначе последующие тесты могут показать ложный результат.
— А кто тогда тут решил, что допросы надо делать до испытаний, можно узнать?
— Еще пара вопросов. Потом у вас будет время, чтобы отойти…
— Отойти?
— Я понимаю вашу тревогу. Никто не хочет получить диагноз, да еще и генетически обусловленный. Ну какой родитель хочет быть причиной несчастья своих детей?
— Понимаете мою тревогу? — моргала Ира все чаще, лишь бы не дать слезе собраться. — Понимаете? Ничего вы не понимаете!
— Лиза, теперь пойдет череда вопросов, на которые нужно будет отвечать быстро, не задумываясь. Варианты: да или нет.
Лиза молча кивнула в ответ. Именно этого она и желала.
— Обычно мои руки и ноги достаточно теплые.
— Обычно?
— Не задумываясь!
— Нет, — мотнула она головой.
— Временами у меня случаются приступы плача или смеха, с которыми я не могу справиться.
— Нет.
— С моим рассудком творится что-то неладное.
— Н-нет.
Пятка атаковала ножку стула.
— Я боюсь сойти с ума.
— Может быть. Возможно…
— Да или нет!
— Нет.
— Я люблю флиртовать с мужчинами.
— С мужчинами? — сморщила Лиза лицо.
— Или с женщинами, — тут же отреагировала доктор. — С кем обычно вы флиртуете.
— Нет. Все равно нет.
— Вы думаете о суициде?
— Нет, — выстрелил ответ.
— Даже среди людей я чувствую себя одинокой.
— Я не… Я…
— Мисс Андрияненко?
— Мне надо сделать перерыв.
— Осталось немного. Надо доделать.
— Прошу вас! — схватилась Лиза за стакан.
— Вы можете пропустить вопрос. Я кажусь себе никчемной. Да или нет? Временами в меня вселяется злой дух. Да? Нет?
Будущее кажется мне безнадежным.
Иногда я чувствую, что близка к нервному срыву.
Порой мне кажется, что все бессмысленно.
Обычно у меня не бывает ненависти к себе.
— Нет! — рявкнула Лиза, соскакивая с места. — Нет, нет нет! Сейчас же прекратите! Да стойте же!
***
Взвизгнула пинком распахнутая дверь. Лиза мчала по инерции какое-то время, но замерла через пару десятков шагов. Люди. Люди кругом. Их голоса. Срочно! Найти плеер, распутать наушники, подышать на них и закрыться от мира, затыкая уши. Никого не слышать. Ни этой женщины из клиники, никого из прохожих, никого из своей головы. Путались наушники, будто издеваясь: она притормозила, стараясь не поскользнуться на заледеневшей дороге. Автомобильный сигнал заставил ее вздрогнуть.
— Уйдите с дороги! — кричал ей недовольный водитель, размахивая рукой. — Мисс, уходите! Вы же на дороге стоите! Это проезжая часть.
Лиза сделала пару шагов, жалея, что все еще не в наушниках. Но опять замерла. Она просто не может так идти. Машина сигналила, заставляя других прохожих оборачиваться и останавливаться.
— Совсем жить что ли расхотелось? — крикнул водитель, прежде чем Лиза вставила наушники и двинулась к тротуару.
Совсем жить расхотелось? Как дополнение к сегодняшнему тесту. Единственный вопрос, над которым Лиза задумалась всерьез, хотя последний все еще шевелился в ней: заставлял чесаться, как неудобная шапка. Как-как он там звучал? Вы себя ненавидите? Неправильно вы задали вопрос, женщина, имя которой я и запоминать не хочу! Неправильно! Я весь мир ненавижу, всех людей: каждого по отдельности и все человечество сразу.
***
— Электрические импульсы вашего сердца воспринимаются электродами, а они, в свою очередь…
— Я в курсе, что такое ЭКГ, — оборвала Ира сотрудницу процедурного кабинета, наблюдая, как приклеиваются шарики к ее голой груди.
— Вы же не пили кофе с утра и ничего не ели за два часа до процедуры?
— Нет. Я же знаю условия.
— Когда я не выпью кофе с утра, то ворчу потом целый день, — улыбнулась женщина, включая прибор.
— Хотите сказать, что я ворчу? — приподняла Ира бровь.
— Хочу сказать, что кофейный автомат у нас на первом этаже. Проведем процедуру, потом то же самое с нагрузкой, а после можете угоститься. Могу дать вам свою карточку, чтобы бесплатно.
— Спасибо, но мне не…
Женщина приложила палец к губам, и Ира замолчала, устремляя взгляд к прибору, шифрующему ее сердечный ритм. Ломаная, битая кривая. Под шариками, под кожей, блестящей от геля, в клетке ребер билось ее сердце: захлопывались клапаны, сокращались камеры, сжимались стенки, напрягались сосуды. На бумагу пишется только ритм. Где-то там, в этом шифрованном графике, может быть найден изъян. Точно такой же, как у твоей матери. А может, что-то похуже?
— Дышите спокойно, — обратилась к ней женщина. — Давайте, я еще вас как-нибудь отвлеку? — улыбнулась она. — Вы знаете, что такое ЭКГ с нагрузкой? Ой, я только что поняла, что обманула вас случайно. Кофе можно выпить только после анализов. Но сначала вам придется побегать. Все! Можете встать.
***
Сразу было не разобрать: спала она или нет. Почти сидела, подпираемая подушками, словно какая-то спящая царевна, но глаза прикрыты. На секунду Ире показалось, что вот-вот Анна подскочит и посмотрит прямо на нее. Кулаки сжались сами собой, и ранка от прокола на безымянном пальце дала о себе знать. Запах медицинского спирта все еще волочился за ней. Она неосознанно сунула палец в рот, обсасывая ранку, еще раз ощущая привкус крови.
Да нет же, Анна должна спать. Так сказали врачи. Отдыхает после специальной ежедневной кардионагрузки. Перевыполнила норму, поэтому отдыхать отправили пораньше и на подольше. Ира никак не решалась подойти к постели, с порога вглядываясь в одеяло на груди. Она дышит или нет? Почему не слышно ничего? Почему грудь не приподнимается? Это же она так сильно сипела в трубку, когда уговаривала ее сюда приехать?
Ира подошла ближе только по одной причине: поправить одеяло, норовившее съехать с левого края. Заодно переложила книги на тумбе, чтобы ровно край в край. Цветы трогать не стала. Три красные розы. Только вазу чуть подвинула: подальше от края. Она осмелилась и взглянула на мать. Все так же лежит, не двигаясь. Перевыполнила нагрузку, вспомнились ей слова врача. А что, если она совсем перестаралась? Она может: просидеть до ночи с документами, а с утра рвануть на работу. А что, если ей дали слишком много успокоительного? Ира опустилась на стул, что рядом с кроватью, приклонила голову к ее груди. Дышит. Ровно, спокойно. Очень тихо. Ира закрыла глаза, принюхиваясь. Все тот же спирт, от нее самой, запах медикаментов отовсюду и легкий аромат маминых духов. Рука легла на ее голову, аккуратно поглаживая. Сиплое хрипение просвистело в тишине палаты.
— Я очень… хотела… чтобы ты… пришла ко мне…
Ира молча лежала, даже не вздрогнула.
— Твои волосы… совсем отросли.
Рука слабо перебирала пряди, Ира прислушивалась, будто само сердце матери сейчас заговорит с ней, то самое, с изъяном, с аномалией. Но ничего не слышно, кроме сипения.
— Они… нашли… что-нибудь?
— Нет, — аккуратно покачала Ира головой, чтобы не спугнуть поглаживание. — Пока что нет. Просят вернуться через неделю.
— Прости меня… милая моя…
Ира резко поднялась, скидывая ее руку.
— Не смей пользоваться ситуацией. Никогда не хотела быть на тебя похожей. И сейчас — особенно. Твоя вина, что так все сложилось. Ничего этого не хочу. И ты все это знаешь прекрасно.
Анна отвела взгляд, разглядывая тумбу.
— Ты… прибралась здесь?
— И даже это, — грустно усмехнулась Ира. — Все это тоже твое. Все твои педантичные заскоки, тут прибери, там по порядку поставь, да даже мой злой голос, когда я срываюсь. В каждом жесте — всюду ты.
— Ты…всегда такой… была, Ира. Всегда.
Ира замерла, вглядываясь в мать, ожидая продолжения.
— Когда ты… была маленькой… у тебя была пирамидка… Ты помнишь ее? По цветам радуги…
Маленькая пирамидка с колечками, которые надо было расставить по порядку, по убыванию. Чтобы стояла ровно. Чтобы устойчиво и правильно.
— Я не помню никакой пирамидки, — сжала Ира губы, надкусывая.
— Ты всюду ее таскала… а ведь только научилась ходить… Ты капризничала весь вечер. Не хотела идти спать. Потому что колечко…потерялось. И вся пирамидка…не складывалась.
Анна сделала паузу, криво улыбнувшись.
— Я уложила тебя в кроватку… но ты все равно плакала… весь вечер ты просто… такая невыносимая иногда, Ира.
Ира вспомнила кровать: ту, что с решеткой, из которой выползти нельзя. Стояла в гараже какое-то время после того, как Ира из нее выросла.
— Мы нашли тебя… утром. Ты как-то выбралась… оттуда. Мы не знаем, как… Игорь до сих пор иногда… говорит мне, что… тебя не удержит никакая… решетка. Ты нашла колечко… и собрала пирамидку. Ты спала на полу… всю ночь. Со своей… пирамидкой.
— Я не помню ничего, — смахнула Ира слезу с щеки. — Не знаю никакой пирамидки.
— Найди… в моем кабинете. Там… на полке. За вторым рядом… Если ты еще туда… не добралась.
***
Елизавета Андрияненко ненавидит людей. Не хочет их ни видеть, ни слышать и понимать тоже не хочет. Она не читает газет, не слушает новостей, потому что из-за этого вспоминает лишний раз, почему ненавидит.
Изоляция спасает лучше всего.
Поход в супермаркет — это сложность. Люди всюду: толкают локтями, спорят по поводу того, какой соус надо взять к ужину, отговаривают капризных детей от сладостей и других ненужных, по их мнению, покупок. Жены с мужьями, взрослые с детьми. Все ругаются. Всюду черная грязь. Лизу спасает только плеер. Она ездит в супермаркет тогда, когда кофе заканчивается. Пользуется кассой личного самообслуживания. Никаких контактов — никаких проблем. Заказы она берет только те, где все точно и ясно расписано. На ее сайте требования тоже указаны досконально. Чтобы меньше контактов. Заказ — оплата.
Еще случаются проблемы с прогулками, когда сон совсем пропадает, и можно найти его только через пару километров вместе с усталостью. Но видеть ей тоже никого не хочется. На этот случай у нее есть свой фокус — она снимает очки, и это дарит ей расплывчатый акварельный мир. Черно-белый. Но лучше бы из дома тоже не выходить. Или поздно ночью, один на один с темнотой.
Когда сил ходить нет, она садится в машину и гонит к черте города, а там уходит в сеть объездных дорог. На поворотах не сбавляет скорость, проверяя нервы. Сколько выдержит машина, чтобы не соскочить за ограду поворота? А сколько выдержит она? Какая скорость максимальная для этого пике? Но нога сползает с педали скорости, и она едет дальше ровнее. Пока есть бензин, пока деньги есть. За прошлый заказ еще не все перевели, надо бы написать им, напомнить.
Будущее кажется вам безнадежным?
А что такое будущее, когда время остановилось навсегда?
Но если поставить вопрос ребром, то да — все это безнадежно. Когда звонит будильник, она задается этим вопросом еще раз. Все еще спорит с вопросами теста. Мама звонила вчера весь день. Лиза пока не знает, что ей соврать про поход в клинику. И вставать сегодня не особо хотелось.
В такие моменты Лиза жалеет, что больше не курит. Хорошо, что она все еще хочет есть. Вот, что спасает ее в такие моменты. Надо купить еду, а для этого надо выполнить заказ, а для этого нужно рабочее место, а для этого надо проплатить взнос за квартиру, а для этого…
Иногда и чувство голода перестает играть ключевую роль. Сегодня она доедала то, что осталось с последней поздней вылазки в супермаркет.
Ты же знаешь, что можешь опять начать курить? Или еще что-нибудь? Чтобы захотелось подняться с постели. Да, ты знаешь. Что там нюхали те подростки, чтобы поскорее свалиться в яму? В краске наверняка есть что-нибудь подобное. Ты же знаешь химию на отлично.
А в такие моменты Лизу останавливает только лень. Все краски, кисти, перья и прочее лежит на балконе мертвым грузом. Ей просто лень. Да и холодно все еще. Апрель капризничает. Утром дождь, к вечеру ветром все под лед.
Лиза разглядывала содержимое балкона. Мольберт криво торчал, умоляя вернуть его в дом.
Стук в дверь отвлек ее. Мир постучался к Елизавете Андрияненко . Она накинула верхнюю часть пижамы, пряча руки в карманы, пальцами щупая катышки. На пороге Мэрлин и его очаровательная улыбка, прячущаяся за бородой.
— Привет, сестренка.
— Ингрид тебя прислала? — вместо приветствия.
Мэрлин молча прошел внутрь.
— Классный ремонт, — указал на шторы-простыни.
— Знаю, — натянула Лиза улыбку. — Будешь есть? — встала она с единственного стула, уступая место.
— Что тут у тебя? Чипсы и консервы. Ммм, вкуснятина.
— Рыба и картошка.
— Средиземная кухня? — усмехнулся он.
Лиза улыбнулась, уже своей улыбкой.
— Ешь сама. Я пока тебе расскажу, как сходил на митинг в поддержку Обамы.
— Зачем поддерживать президента, который и так выиграл? — запихивала она в себя очередную порцию чипсов.
— Ну как, чтобы показать солидарность. Чтобы знал, что мы за него всегда, а не только в первый раз. Это как говорить любимым, что ты их любишь. Понимаешь?
— Нет. Погоди. Ты только что сравнил президента со своим любовником?
— Ха! Нет, Лиза. Я же тебе не про это вообще. Слушай! Вспомнил. Угадай, кого я встретил на митинге?
— Дай угадаю. Своего любимого Обаму?
— А вот и нет. Я встретил Лили. И знаешь, что она делала?
— Понятия не имею. Шла?
— У, да у тебя еще чувство юмора осталось? Да ты прикинь! Она шагала в начале радужной колонны.
— Как это понимать? — замерла Лиза, и вилка застыла, капая рыбьим жиром на стол.
— Вот так. Она теперь возглавляет какое-то там направление лгбт-центра Бостона.
Лиза все еще не съела того, что болталось на вилке. Лили? Та самая Лили, что ненавидела всех «лесбух», которая ругалась на гей-клубы, та самая, что… А. Да какая разница?
— Ладно. Ясно.
— Не хочешь с ней встретиться? Она спрашивала про тебя. И даже мне обрадовалась. Хотела узнать, рисуешь ли ты еще. Потому что хочет организовать выставку в своем центре. Про телесность. Просила передать, что восхищается твоими работами.
Лиза отложила вилку в сторону. Аппетит пропал.
— Наверное, имела в виду те откровенные работы, что ты сдавала еще в колледже, — закончил Мэрлин.
— Это тоже задание моей мамы? — прозвучал ее голос холодно.
Мэрлин отшагнул.
— Нет. Задание от твоей мамы — проверить, жива ли ты еще, потому что не берешь трубку.
Лиза опустила глаза, разглядывая руки.
— Это тоже хороший вопрос, — пробормотала она в сторону.
Мэрлин подошел ближе, склоняясь.
— Лиза, ну, ты чего? Это же я — Мэрлин. Твой друг.
Лиза перевела на него взгляд, отрываясь от собственных черно-белых ладошек.
— Мэрлин. Что ты делаешь сегодня вечером? — дрогнула нижняя губа.
— Иду к Лансу в студию. Они записывают новый альбом, — прошептал он.
— Можно мне с тобой? Мне так одиноко сейчас. Даже в пижаме, — обняла она саму себя, сгребая холодными пальцами приятную мягкую ткань.
— Конечно. Конечно можно! Поехали. Прямо сейчас. Давай! Нечего тут сидеть. Нормальное что-нибудь пожрем. Они как раз поназаказывали там всего, с утра уже торчат, дурью маются. Без меня не могут ничего, — хохотал он, натягивая верхнюю одежду.
Лиза закрыла балконную дверь. Почему-то та была отворена. Пижама осталась на голом матрасе. Записка всегда лежала в кармане, сморщенная в клочок после той стирки, когда Лиза забыла ее вынуть. Слова давно стерлись. Тепла тоже не сохранилось.
***
Ира нашла тайник не сразу. Если бы сама таких не делала, ни за что бы не догадалась. Выволокла все книги, и когда дошла до стенки, наткнулась на скрытую нишу. Второй ряд! Вот что это, значит. Мамин тайник. Самое сердце. Пирамидка. Шесть колечек. Фиолетовый набалдашник самый последний. Пальцы скользили по деревянным выпуклостям. Только руки и помнили это ощущение. Здесь нашлось еще много чего. Стопка фотографий. Ира узнавала себя на каждой. Пара папиных. Господи, как же она похожа на отца! Особенно там, где совсем маленькая. Папины щеки, это точно. Волосы! Как же они торчали когда-то. Смешно. На каждом снимке, многие из которых черно-белые, подпись сзади: какой год, сколько лет, сколько месяцев. Мама все это хранила, значит. А Ира всегда удивлялась, разглядывая семейные альбомы, находя там иногда пустые ячейки. Письмо. Ира узнала его по собственному почерку, а потом и по содержимому. Мамин юбилей. Скомканное. Ира перечитывала, и с каждой строчкой в голову вколачивалась одна простая мысль: она писала не про мать, она писала про себя. Про непростое детство, про вранье и манипуляции, которые помогли ей продвинуться в учебе, а потом и по карьерной лестнице. Ира скомкала его в очередной раз. Это-то зачем хранить? Что тут еще? Аппликация на день матери. Цветочки. Подпись «любимой маме».
Ира отложила все в сторону, не в силах воспринимать ни единой мелочи. Все это слишком. Громко. Запредельно больно. Прямо по нерву. Будто иголками.
Взгляд упал на книжку. Хемингуэй! Почему он здесь? Вне коллекции? Он не должен быть тут. Ира приподняла книгу и вдруг поняла, что она легче, чем кажется. Потому что под обложкой нет страниц. Они взрезаны ровным прямоугольником, оставляя место в самом центре. Тайник в тайнике. Письма. Старые, на пожелтевшей бумаге. Кое-какие в конвертах, обветшалых, потрепанных. Чьи они? Мамин почерк она узнала сразу. Но второй — он не папин. Он тоже, кажется, женский. Ира аккуратно развернула листок, чтобы буквы не рассыпались вместе с бумагой, и первые строчки заставили ее окаменеть.
«Здравствуй, любовь моя. Я так по тебе тоскую, что не передать словами. А когда у меня с ними были проблемы? Только с тобой такое возможно…»
Ира жадно глотала остальное. Все поглощала: слово за словом. Это ее мама. Она пишет другой женщине. А другая женщина ей отвечает. Сердце забилось так, как ни на одном стресс-тесте, коих она прошла вчера достаточно. Столько любви на одной только странице. Столько тоски. Где-то капля смазала слово, но по тексту все ясно. У мамы был роман с другой женщиной. С кем? Когда? Почему? Письма, конверты, слова — все здесь. Самый страшный мамин секрет в самом скрытом тайнике. Вот где твое сердце, мама. Оказывается, оно у тебя есть.
Ира очнулась с последним письмом. Хемингуэй зиял пустым днищем. Ночь давно крыла Сторибрук. В доме Лазутчиковых до сих пор горит свет в рабочем кабинете.
***
Лиза разглядывала хмурый Бостон. Из студии он виднелся ей таким, каким она прежде его не видела.
— Прикинь, как высоко? Самое-самое высокое здание в Бостоне, — кивнул Мэрлин, попивая сок из трубочки.
Лиза дожевывала кусок пиццы, вглядываясь вниз. Кажется, нет никакого «низ».
— Ну, наверное, не самое-самое? — с недоверием глянула она на Мэрлина.
— Ну, почти что, — согласился он, подмигнув.
— Еще раз давайте! — раздался выкрик Ланса, и оба обернулись. Звук в студии вел себя странно: собирался плотным комом, отталкиваясь от толстенных стен.
— Уже сотый раз слышу эту песню, — хохотнул Мэрлин. — Они никогда еще так долго не записывались. А знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что жрут волшебное печенье, а потом ржут весь вечер. Зато теперь я знаю, какие песни записаны под кайфом.
— Под кайфом? — не сразу поняла Лиза. — Где печенье?
Оба лежали на полу, запихивая по третьему печенью. Пол тут тоже мягкий и толстый, как и стены. Звукозаписывающая студия казалась Лизн пухлой колыбелью сейчас. Весь мир казался мягким и волшебным.
— Значит, волшебное печенье? — хохотнула она. — Ты — волшебник?
— Чувствуешь вкус магии? — завораживающим голосом произнес Мэрлин, и Лиза прыснула опять.
Ланс навис над ними, размахивая руками.
— И, раз-два, раз-два-три. В ритме джаза давайте.
Мэрлин выставил ногу, пытаясь дотянуться до брата, но промахнулся.
Лиза медленно развернулась к Мэрлину, потому что ей показалось это странным: как так можно не дотянуться до человека, который вот почти тут — только ногу протяни. Мэрлин барахтался на полу, как мальчишка. И такой же мальчишка стоял перед ними, махая руками.
— Ланс! Давай к нам, — позвал его звукорежиссер на повтор, и они опять остались в колыбели вдвоем.
— Сейчас будет труба, — предсказал Мэрлин. — А потом клавишные. Давай, брат!
Лиза доела печенье, отряхивая ладони от крошек, которые сыпались ей на грудь. Под свитером метал холодным маленьким кругом.
— Помнишь, Алиса нас кормила печеньем?
— Я помню, да. А еще я знаешь что помню? Как ты приказала мне никогда об этом не напоминать.
— Да. Я знаю.
— Раз ты сама заговорила, скажу тебе кое-что. Со мной связалась женщина. Она из… где можно шмалить не только на звукозаписывающей студии?
— В Амстердаме что ли?
— А ты молодец! Да, там. Эта женщина — сказочница. Собирает народные сказки по всей своей стране. Ездит по таким местам, где время давно уже застыло. Она сказала мне, что искала тебя.
— Мэрлин, ты обожрался печенья? Я не пишу сказок.
— Она ищет художницу. Темную Андрияненко.
Эти слова будоражили, заставляя голову плыть. А ведь Лиза и так давно кружится-убаюкивается.
— Она нашла меня, потому что до тебя никак не достучаться. Сказала, что хочет видеть только твои работы в своих сказках. Потому что они такие, Лиза, такие, что… ты должна видеть сама. Ничего удивительней в своей жизни я не читал, а мне только кусочек позволили. Только одним глазочком. Это так страшно… и так завораживающе интересно одновременно, что я… О чем я говорил?
— Ты сказал мне. Ты сказал…
Лиза повернулась к Мэрлину, моргая, и испугалась сначала. Перед ней лежал старик. Поседевшая борода вилась до груди, и по ней рассыпались крошки звездами. В глазах застыла мудрость всего мира, потому что они видели столько всего, сколько видела и она. Все, через что они прошли рука об руку. Морщины полосовали его лицо, разделяя на все миры, в которых они побывали. Как ты еще можешь смеяться, Мэрлин? Как ты еще живой? Старик улыбнулся ей, и только так Лиза поняла, кто перед ней.
— Я вспомнил! — вскрикнул Мэрлин, и видение пропало. — Сказочница ищет Темную Андрияненко. И обещает ей такие несметные богатства, что ей и не снились.
— Мэрлин. Больше нет Темной Андрияненко. Она больше не рисует. Мы продали все и на этом с ней простились.
Лиза с трудом перевернулась, вставая на четвереньки, выискивая очки, уползая от Мэрлина дальше. Ближе к окну. Весь мир перед ней. Она высоко над ним, никак не достанет. Так высоко, будто в какой-то башне, из которой не выбраться, даже если сплести все простыни, которые она сушит после своих кошмаров. Она все их помнит, каждый сон. Как бы ей проснуться? Как бы ей спуститься? Добраться до мира, прилететь из космоса.
— Где моя пижама? Я хочу в нее.
***
— Вы ее родственница?
— Ну разумеется. Вот же — фамилия Лазутчикова. Господи, да я же была у вас в прошлую субботу! — психанула Ира, забирая документы обратно, так и не дав их разглядеть. — Позовите Пелермана, сейчас же! Мне надо увидеть мать. Мне нужна Анна Лазутчикова.
— Она на процедурах сейчас, мисс Лазутчикова. Вы можете подождать? — придержала регистратор ее рукой.
Ира выдернула руку и тут заметила родное лицо.
— Дочка? Что ты тут делаешь? — бросился к ней отец, радостно улыбаясь, но тут же изменился в лице. — Что-то плохое? Тебе сказали что-то?
Ира замерла перед отцом, сжимая сумку с тяжелой ношей внутри.
— Мне надо маму увидеть!
— Надо подождать. Все в порядке? Не пугай меня, Ира. Что случилось?
— Да папа, не волнуйся ты, — успокаивала Ира больше себя, чем его. — Она просто попросила меня передать ей. Книгу.
— Через час можно будет. У нее тестовая нагрузка. Пойдем, я знаю, где спокойно.
***
— Какой кусочек будешь? — спросила Ингрид, раскрывая коробку. — Четыре сыра и колбаски. Две пиццы в одной.
Кошка выбежала на запах, ласкаясь к ноге. Лиза подобрала ноги выше на стул. Клео всегда знала, когда подмазаться.
— У нас особенный ужин сегодня? — спросила Лиза. — Ты заказываешь пиццу только по особенному поводу.
— Да. Хотела с тобой кое-что обсудить.
— Это из-за того теста? Мам, если ты про это, то я могу объяснить… Просто все эти вопросы про смыслы жизни и все такое… От них только хуже. Кстати, я встречалась с Мэрлином, поэтому нельзя же сказать, что я совсем асоциальная, да ведь?
Ингрид положила руку ей на голову, останавливая.
— Извини, я должна была сама проверить все, прежде чем звать тебя на тест. Они изменили форму, и Ричард тоже дико извиняется. Он наконец смог провести операцию сложного пациента. Я говорила тебе?
Лиза слушала ее, наблюдая, как мать ходит по кухне. Ричард тоже спасатель? Такого мама нашла себе партнера. Вечно ей кого-то надо спасать. Зачем только, зачем? Еще и того мальчика каждые выходные. Зачем ты все это делаешь, мама? Некого уже спасать, некого. Врач ты или волшебник. Ничего уже не спасти в этом мире.
— Почему ты меня выбрала? — вырвался из Лизы вопрос.
Ингрид замерла, кошка тоже.
— В приюте. Почему я?
— Это из-за Генри, да? Лиза, ты ревнуешь? Если да, то давай поговорим на эту тему. Это вполне естественная реакция.
— Нет, нет, мам! Ты что? Я же уже взрослая. И вообще. Мне просто странно, что… Просто скажи мне, почему я?
Ингрид скрылась в соседней комнате, оставляя Лизу на кухне перед раскрытой коробкой. Лиза сталкивала кошку со стола. Что там можно найти в комнате? Ответ на простой вопрос? Ей просто надо знать причину: для чего?
Ингрид торопилась вернуться. В руках альбомный листок. На нем красками накаляканы люди. Две фигуры: маленькая и побольше.
— Узнаешь? — улыбнулась Ингрид, протягивая Лизе рисунок. — Ты нарисовала это, когда была еще совсем маленькой. Когда я к тебе приходила, и мы долго говорили. То есть я, — запнулась она. — Потому что ты молчала почти все время. Но когда ты принесла мне вот это, то я подумала, может… может все получится. У нас с тобой.
На рисунке два человека: женщина в голубом пальто и маленькая девочка.
— Я совсем его не помню.
— Но он твой.
Лиза молча взяла рисунок. Кошка опять запрыгнула на стол.
— О чем ты хотела поговорить? — перевела Лиза тему, закусывая слезы пиццей.
— Как раз про Генри я и хотела поговорить. Это и есть моя просьба.