Когда увядает ликорис

Глава 25: Разорванные нити.

Это лето дурманит меня,
Невозможно его променять...
Удаляй меня отовсюду -
Всё равно по ночам сниться буду...

Канеки слушает чужое дыхание, отсчитывая секунды. Отражение электронного циферблата в окне страшными щелчками меняется на поверхности стекла, набирая время, стоит только моргнуть. Чем дольше он тянет, тем больше примерзает к месту, не желая уходить. Но у него нет выбора. Скоро рассвет.
Позволив себе прикрыть глаза на пару секунд, юноша неслышно освобождает руку, вытаскивая ее из-под головы спящей девушки, ни о чем не подозревающей еще до самого утра. Вставая с кровати из-под теплого одеяла, Канеки ежится, почти физически чувствуя тянущую боль в груди, которая, клешнями вцепившись, требует вернуться назад. Гуль не позволяет себе поддаться. Бесшумно пройдясь по комнате, юноша быстро собрал необходимые вещи и переоделся. Джинсы, водолазка с высоким горлом, черная теплая ветровка с капюшоном, скрывающая его белую шевелюру. Маска устрашающим оскалом обернула шею. Маленький рюкзак через плечо со всем документами, деньгами и свертками с человеченой из морозилки готов, - пожалуй, не стоит оставлять такое в доме.
Оставив пожитки в прихожей, Канеки беззвучно возвращается в комнату. Яркая луна и огни ночного города бросают белые тени на изгибы девичьей фигуры.
Канеки, не мигая, смотрит на Исами.
Внутри шкребет и стенает совесть.
Это для ее же блага. Так лучше и безопаснее для всех.
Ложь-ложь-ложь...
Внутренний голос заходится в истерике.
Кен садится за письменный стол, достает два чистых листа из папки на полке и берет ручку. Невесомый прежде письменный предмет тяжелее свинцовой гири. Рука замирает над девственной белизной бумаги, не решаясь очернить ее.
Он не знает, что написать, но знает - надо.
Прощаться в живую юноша не мог, это выше его сил... Трус.
Да, верно, он просто жалкий трус, не уверенный в своих силах. Но, что теперь. Страх сдать позиции сильнее, поэтому Канеки сжимает ручку черными ногтями и пишет первые слова. В голове туман, буквы плывут перед глазами, выстраиваясь в сложные предложения. Чистосердечное признание того, какой он мерзавец. Но нет пути назад. Иероглифы паутиной покрывают лист.
За окном начинает светать.
Канеки выпрямился. Он не перечитывает свое послание, не в силах. Тихо вернув ручку на место, Кен оставляет одну записку на середине стола, а вторую аккуратно складывает во внутренний карман. Пора уходить. Возможно, когда-нибудь его простят. А, если нет, что ж... будь посему.
Уже в дверях комнаты, гуль позволяет себе маленькую слабость - резко развернуться, оказываясь рядом с кроватью, и запечатлить горький, обжигающий губы поцелуй на лбу девушки. Последний. Прощальный.
- Я люблю тебя...
Шепот еще разносился эхом по квартире, а гуль уже накинул на голову черный капюшон и растворился на улицах замерзшего Токио.