Жизнь под чужим солнцем

28.По ту сторону Атлантики

Ибо именно так Бог управляет своими избранниками: заставляет их одолевать предназначенный им путь. Он заставляет нас идти, когда мы останавливаемся по той или иной причине - по лени ли, от того ли, что нам захотелось покоя и уюта, или потому, что возникло ложное ощущение, будто все необходимое мы уже узнали…

Пауло Коэльо "Брида"

Он так и не окликнул ее. С чего она вообще, собственно говоря, решила, что он должен это делать? Он не должен. Все правильно, все логично и очень… цивилизованно, что ли: ни скандалов, ни выяснений отношений, ни глупых риторических вопросов «почему»: просто бывшие, просто в прошлом. Все правильно.

Вот только жаль, что он все-таки так и не окликнул ее.

Он не окликнул, и она не обернулась.

Оборачиваться было нельзя - он бы непременно счел это слабостью, а ей не хотелось быть слабой в его глазах. И только где-то в глубине души до последнего билась слабая надежда на то, что в самый последний момент все изменится: все преграды и барьеры, так старательно возводимые ими обоими в последние дни, рухнут, он все-таки окликнет ее, догонит, прижмет к себе и скажет, что никуда не отпустит. А все остальное - ерунда, со всем остальным можно справиться. И она подняла бы на него счастливые заплаканные глаза и сказала бы, что любит его, и будет любить всегда, потому, что ей нужен только он один. И так будет всегда. И пусть это был бы глупый, слишком киношный вариант, но ей нужен был именно такой: именно глупый, и именно киношный. Но от ее желания уже ничего не зависело. Он просто проводил взглядом ее идеально прямую, напряженную спину, и, развернувшись, быстро пошел прочь. В свое новое завтра, а ей предстояло шагнуть в свое. Завтра, в котором уже никогда не будет его. Завтра, которое без него было совсем ей не нужно.

Очутившись в самолете, Гермиона вдруг впервые за последнее время подумала о том, что ее затея с перелетом и впрямь была не такой уж чудесной. Она в каком-то странном оцепенении застыла на месте, не в силах двинуться дальше, до боли закусив губу. Что она делает? Зачем? Мысль о том, что когда-то ее родители вот точно так, как она, садились в самолет, не зная, что их ждет, отдалась мучительной болью где-то в сердце. Дышать стало нечем, стены и потолок вдруг навалились на нее, и Гермионе показалось, что еще пара секунд, и воздух кончится, а жаркая, вязкая темнота вползет в голову, и больше уже ничего не будет.