Из моих рук выскользнула склянка. Осколки разлетелись во все стороны, в нос ударил резкий запах спирта.
- Сима! Да приди ты уже в себя!
- Да отвяжитесь вы в самом деле от паренька, Марфа Петровна, - Просипел старик. Астма уже долгое время одолевала его, он был одинок, поэтому решил переселиться в госпиталь. Пустых палат полно, а в компании как-то веселее.
Я кинулся собирать осколки и вытирать разлившийся спирт. Со вчерашнего утра у меня и крохи во рту не было, от резкого запаха кружилась голова, я зажмурил глаза. Машинально я оперся рукой о пол, на котором ещё было полно стекляшек. Один осколок вонзился мне в ладонь, глубоко рассеча пласт кожи. На поверхности остался лишь краешек, тончайший из моей ладони, словно акулий плавник. Не долго думая, я попытался вытащить осколок, но от каждого прикосновения рана пульсировала болью. Ручеёк крови уже сбегал с локтя, когда Марфа обернулась:
- Серафим! Как ты умудрился?
- Да не переживайте вы так, Марфа Петровна! Всего лишь порез, с таким справиться и я могу. Да, Сим? - Старик сочувственно подмигнул мне.
- Ну с меня хватит! Сил моих больше нет! - Марфа всплеснула руками и выбежала за дверь.
- Не обижайся на неё, она просто распереживалась. Ты же для неё родным стал. Вот странно, я старик и как хорошо помню свою юность! А она ещё так молода, но уже не помнит трепетности своей души...
- Наверное потому, что так безопаснее. На ней лежит ответственность за меня, за своих детей. Взрослым лучше не пытаться понять.
- Ну ты меня и рассмешил. Да, наверное все циклично, и когда человека настигает старческий маразм, он вновь становится ребёнком.
- Значит, только маразматики и в своём уме.
- Что-то я утомился, заходи ко мне вечерком. Я же знаю, ты не спишь, а я тем более.
Пелагея и Марфа завершили обход нашей жалкой стайки больных, состоявшей из старика с астмой, шаманки, сломавшей ногу (вообще, я подозреваю, держали её здесь далеко не потому, она просто была немного помешанной. Совсем капельку, достаточно как раз для того, чтобы составлять интересный кадр), темноволосой молчаливой женщины лет тридцати с расстройствами кишечника и широкоплечего пьяницы, которого приходил усмирять наш дворник Родион. Бесшумной поступью я выбрался из своей каморки. В самой дальней палате что-то нашептывала шаманка. Мое дыхание прерывалось каждый раз, когда старые половицы недовольно поскрипывали. Иногда они возмущались предательски громко. Я подобрался к двери и заглянул в замочную скважину. В лунном свете седые растрёпанные волосы казались ореолом, обрамляющим морщинистое лицо. У гадалки на руке сидела ночная бабочка и трепетно подрагивала крылышками. Женщина улыбалась, тепло и искренне. На одеяле лежал чёрный, в ночным полумраке, как сама Тьма. Он знал, что я стоял за дверью. Я видел это в его золотистых глазах. Знала и шаманка. Они все знали, что я ночами бродил по коридорам, поскрипывая половицами. Их всех самих одолевала бессонница, вечный спутник больных сердец.
После того, как я заглянул за каждую дверь, в каждую замочною скважину, осталась лишь палата старика. Я обещал зайти, и мне не надо было хорониться в тенях, играя в бессмысленную чехарду. Я проходил мимо комнаты Пелагеи, как услышал обрывки фраз:
- Он болен! - Восклицала Марфа
- Юностью, и это неизлечимо...
- Здесь ему оставаться нельзя! Это опасно и не только для него!
- Марфа, успокойся все это пройдёт, так же, как и началось.
- Но что делать, пока это не пройдёт..?
- Ложиться спать, - Пелагея зевнула. Я услышал, как заскрипели половицы, щелкнул выключатель.
Внезапно стены потолок, голоса, скрип половицы нахлынули на меня девятым валом. Я выбежал из госпиталя и подбежал к колодцу. Меня одолевал жар. Я вылил себе на голову ведро студёной колодезной воды и начал жадно пить. Горло сводило, но я продолжал поглощать ледяную воду. В голове лихорадочно скакали мысли. Невозможно было выпить целое ведро, невозможно было выпить хоть каплю. Я облокотился о колодец и заглянул в черную дыру, на дне которой сверкали звезды, Луна, целые небеса. Потом я увидел своё отражение. Пунцовый румянец на щеках резко выделялся на белом, словно мука, лице. Мокрые волосы патлами слиплись на лбу. Глаза казались чёрными. В них сверкали искры, теплилось сумасшествие, не было ничего, кроме сгущавшегося безумия. И только сейчас я понял, что заблудился. Заблудился в больше никому недоступных грёзах о далёких земляничных полях...
Меня укрыла ночная дымка, мягка трава стала мне перинной. Мне снился небесно-голубой сарафанчик и пепельно-русые косы. Где же раньше была эта Ася?
Я открыл глаза. Окна в госпитале были нараспашку, даже отсюда я слышал отрывистые распоряжения Пелагеи. Я вскочил и помчался внутрь. На встречу мне выскочила Марфа:
- Симка! Где ты был?
- Что.. Что происходит?
- Приступ астмы, сердце... Ничего не помогает. Если только не...- Глаза Марфы вспыхнули, - Беги! Ты успеешь. Во времянке на стеллажах, где настойки... Синий пузырёк. Беги! Только, Сима...- Она крепко тряханула меня за плечи, - Не оплошай.
Не помня себя, я выскочил на улицу. Я бежал, поднимая клубы пыли, мышцы ныли. Солнце палило во всю, по лбу ручьями струился пот. Наконец я завернул за угол и влетел в калитку.
- Прив-е-е-т, Сима! - Закричал мне вслед Сеня, сын Марфы.
Лихорадочно пробежавшись глазами по всем пузырькам, я быстро нашёл нужный. Я прижал настойку к груди, будто от неё зависела моя жизнь. Но от неё правда зависела жизнь человека. Я уже выбегал из сарая, как мое боковое зрение уловило волнение голубого сарафана. Из сарая вышла Ася:
- Что ты здесь делаешь?! - С недоумением воскликнула она.
- Привет...
- А! Тебя Симка вроде зовут? Тётя Марфа говорила, что ты в госпитале живёшь. Все хотела меня с тобой познакомить. А то я здесь никого не знаю, - Она протянула руку, - Я Ася.
Ничего не ответив, я развернулся и убежал. Её рука так и осталась висеть в воздухе.
Когда я распахнул двери госпиталя, я сразу все понял. Уже стояла тишина. Я упал на колени. Поздно. Как часто бывало поздно. Я ведь так вчера и не навестил старика.
