Она спала так крепко, что ни разу не шевельнулась, пока я пробирался с ней сквозь густые заросли. Небо было все ещё затянуто облаками, но они уже отступали на запад. Ранним утром дом оставался безмолвен. Я уложил её в постель, укрыв пуховым одеялом. На бледном лице не было ни усталости, ни печали. Она бродила в тумане вешних грёз, где не было места слезам. Я наклонился и коснулся её сомкнутых губ своими. Порывы холодного ветра иссушили их, и они горели. Боже, её начинало лихорадить... Я оторвался от губ и поцеловал её в висок. Её не просто лихорадило, она сгорала изнутри... Она же до сих пор лежала в вымокшей насквозь рубашке! Я мог бы позвать Марфу, но как бы я объяснил, что делал в столь ранний час в комнате Аси, и почему её волосы, одежда были такими мокрыми?
- Ася... - Она раскрыла глаза и зашлась приступом кашля, - Боже... послушай, ты больна. Переоденься и иди к Марфе, она поможет, - Я выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.
Я вернулся в госпиталь и закрылся в своей коморке. На моих губах остался солоноватый вкус её слез. Когда я наклонялся к её виску, я видел, как через тонкую, словно пергамент, кожу проступала синяя венка. Я помнил ощущение её обветренных губ. Ощущала ли она мои прикосновения? Увидела ли она в моих глазах те чувства, которые надо было бы скрывать и прятать, но они рвались наружу? Я решил, что даже не буду приближаться к ней. Все это было чуждо и пугало меня, но все же непрестанно манило.
Марфы уже целую неделю не было в госпитале. Она выхаживала Асю, без которой я, как оказалось, уже не мог прожить и дня. Каждый вечера, когда темнело, я тайком подбирался к её окошку и наблюдал, как ровно вздымается её грудь. Иногда она сидела с каким-нибудь томиком, но приступы кашля мешали ей сосредоточиться на книге, и тогда она вновь засыпала. Я мог часами любоваться, как во сне подрагивают её неспокойные веки. Та зараза, что убила её отца, снедала ныне её. Она таяла, становилась все меньше, прячась под пуховым одеялом, надрывалась влажным кашлем.
- Я знаю, что ты приходишь каждый день, - Обратилась она будто к пустоте.
Мое сердце упало, последний вздох застрял в горле.
- Заходи!
Я перемахнул через окно.
- Почему ты раньше не сказала, если знала, что я приходу?
- А что тебе ещё сказать? Что ты подглядывал тогда за мной на пруду? Что целовал мои губы, пока я спала?
Я остолбенел. Остолбенел и молча стоял посреди комнаты, она просто смотрела на меня в упор.
- Мы оба больны, и нас обоих лихорадит, и ты знаешь, что причина далеко не в воспалении лёгких...- Она выкидывала эти слова, словно всем известные факты. Каковыми они и являлись.
- Почему ты рыдала в ту ночь?
- Потому что осознала, что во мне очнулось это нечто... Что поначалу повергает нас в эйфорию, а потом причиняет невыносимую боль. Во мне слишком свежа память потери. Поверь, но рано или поздно тех, кого любим, мы теряем. Это неизбежно. И приносит боль...
- И что теперь? - Я присел на краешек кровати, она вылезла из-под одеяла и села рядом.
- Для всех, кроме нас, все останется по-прежнему.
Она посмотрела мне прямо в глаза. В лунном свете поблёскивали лишь золотистые крапинки, без которых её радужки, казались бы черными.
- Ты смел, лишь когда думаешь, что я ничего не замечу и не почувствую?
Её зрачки резко расширились, в глазах появилось нечто такое, чего я никогда раньше не примечал. Теперь её губы были мягки и не солоны от слез. Она не спала и с готовностью ответила на мой поцелуй. Её золотые волосы растрепались и покрыли нас золотистым ореолом. Почему-то мне показалось, что с нами все это давно случалось. Мы находили и теряли друг друга на протяжении веков и вот вновь нашли.
