Час спустя Хардин спрашивает меня:
– Ты готова встать?
– Я знаю, что надо это сделать, но не хочу, – отвечаю я, прижимаясь щекой к его груди.
– Не хочу тебя торопить, но мне реально надо поссать, – говорит он.
Я смеясь, слезаю с кровати.
– Ой, – вырывается у меня.
– Все хорошо? – спрашивает он в тысячный раз.
Он протягивает руку, чтобы поддержать меня.
– Да, просто болит.
Смотрю на простыню, и меня передергивает. Он тоже смотрит на нее.
– Давай, я ее выброшу. – Он стягивает простыню с кровати.
– Не здесь. Стеф увидит.
– Ладно. Тогда куда?
Он покачивается на пятках, наверное, успокаивая мочевой пузырь.
– Не знаю… Ты можешь выбросить в мусорный бак, когда будешь уезжать?
– Кто сказал, что я уеду? Вот, значит, как: переспала со мной и гонишь?
В его глазах загораются веселые огоньки. Он поднимает с пола трусы и джинсы и одевается. Я хватаю его футболку и швыряю ему.
Я бью его по попе.
– Просто пописай и захвати простыню.
Не знаю, почему я так беспокоюсь из-за нее, но мне не хочется, чтобы Стеф выпытывала у меня, как я лишилась девственности.
– Ну конечно. Я не хочу выглядеть, как убийца, прячущий в машину окровавленные тряпки.
Хмуро гляжу на него, и он выходит за дверь, комкая простыню.
– Я тебя люблю, – говорит он, выходя.
Теперь у меня есть немного времени, чтобы привести себя в порядок.
Я удивлена, как странно умиротворенно себя чувствую. При воспоминании о Хардине, входящем в меня, в животе что-то сжимается. Теперь я понимаю, почему люди уделяют сексу так много внимания. Я знаю, что, если бы мой первый раз был не с Хардином, он не был бы таким приятным. Я с изумлением разглядываю себя в зеркало. Щеки горят, губы распухли. Похлопываю себя по щекам и машу руками; что-то во мне изменилось. Неуловимо, не могу сказать что, но мне это нравится. Задерживаюсь взглядом на маленьких красных следах на груди. Даже не помню, когда они появились. Мысленно я возвращаюсь к тому, как мы занимались любовью, как жаркий и влажный рот касался моей кожи… Воспоминания внезапно прерываются скрипом двери. Я подпрыгиваю от неожиданности.
