Те кудри, которыми я играл младенцем, тронула седина. Лицо уже не было по девичьи свежо и наивно. На нем стояло клеймо Войны, на нем оставило свой отпечаток Время. Марфа извлекла из моей вены иглу. Комната пульсировала, боль сдавливала голову, будто железный обруч. В панике я шарил глазами по углам, пытаясь понять, где прячется старик. Как я не силился его удержать, видение растаяло. Все это стерлось из моей памяти.
Потом была ещё череда долгих туманных дней. Мой желудок отказывался принимать пищу, а Пелагея Викторовна, та, что обрекла меня на жизнь, вновь не сдавалась и накачивала меня всевозможными лекарствами. Иногда заходила Марфа и жаловалась на то, как им не хватает моей всегда добродушной матери. У Марфы у самой уже были дети, Пелагея же всю себя посвящала госпиталю. Война закончилась не так давно, поэтому она до сих пор не могла привыкнуть к тому, что большинство палат пустует.
Я на отрез отказался возвращаться домой, и Пелагея Викторовна разрешила остаться в госпитале на побегушках. Большую часть времени я просто скитался по коридорам, часами отсиживался в пустующих палатах. В моей памяти была свежа картина госпиталя во время войны. В этих стенах умирали люди. Не смотря на то, что все пятна крови были затерты, а тела давно погребены в земле, я видел все таким, каким оно было ещё тогда. Когда я приходил сюда с матерью.
Странная штука - человеческая память. В сущности человек не забывает ничего и никогда. Все, что кажется нам потерянным, хоронится в подсознании, так людям удаётся ускользать от безумия. Не всем конечно, только счастливчикам. Иногда бессонными ночами я тонул в звездном небе, захлёбывался дрожащим лунным светом, и тогда в моей голове вспыхивали расплывчатые образы...
Все те же небеса, Луна скрывшаяся за облаком...
Съезжавшаяся старушка, сжимающая в посеревших руках тонкие спицы... Железная дорога... разлетающиеся в разные стороны карты и фишки, мерцание пузырьков воздуха в бокале с шампанским... Добродушный старичок с отполированными ногтями. Но только я прикасался к тонкой грани, разделяющей сознание и подсознание, видения упархивали, растворяясь в ночном мраке, словно потухающие светляки. Пока моей памяти удавалось оградить меня от безумия. Только пока.
Была в больнице единственная комната, на которой висел замок. И эта комната день ото дня все сильнее влекла меня. Пелагея и Марфа уверяли, что в этом подвале, кроме швабр и прохудившихся вёдер мне не найти ничего, и как-то ловко отговаривались, когда я просил ключи. На какое-то время некий субъект действительно отвлёк меня от этой комнаты.
