Энео

Глава 21. Непослушная птица.

Теодор в полном одиночестве стоял посреди просторного круглого зала. Его фигура неярко светилась на фоне тёмных стен и зашторенных окон. В зале было пусто — ни мебели, ни вещей. Пильцер потянулся, выгибаясь с гуттаперчевой лёгкостью, и слегка ударил каблуком по полу. Тотчас же по паркету, словно паутинка сосудов, разбежались тонкие золотистые линии. То тут, то там на них начали пульсировать светящиеся пятна, потянулись вверх шляпками на тонких ножках и выпустили отростки. Через несколько минут эти мерцающие силуэты стали отдалённо похожи на людей. В центре комнаты в воздухе появилось овальное серебристое облако. Внутри него можно было различить очертания человеческой фигуры. От рук Теодора и остальных людей-грибов к этому кокону потянулись белые нити. Как только они коснулись его, по фигуре забегали огоньки. Человек, запертый внутри, начал дёргаться, словно пытаясь освободиться. Но грибница держала его крепко.

Внезапно в комнате раздалось тихое потрескивание, нити завибрировали, от них пошёл дым. В воздухе повисла зловонная гарь. Теодор пошатнулся и рухнул на колени, глядя на то, как грибница чернеет и рассыпается в прах. Светящиеся фигуры вздрогнули и исчезли вместе с коконом, вокруг которого они стояли. Лишь прожжённые пятна чернели на паркете. Пильцер снова остался в одиночестве. Он схватился за горло, издав хриплый утробный звук. Из его рта, ноздрей и глазниц, хаотично извиваясь, выползли белые отростки грибницы. Их кончики были чёрными, словно обожжёнными. Теодор, кашляя, повалился бесформенной кучей на пол и замер, словно выпотрошенная мягкая игрушка.

*

Санкт-Петербург, 1901 год.

— Я убил его! Убил! Вы же говорили, что с ним всё будет хорошо!

— Успокойся! Убил его не ты, а сила бэюна. Увы, такое бывает, здоровье его подвело, а ты всё сделал правильно!

Витольд, дрожа всем телом, стоял на коленях возле обгоревшей стены, на которой отпечаталось светлое пятно в форме птицы с расправленными крыльями. Пильцер опустился на корточки рядом с юношей и положил руку ему на плечо. Кшесинский перестал рыдать, лишь тихонько поскуливал, глядя на пятно широко раскрытыми глазами.

— Я понимаю, это тяжело, — Теодор сочувственно улыбнулся. — Но он прекрасно знал, как всё может закончиться и пошёл на это добровольно. Ты же сам видел.