Фаворит Валентин Пикуль Часть 1

6. ПРИДВОРНЫЙ ДЕБЮТ

   Хороший приятель завелся у Потемкина - московский мастеровой-выжига Матвей Жуляков; он из кафтанов вельможных да из мундиров генеральских выжигал мишуру золотую и канитель серебряную - с того дела верный кусок хлеба имел, даже на винопитие хватало. Григорий не раз помогал ему сжигать на раскаленных докрасна противнях одежды умерших владык мира сего. Щеткою сгребали он в ведро жалкие остатки былого величия, рассуждая при этом философически:
   - Вот и все, Матяша! Открасовались люди, отмучились. И что за жизнь такая? На что человеку дадена? Не успеешь мундир сносить, как и подыхать пора, а мундирчик твой сожгут. Из "выжига" этого ещё тарелку отольют... нате, мол, ешьте, живущие!
   - Не скули, - отвечал оптимист-выжига. - Лучше становь чарочки на стол да зачерпни из бочки капустки...
   Мелиссино вдруг вызвал Потемкина в канцелярию:
   - Отчего, сударь, лекциями манкируете?
   - И рад бы присутствовать, да некогда.
   - Ну, ладно... Сбирайтесь в Петербург ехать: включил я вас в число примерных учеников университета.
   Неизбежная война с Пруссией уже началась: русская армия, вытекая из лесов и болот литовской Жмуди, имела генеральную дирекцию - на Кенигсберг. Московский университет отправил на войну студентов-разночинцев - переводчиками, и они разъехались по штабам уже дворянами при офицерских шпагах!
   Это была первая лепта университета стране...
                                                .........................................
   Мелиссино привез в Петербург двух студентов и шестнадцать учеников гимназических, средь которых Митенька Боборыкин и Миша Загряжский состояли в свойстве с Потемкиным. Все разбрелись по сородичам, проживавшим в столице, а Григорий остановился в доме дяди Дениса Фонвизина (скорее по приятельству)... Яшка Булгаков вытащил приятелей на столичные улицы, где царил совсем иной дух, несхожий с московским. Гуляючи, дошли до Литейного двора, дымившего трубами, изнутри его доносился утробный голос машин - здесь ковалось оружие для борьбы с Фридрихом II; от цехов пушечных вывернули к Марсову полю, осмотрели Летний сад, украшенный множеством истуканов; Венус-пречистая стыдливо закрывалась от молодежи ручкою. А под каждой богиней лежала дощечка, в которой писано - кто такая и ради каких пригожеств для обозрения выставлена, дабы невежество людское рассеялось... Потемкин при виде церквей (которые, в отличие от московских, были невзрачны) всюду желал к иконам приложиться, а если церковь была закрыта, он замки дверные усердно целовал. Булгаков с Фонвизиным, оба нравов эпикурейских, силком тащили приятеля прочь от "ханжества":
   - Да глазей лучше на грации. Гляди, какие ходят...
   Фонтанку оживляли сады фруктовые, оранжереи и птичники, дачи вельможные. Играли домашние оркестры. За Фонтанкою уже темнел лес: там гуляли разбойники...
   Наконец все были званы в дом куратора. Шуваловская усадьба смыкалась с Летним садом, длиннейшая галерея была заполнена драгоценной библиотекой и картинами - глаза разбегались...
   Мелиссино представил куратору своих питомцев.
   В глубине комнат сидел за шахматным столиком полный и рослый человек в распахнутом кафтане, возле него стояла трость. Двух студентов, достигших совершеннолетия, Троепольского и Семёнова, Шувалов угостил бокалами прохладного вина, остальных довольствовал трезвым морсом. Прихлебывая морс, Потемкин посматривал на дяденьку, что сидел поодаль, и думал: отчего знакомо его лицо? Вспомнил: гравюрные портреты этого человека недавно продавались в книжной лавке университета... Это был Ломоносов!
   Гостям подали ананасы.
   - Государыня из своих теплиц потчует, - объяснил Шувалов, а Ломоносов, опираясь на трость, подошёл к студентам.
   Фонвизина он спросил: чему тот охотно учился?
   - Латыни, - отвечал Денис, кланяясь.
   Ломоносов красноречиво заговорил о том, что, пока в мировой науке латынь является языком всех учёных, ее следует старательно изучать, и не только латынь, но и другие языки, чтобы собрать весь нектар с цветов чужестранных. Потемкин привлек внимание академика дородною статью. Ломоносов встал рядом с парнем, примериваясь - плечом к плечу:
   - Каков молодец! Небось в гвардию записан?
   - Рейтаром в Конную, - отвечал Потемкин.
   - А латынь любишь?
   - Эллинский предпочитаю.
   - Тоже хорошо, - одобрил его Ломоносов. - Народ греческий уже истомился под гнетом агарянским. Я верю, что Россия и наш великий народ в скором времени разрешат нужды эллинские. Вы робятки ещё молоденьки - вот вам и нести грекам благо свободы!
   Шувалов сам представил студентов на куртаге в Зимнем дворце. Потемкина поразило почти фарфоровое, круглое лицо императрицы с голубыми глазами, которые она кокетливо сожмуривала. Подзывая к себе молодых людей, Елизавета с каждым говорила недолго. Мелиссино, изогнувшись над ее креслом, что-то втолковывал на ушко императрице, и взгляд Елизаветы Петровны задержался на фигуре Потемкина.
   - Ты из каких Потемкиных? - спросила она.
   - Из смоленских, ваше величество.
   - Чай, медами там все опиваются?
   Потемкин был рад, что вопросы несложные.
   - Медов у нас море разливанное, - объяснил без тени смущения. - Пьют больше липец, а когда и варенуху.
   Царица со знанием дела расспрашивала его:
   - А коли пьяные с меду, так чем похмеляются?
   - Того не упомню, чтобы похмелялись. Первым делом пьяному с меду дают воды из колодца - и он опять трезв. Аки голубь.
   Императрица опахнулась громадным веером:
   - Коврижки ваши едала я... вкусные. Тоже на меду. Говорят, в Смоленске закусок много шляхетских. Больно хороши под водку гданскую. Да вот беда: доставка по двору недёшево обойдется. - Веером она указала на Мелиссино. - Иван Иваныч нашептал про тебя, что хотя в университете лекций теософических не читают, а тебя все к церкви клонит... Правда ли сие?
   Руки Потемкина в поклоне коснулись паркета:
   - В алтарях храмов московских прислуживал не раз, умею кадила раздувать на холоде, не раз свечи перед Евангелием вынашивал, даже деток малых помогал в купели крестить.
   Елизавета улыбнулась (один глаз зажмурился):
   - А соблазны гнетут ли тебя, родненький?
   - Виноват... гнетут, ваше величество. Виноват!
   - Чего ж винишься? Все мы люди, все грешники. Но, согрешив, не забывай покаяться. Боженька простит - по себе знаю...
   Потемкину казалось, что она его запомнила.
   Предстояло явиться при "малом" дворе в Ораниенбауме.
                                                  ..................................................
   Екатерине было сейчас не до студентов и тем более не до их учёности. Понятовского недавно со скандалом отозвали в Варшаву, она снова была одинока, но зато опять беременна... Засупонившись в корсет, Екатерина окликнула кмер-фрау Шаргородскую:
   - Фу! С утра пораньше какой-то дрянью несёт.
   Шаргородская, принюхавшись, позвала камердинера:
   - Васенька, суешь ли - дым вроде?
   - Палёным пахнет, - точно определил Шкурин.
   Екатерина придирчиво оглядела себя в зеркале:
   - Догадываюсь, откуда ароматы проистекают...
   Первую комнату мужа она миновала, перешагивая через полки и батальоны его кукольной армии (всегда победоносной). Во второй застала и самого главнокомандующего за добрым и славным делом. На игрушечной виселице болталась удавленная мышь, которую он и подпаливал снизу над пламенем свечки.
   - Чем же сия несчастная провинилась перед вами?
   Вина мыши оказалась ужасна: забравшись в игрушечную крепость, которую охраняли двое караульных, сделанных из крахмала с воском, эта злодейская мышь одному часовому отожрала голову вместе со шляпой, а другого сволокла в крепостной ров, где отгрызла ему руку с мушкетом... Екатерина сделала мужу реверанс:
   - Конечно, мой славный генералиссимус, разве можно простить столь кровавое злодеяние! Впрочем, оставьте коптить крысенка. К нам студенты московские сей день жалуют. Никто не ждёт, чтобы мы занимались их высокой алгеброй, но, поверьте, хоть два-то слова приветливых все равно сказать надобно...
   - Я готов, мадам, - согласился Петр, гася свечку.
   Попав к "малому" двору, студенты ощутили какую-то неловкость и хотели уже откланяться, но Петр спросил:
   - Господа, сознайтесь - кто из вас курит?
   Лакей внёс ящик глиняных трубок, его величество распахнул перед студентами громадный кисет с едким кнапстером.
   - Глубже! - командовал Петр. - Глубже втягивайте дым. Настоящие солдаты прусского короля курят вот так...
   Он втянул в себя дымище, из трубки прямо в рот ему всосалось столько дряни, что долго не мог отдышаться.
   - Плюйте! - кричал Петр. - Солдаты плюют только на пол...
   Потемкин наблюдал за Екатериной: лицо ее озаряла улыбка, она беседовала с Яшкой Булгаковым, причем будущий дипломат держался перед нею просто, без натуги, оба они смеялись.
   Григорий потом спросил у Булгакова:
   - О чем ты с ней, Яша?
   - Вот уж не ожидал - ей знаком лексикон Целлария...
   Кто-то больно треснул Потемкина по загривку.
   - Или оглох, тетеря? - прошипели сзади. - Т е б я...
   Он шагнул в великой княгине. Словно в тумане плавало ее узкое лицо. С трудом парень освоил речь Екатерины:
   - Это о вас тетушка сказывала, будто в монахи себя готовите? Объясните же, сударь, что за нужда вам от света шумного и весёлого в унынии затворяться?
   Надо отвечать. Отвечать сразу. Но тут Потемкина бес попутал: вспомнилась мать Сусанна, шумно дышащая в духоте кельи, и, на Екатерину глядя, невольно думал: "Знать бы, а эта какова?.." С ответом непростительно запоздал. Великая княгиня сочла, что бедный студент глуп. Она величаво, как корабль под парусами, отплыла от него к другим студентам, которые в монахи не собирались...
   Только потом, вернувшись из Ораниенбаума, Потемкин осознал, какой он простофиля... В бешенстве он кричал Фонвизину:
   - Денис, будь другом - уничтожь меня!
   - Или белены, братец, объелся?
   Потемкин переживал: с императрицей Елизаветой, даже с Ломоносовым беседовал вполне свободно, а перед великой княгиней раскис, будто сыроежка под дождем.
   - Двух слов не мог сказать ей... Бей меня!
   Денис огрел приятеля кочергой вдоль спины:
   - Ну, ежели ты дураком ей представился, то, будь уверен, всех умников позабудет, а тебя до смерти станет помнить. И не огорчайся напрасно, поехали в комедию смотреть "Генриха и Перниллу".
   - Какой там Генрих? До Перниллы ли мне сейчас?
                                                  ..................................................
   Елизавета не забыла Потемкина и произвела его в капралы. Это было время, когда русская армия в битве при Гросс-Егерсдорфе одержала первую победу над войсками прусского короля. Потемкин вернулся а Москву - мрачный, как сатана:
   - Клобуком накроюсь, чтобы никто меня не видел...