Фаворит Валентин Пикуль Часть 1

3. МОСКОВСКАЯ ЖИЗНЬ

Дабы уберечь от истребления леса, императрица Елизавета совсем отменила выделку дегтя на экспорт, хотя от этой крайней меры в бюджете страны образовалась солидная брешь. Ради сохранения природы и живности,на целые 200 верст в округе Москвы запретили работу фабрик, винокурен, стекольных заводов и кузниц. Воздух в первопрестольной был свежайший и чистый - как в деревне, изобилие садов и тропических оранжерей наполняло древнюю столицу дивными ароматами.
Дворянская Москва всегда была довольна собой, противопоставляя свой уклад жизни чиновному быту новой столицы. Здесь,в кривых переулочках, во всяких Сивцевых Вражках, Арбатах и Пречистенках, ещё со времён Петра I затаилась глухая незлобивая оппозиция невской столице. Московское барство расселось широко и уютно - не в пример чеканному Петербургу с его строгой планировкою площадей и усадеб. Близость подмосковных вотчин, где тысячи крепостных трудились на благо господ, дешевейшая доставка на Москву всяческой снеди, которая из деревень попадала сразу на барский стол, - все это делало московский быт чрезмерно богатым, здесь воистину раскидывалась скатерть-самобранка легендарного русского гостеприимства. Приглашенный к обеду лишь один раз имел право обедать до конца жизни, и никто у него никогда больше не спрашивал - кто ты таков и откуда ты появился?
А в особняках Москвы тихо додремывала старинные сны глубочайшая ветхость боярства, помнящая ещё царевну Софью, бунты стрелецкие, головы рубленые, ассамблеи потешные, машкерады изрядные с винопитием излишним, отягощающим. Под сенью вычурных капителей, за колоннадами дворцов хранились не закреплённые ни в каких анналах, а лишь удерживаемые в угасающей памяти легенды, древние анекдоты и обширные кладези генеалогических связок, навсегда утерянные для историков позднейших поколений. Когда в Москве встречались дворяне, даже незнакомые, они не расходились до тех пор, пока не устанавливали - да, они меж собою родственники, вот радость-то! И пусть десятая вода на киселе, но их родословные ветви где-то когда-то соприкоснулись и брызнули свежим соком в потомстве. Родственная близость всего дворянства России, связанного в один крепкий узел общего родства, - это была могучая первобытная сила, сила ещё феодальная...
Вот в такую Москву и попал Гриша Потемкин!
..............................................................................
Дядя учинил племяннику первый выговор:
- Отчего по-русски нескладно глаголешь?..
Да, язык Потемкина не был чистым. Общение с порубежным шляхеством засорили его речь польскими словесами (которые лишь позднее сделались русскими). Оттого и скрывались в разговоре: балясы, грубиян, забияка, каналья, шуровать, забобоны, шкодить, завзятый, смак, заядлый и прочие. Вскоре в доме барона Строгонова облизал он при гостях тарелку, искушаемый к тому вкусом парижского майонеза, и никто ему замечания за столом не сделал, будто так и надобно поступать со всеми тарелками, но потом дядя Григорий Матвеевич приставил к племяннику мсье Ожеро, который всем своим видом выражал презрение к ученику-азиату... У дяди был сын. - Серёжа, сверстник Потёмкина (и его троюродный брат). Первое время он свысока разговаривал только по-французски:
- Неужели ты не понимаешь речи моей?
- Я в лесу родился... где уж мне!
- Как же ты собираешься карьер делать?
- А я в монахи пойду...
- Кисловский образовывал сына в пансионе Иоганна Литке, куда определил и племянника. Литке учил детей только богатых дворян, уже прошедших домашнюю выучку у иноземных гувернеров. По утрам подкатывал рысак, мальчики ехали далеко за Лефортово. В пансионе Потемкин хватал знания на лету, поражая педагогов то варварской ленью, то гениальной смекалкой. Он влюбился в геометрию и рисование, импровизировал музыку, вольтижировал в манеже и хорошо фехтовал на шпагах. Но верят отвращался от всего, чего не мог понять одним махом. Смоленское дитя ловило тогда в кулак весенних мух и слушали, как они там жужжат...
Литке завел разговор с президентом Кисловским:
- Дерзость вашего племянника превосходит границы дозволенного: он осмеливается даже со мною разговаривать по-русски.
- Извините его, - отвечал дядя, учтивый барин.
- Могу и по-польски, - вступился за себя Гриша...
Кое-как Потемкин начал болтать по-французски, однако (назло герру Литке) делал вид, что немецкий язык ему недоступен. Вскоре он обнаружил в себе дар актерского перевоплощения. Точно подражал чужим манерам, искусно копировал голоса. Мог живо представить переполох на птичьем дворе или драку кошки с собакой. Сделавшись заводилою пансиона, Потемкин потешал школяров, злорадно высмеивая самого Литке, и тот решил сразить юнца одной фразой:
- Вы разве готовитесь в комедианты для балагана?
- Нет, в митрополиты, - ответил ему Потемкин...
С этими словами он покинул пансион. Ни генерал-поручик Загряжский, ни президент Кисловский ничего не могли с ним поделать. Потемкин днями просиживал с дворнею на кухнях, слушал сказки бабок-ведуний, гонял голубей на крышах или (с явной придурью) становился на запятки дядиной кареты, вроде выездного лакея. А по Ноам прокрадывался в кабинет Кисловского, где читал, засыпая под утро на бильярде. Скоро он настолько привык к зелёному сукну, что уже пренебрегал постелью, и Кисловский сказал жене:
- Оставим урода. Пусть живёт как хочет...
Потемкин надевал нагольный тулупчик, слонялся по Москве, пропадая в Обжорныж рядах, брат мельтешил в толпе приказных, пока кривые дороги безделья не привели его в церковь святого Дионисия в переулке Леонтьевском - он сделался певчим! Когда в пасхальную ночь храм озарило тёплыми огнями, Григорий Потёмкин вступил в согласие хора - душевно и хорошо. Под серебряный купол церкви поплыл чистый, как ручей, голос смоленского парня...
После заутрени один вельможа обратил на голос Потемкина особое внимание и спрашивал настоятеля храма:
- Где вы столь утешного певчего раздобыли?
- Сам пришел. Дворянин смоленский.
- А служит где?
- Да нет. Баклуши на Москве бьёт...
В мае 1755 года Потемкин был записан в Конную гвардию - рейтаром. Иначе говоря, рядовым солдатом кавалерии. Это был год значительный для России!
...............................................................................................
Зимою маменька навестила сына в Москве, и Григорию было стыдно за убожество ее. Садилась она в дверях слоев обеденных, проверяя у лакеев, какие объедки после гостей на кухне выносят. И что на тарелках оставалось, все поглощала с завидной жадностью, а фруктаж редкостный (будь то корки апельсинов или ананасов) совала в прорехи платья, точно цыганка-побирушка. За такое поведение Кисловские прозвали ее "смоленская тетушка - сливная лохань"... Дарья Васильевна поведала сыну, что старшую дочь Марью выдала за капитана армии Николашу Самойлова, человек он нраву трезвого и жену содержит исправно. А к Марфиньке уже подлаживается Васенька Энгельгардт - соседский, из шляхты смоленской.
- Вот ужо, даст бог, - уповала вдова, - и других дщериц по мужним рукам распихаю... А ты-то как, сердешный мой?
- Да я, маменька, все думаю. Живу и думаю...
- Чего же думать тебе, ежели сыт, обут и одет? Тут и думать не стоит, а надобно в домах бывать свойских и заранее для себя богатеньку невестушку приискивать...
Потемкину уже было 15 лет. Зима трещала за окнами - морозная, солнечная; снегу навалило - душа радовалась. В доме Загряжских на Моховой собрались вечером родственники, стали обсуждать новый указ царицы. Генерал-поручик сам и зачитывал по бумаге:
- "Великое число у помещиков на дорогом содержании учителей, из которых большая часть учить не могут! Чту дале: "Принимают и таковых иноземцев, кои лакеями, парикмахерами и другими подобными ремеслами всю жизнь свою препровождали", Ишь как! - заметил генерал. - Тут истинно матушкой-государыней подмечено... Ну, побреду далее: "А таковые в учениях недостатки реченным установлением исправлены будут, и желаемая полза надежно чрез скорое время плоды свои произведет..."
Все притихли. Ясно же и так, что корпуса кадетские (Сухопутный и Морской) в чины офицерские выводили, а где дворянину науки постичь? А где разночинцу себя образовать?
Дарья Васильевна, указа не осилив, спрашивала:
- Никак снова война с турками будет?
Ей растолковали: в "реченном установлении" сказано об основании университета с гимназиями - для дворян и разночинцев.
- Вот Гришку твоего и надо бы в университет!
- А что это такое?
- Заведение.
- Так в заведения пить ходят, там воров много.
- Ты питейное с наукой не путай. Университеты издавна в образованных странах имеются, как извечные питалища юности нравами добрыми и вкусами здоровыми... Чего ж тут не понять?
Перед сном мать сказала сыну:
- Тебе в новое питалище определять задумали. От казны здорово и вкусно кормить станут. Ты держись за это место. Не проворонь. Сам ведаешь, что мы с тобой бедные - чужим столом сыты...
Потемкин отмахнулся с небрежностью:
- Ах, маменька, мне равно, где питаться...
Место для университета подобрали у Курятных ворот Китай-города, где расположились Главная аптека и буйная остерия "Казанка", куда в годы минувшие сам Петр I заглядывал, чтобы перцовой ахнуть и закусить грибками. Трактир это разломали, а пьяниц выгнали. На старой почве поселялась новая жизнь.